– Товарищи бойцы, я, как исполняющий обязанности командира вашего отряда, предлагаю покинуть укрытие. В темноте немцы не смогут оперативно реагировать на нашу передислокацию. Операция по ликвидации вражеской танковой роты завершена, мы должны вернуться в расположение части. Некоторые из вас хотят вступить в бой и уничтожить остатки личного состава фашистов. Приказываю вам этого не делать, вы погибнете в этом бою, потому что у немцев очень хорошее укрытие. Любая попытка подобраться к ним, скорее всего, станет последней, пока у них есть боеприпасы. Я приказываю как старший по званию, как командир, прошу вас как человек – не стоит развязывать бой при такой раскладке сил. Сейчас лучше отступить или хотя бы начать схватку, когда наши враги выберутся из-под защиты бронированной техники.
Ответом ему был неожиданно тихий стон. В темноте сначала разведчик не понял, откуда идет звук. Темная фигура подошла поближе к нему:
– Товарищ командир, Паламарчуку совсем худо. Сознание потерял.
Разведчик переспросил:
– Что с ним, ранен?
– Двоих из наших зацепило. Думали, дотянем до дома, а вона нет. Раны не промыли, вот пошла сразу лихорадка.
Шубин вытянул вперед руку, ухватил бойца за рукав:
– Проведи меня, где он?
– Сюда. – Судя по голосу, мужчина был пожилым, он провел капитана вдоль нависшего выступа к небольшой расщелине. – Здесь он. В бреду уже. Воды надо, рану промыть и губы смочить ему.
Вспыхнул огонек спички, но Глеб строго приказал:
– Никакого огня! Строжайшая светомаскировка, чтобы немцы не могли обнаружить нашу позицию.
Он протянул руку и наткнулся на горячий лоб, жаркое дыхание раненого опаляло кожу. Прав был пожилой артиллерист, им срочно нужна была вода, чтобы раненый выдержал эвакуацию. К тому же это все осложняло: отступать с лежачим человеком сложнее, они превратятся в легкую мишень для гитлеровцев. Шубин снова был разочарован, план реализовать не получится. Даже наступившая темнота не гарантирует им скрытного ухода с огневых позиций. Остаться и принять бой? Но тогда лучше придумать, как выманить фашистов из их укрытий, чтобы не стать доступной целью без возможности ответить. А еще придется сражаться в ослабленном состоянии, бойцы уже почти сутки на ногах. Они мучаются от страшной жажды, последствий обезвоживания, хотя молчат и не жалуются. После того как была допита последняя капля из фляжки, всем стало понятно, что у них есть совсем немного времени, прежде чем жажда превратится в страшную муку, а потом и в смертельную опасность.
Глеб прислонился к вобравшей тепло скале и тут же отпрянул, вот он, шанс получить хотя бы несколько капель влаги. Он вытащил фляжку и пристроил ее между двух камней.
Сбоку его коснулась рука того самого пожилого мужчины.
– Товарищ командир, что нам делать? Как будем выживать? Ведь немцы нас живыми отсюда не выпустят. Либо они, либо мы. Мы попали в тиски смерти, отовсюду жди беды.
Глеб тихо объяснил ему:
– Я добуду немного воды. Сейчас. Несколько капель. От нагревания ночью образуется конденсат из воздуха, он осядет на металле. Это поможет нам набраться немного сил. А потом… – Разведчик тяжело вздохнул и принял решение: – Потом мы разделимся. Те, кто хочет сражаться и мстить, останутся здесь с ранеными и со мной. Я как командир не могу оставить отряд. Остальные проберутся к выходу под нашим огневым прикрытием. Потом обогнут Зуйскую гряду, чтобы помочь уйти бойцам на том конце теснины по такому же плану. А дальше мы сами постараемся спровоцировать фашистов выйти из укрытия.
Внезапно их тихий разговор прервал негромкий звук снизу:
– Нихт шиссен![9] Нихт шиссен!
Шубин подошел к краю обрыва и заглянул вниз: в черноте ущелья тускло просвечивало светлое пятно – белый флаг! Немцы предлагают мирные переговоры! Пожилой солдат тоже подошел поближе:
– Это что? Кто там внизу? Фашист выполз проклятый?
Щелкнул затвор винтовки, но капитан Шубин перехватил ствол:
– Не стрелять! Они подняли белый флаг и просят перемирия.
– Какое перемирие, к чертям их отправить прямо сейчас! – Бойца затрясло от возмущения.
Но командир был непреклонен:
– Отставить огонь! – И повторил свой приказ громко, так, чтобы его услышали в начале каменной гряды: – Повторяю, не стрелять! – Он повернулся к солдату: – Это наш шанс выбраться отсюда без потерь. Я спущусь вниз и переговорю с ним, узнаю, какие условия они предлагают. Не открывать огонь без моего приказа, только если это ловушка и он в меня выстрелит.
– Не надо, товарищ командир. Не надо с ними разговаривать, давайте просто ликвидируем его! – Артиллерист все еще сжимал винтовку, держа на прицеле фигуру с белым пятном внизу.
Но командир крепко встряхнул его за плечо:
– Это мой приказ, выполняй его! Если я откажусь, то немецкие танкисты умрут здесь, но сначала уничтожат нас. Быть может, удастся уговорить их сдаться в плен. По возвращении справедливость восторжествует, гитлеровцы пойдут под трибунал.
Снизу снова нетерпеливо выкрикнул Нойман на немецком:
– Эй, я знаю, что вы меня слышите. Я предлагаю мирные переговоры. Я хочу разговаривать с тем, кто привел меня сюда. Отзовитесь, давайте решим все мирно!
Шубин еще раз сжал руку пожилого мужчины и теперь отдал не приказ, а попросил:
– Прошу, выполните мою просьбу. Я хочу, чтобы все вернулись живыми, а преступники были наказаны.
– Хорошо, товарищ командир, – с неохотой согласился мужчина. – Я обещаю, никто из наших ребят не откроет огонь без вашего приказа.
Капитан с облегчением выдохнул и наклонился вниз:
– Территория без огня. Никаких боевых действий на время переговоров. Я сейчас спущусь, – произнес он по-немецки.
Нойман равнодушно отозвался, будто речь шла о каком-то пустяке:
– Да, я жду здесь.
Разведчик ухватился за крепкую веревку, которая совсем недавно спасла ему жизнь, и соскользнул туда, где в темноте его ждал враг.
Глава 9
Лейтенант Нойман, несмотря на темноту, внимательно разглядывал человека в немецкой форме с лычками фельдфебеля связи. Он не торопился начать разговор, потому что не верил тому, кто стоял перед ним. Советский диверсант обманул его уже один раз, так почему бы ему снова не сделать это? Но русские почему-то теснину не покидали, и Нойману пришлось выбрать такой шаг, как переговоры, чтобы понять, что происходит в каменных тисках между двумя подразделениями.
Немецкий офицер долго молчал, не зная, как начать разговор. Шубин наконец не выдержал и прервал его молчание:
– Для чего вы меня позвали? Выпить кофе?
От упоминания о сегодняшней искусной лжи Стефана передернуло, ведь он, как глупец, попался в ловушку. Оттого все заготовленные фразы вылетели из головы, он просто выпалил:
– Мои танкисты хотят выйти отсюда живыми.
Шубин медленно объяснил:
– Несколько дней назад вы атаковали артиллерийский взвод. Бойцы не были готовы к танковой атаке, не успели подготовиться к сопротивлению, поэтому больше половины личного состава того взвода погибло от ваших снарядов и под гусеницами танков. Наверху выжившая часть взвода, и бойцы не хотят, чтобы убийцы их товарищей вышли отсюда живыми.
– Что же, у нас нет шансов остаться в живых? – Голос у Ноймана был тусклым, словно ему был не важен результат переговоров.
– Это все, о чем вы просите – сохранить вам жизни? – переспросил Глеб.
Командир танкового отделения неохотно промямлил:
– Если мои люди сложат оружие и сдадутся в плен добровольно, вы отпустите меня?
Капитан Шубин с удивлением вгляделся в лицо немецкого офицера: неужели тот готов предать своих танкистов ради своей выгоды? Нойман почувствовал его взгляд и словно прочитал мысли:
– Мне нет пути обратно на службу к фюреру. Из-за вашего обмана меня сочтут русским диверсантом, который сознательно сгубил бронированную технику. И расстреляют. Поэтому я хочу лишь одного – свободы. Свободы от любой армии, от германской, от советской. Взамен можете делать с танкистами все, что захотите, они не причинят вам вреда.
– Как вы сможете их убедить сдаться в плен? Ведь их ждет суд и, возможно, расстрел после всех преступлений, что вы совершили на советской земле.
Нойман равнодушно ответил:
– Все они глупы, у них нет образования, интересует, только как набить брюхо да поспать подольше. Они не думают о чести, о достоинстве, о расплате за свои преступления. Они просто пешки в руках фюрера.
– А вы, вы думаете о вашей вине и расплате за все жизни, что вы унесли? – не удержался от вопроса Шубин.
Лейтенант долго молчал, потом внезапно спросил:
– Ведь вы не фельдфебель? Вы русский, вы не немец?
– Нет, – спокойно признал разведчик.
– Конечно, конечно, – покачал головой Стефан Нойман. – А ведь этой ложью вы разрушили мою жизнь. Теперь среди своих я предатель, и для вас я преступник. Смерть сейчас привлекает меня даже больше, чем жизнь отщепенца и изгнанника. Хотя вы всего лишь просто выполняли свой долг перед Родиной. Я тоже выполнял свой долг перед Германией. Разрушая чьи-то жизни. – Он замолчал, а потом спросил: – Вы офицер?
– Да, я – капитан Рабоче-крестьянской Красной армии. – Глеб не боялся открыто отвечать на вопросы недавнего врага. Он не испытывал ненависти к этому человеку, думая лишь о том, чтобы спасти артиллеристов из отряда Егора Кротова. Он отчасти чувствовал вину, что не продумал каждую мелочь в операции, поэтому немцы смогли их обыграть. В том, чтобы хитрить, он тоже не видел смысла: когда речь идет о жизни и смерти, для уверток, легенд нет места.
Нойман вдруг заговорил горячо, у него появилась надежда:
– Прошу, дайте мне слово офицера, что отпустите меня в обмен на добровольную капитуляцию всей моей роты. Я отдам любые документы, оружие, только отпустите меня на свободу. Я хочу разобраться со своей смертью и жизнью. Не висеть на виселице, не сдохнуть от чужой пули. Хочу распоряжаться своей судьбой и жизнью сам. Понимаете меня? Поэтому мне нужны гарантии, ваше честное слово.