В такие минуты он не мог оставаться один и искал общества Карлаша или Одарки. Он не разговаривал с ними, ему нужно было только видеть их, чувствовать около себя; в их присутствии его страх рассеивался, и его одиночество не казалось ему таким безграничным... Посидев с ними полчаса, час, он вдруг начинал тихонько смеяться, устремив глаза в одну точку, забыв о них, потом вставал и уходил в свой дом. Они ему больше были не нужны, -- темное забытье уводило его не только от них, но и от самого себя...
Раз, очнувшись от своего забытья, он пришел в ужас от тишины, царившей в доме и во всей усадьбе.
Он не нашел ни Одарки, ни Карлаша, даже Лабон куда-то скрылся. У Чеканова было такое чувство, точно весь мир сразу опустел, и он остался в нем один, на всем безграничном пространстве вымершей земли... Охваченный непобедимым страхом одиночества, он выбежал из усадьбы, с трудом, на четвереньках, перебрался по скользкому, шатающемуся мостику через речку и бросился бежать к деревне через пустынную поляну, местами залитую водой, доходившей ему до щиколоток.
В узких уличках деревни грязь была еще глубже, приходилось пробираться по плетням над лужами жидкой, зловонной грязи, в которой барахтались тощие крестьянские свиньи.
Час был предвечерний, нигде не было ни души, и окна в хатах чернели, как пустые, мертвые глаза.
Сеял мелкий, холодный дождь, от которого все на Чеканове скоро промокло насквозь. Он зябко дрожал в своем летнем костюме; ногам было холодно и неприятно в намокших сапогах...
Широкая главная улица деревни тоже была пуста, безлюдна, сумрачна. Только из двери одной лавки падал через улицу длинной полосой желтый свет керосиновой лампы. Чеканов, как бабочка на огонь, устремился на этот свет...
Эта лавка была своего рода деревенским клубом. Чеканов увидел здесь много людей, сидевших на табуретах, на стойке, на мешках с крупой, на чем попало. В разных углах шла оживленная беседа...
Старый хохол с сивыми усами, державший в руке жестянку с только что купленным здесь дегтем, говорил другому, нюхавшему табак из новой, здесь же приобретенной, пачки.
-- Я ж вам говорю -- тот, что на трубе играет!..
Собеседник, более молодой, задумчиво погладил свою жидкую, мочальную бороденку и недоуменно спросил:
-- Может, гармонист?
Сивоусый обрадовался:
-- Во, во! Шкрипач!..
В другом углу худой, сморщенный человечек, в картузе и длиннополом сюртуке, державший в руках газету, спрашивал рыжебородого лавочника, отвешивавшего кому-то ржаную муку:
-- И что тут такое написано, Иван Иванович, никак не пойму: "В Сахаре выпал снег, на жителей напала паныка". Что оно значит?..
-- Должно, насекомое, вроде саранчи, -- не моргнув бровью, важно, рассудительно отвечал лавочник. -- Это бывает...
-- Как же "в Сахаре"? -- недоумевал тот. -- Что-то непонятно...
Лавочник, вместо ответа, обратился к Чеканову с вопросом:
-- Вам что будет угодно?..
В лавке было темно, грязно, пахло дегтем, керосином, сушеной воблой; от людей, толпившихся здесь, от их тупых лиц и нелепых разговоров веяло скудной, бессмысленной, мертвой жизнью. Чеканову казалось, что из всех углов этой лавки, из каждого лица ее посетителей выглядывала идиотская физиономия Танника... Лавочник выжидательно смотрел на него; Чеканов замялся, не зная, что бы ему купить. Поглядев на полки, он быстро сказал:
-- Чаю... сахару... табаку...
Две женщины, в заношенных, с мокрыми подолами, капотах, в накинутых на голову темных шалях, уже давно получившие то, что им было нужно, без умолку стрекотали, перебивая друг друга. Одна быстро рассказывала:
-- Я через яр -- корова через яр, я через речку -- и она за мной. А я не дура -- добежала до плетня, да через него -- плыг! Так и гепнулась головой в чертополох! А платьем залепилась за тын -- и висю до горы ногами!..
Другая, перебив ее, продолжала начатый рассказ:
-- А он мне и говорит: ты мне, говорит, Феня, что-то стала апатычна. Так прямо и сказал, подлец, без всякой церемонии!..
Лавочник протянул Чеканову большой сверток, но тот продолжал стоять, уставившись глазами в одну точку. Вдруг он тихо засмеялся, -- и все сразу смолкли и повернулись к нему. Лица у всех вытянулись, глаза налились страхом...
Чеканов, продолжая смеяться, пошел к двери, ни на кого не глядя. Лавочник крикнул ему вдогонку:
-- Покупочку вашу забыли!..
Но Чеканов не слыхал и не обернулся. Он вышел из лавки и пошел по улице, бессмысленно смеясь и покачиваясь на широко расставленных ногах...
Лавочная публика, столпившаяся в дверях, с недоумением и страхом смотрела ему вслед. Одна женщина сказала:
-- Слыхали, как он засмеялся? Совсем, как Танник!..
-- И ходит, как он!.. -- прибавила другая.
X.
Однажды, поздно вечером, возвращавшийся из деревни через Леваду Танник, увидев свет в окне Чеканова, постучал ему в окно, крикнув свое обычное приветствие:
-- Э-ы-ы!..
Чеканов открыл ему дверь и впустил в комнату.
Танник уселся на полу, вынул из кармана пачку нюхательного табаку, кем-то подаренную ему в деревне, и с радостным смехом показал ее Чеканову, сказав:
-- Тю-тн (тютюн)!..
Потом, разорвав бумажку, принялся набивать табаком свой нос, покряхтывая и мотая головой от удовольствия. Он делал это до тех пор, пока в бумажке ничего не осталось.
Присутствие Танника, его смех, неуклюжие, неверные движения, нечленораздельная речь почему-то сильно возбуждали Чеканова, действовали на него неотразимо, заставляя его повторять все движения и звуки идиота.
Он опустился на пол против него и, точно позабыв человеческую речь, стал разговаривать с ним его же языком, произнося дикие, непонятные звуки, сопровождаемые идиотским смехом.
Танник был в восторге от своего собеседника. Они долго так беседовали и, казалось, прекрасно понимали друг друга...
Но вот -- на террасе вдруг раздался громкий лай собак, потом женский крик -- и вслед затем кто-то сильно дернул наружную дверь и вбежал в сени. Чеканов и Танник прислушались... В сенях кто-то шарил по стене, видимо ища двери, потом вдруг дверь открылась, и на пороге появилась женщина...
Это была молодая, белокурая дама, с бледным, испуганным лицом, с налитыми страхом глазами. Она была одета по-городскому, вся в черном, на голове у нее колыхалась большая шляпа с страусовым пером, спускавшимся до плеча. Но все на ней было мокро от дождя, и страусовое перо уныло, жалко висело...
Она удивленно посмотрела на сидевших на полу Чеканова и Танника. Идиот радостно засмеялся и, показывая на нее пальцем, нежно сказал:
-- Не-нню!..
Чеканов смотрел на нее с недоумением, морща лоб, точно стараясь вспомнить, где он ее видел.
Молодая женщина недоуменно проговорила:
-- Ты мне написал... Я, видишь, приехала...
Звук ее мягкого, грудного голоса привел Танника в неудержимый восторг. Он громко засмеялся и, стараясь подняться на своих несгибавшихся ногах, продолжал кричать, указывая Чеканову на молодую женщину:
-- Не-нню!.. Не-нню!..
Чеканов посмотрел на него -- и вдруг засмеялся таким же идиотским смехом и тоже крикнул, указывая на нее пальцем:
-- Не-нню!..
Молодая женщина отступила за порог, с ужасом глядя на них. Она тихо вскрикнула:
-- Коля, что с тобой?..
Ее лицо стало белым, как стена; она вся дрожала. Расширившиеся глаза смотрели жалко, испуганно...
Чеканов вдруг узнал эти глаза. Но узнал он в них не любовь свою, а какую-то смертельную, жестокую обиду, нанесенную ими ему. Его лицо перекосилось от гнева, он вскочил, яростно затопал ногами и, подняв сжатые кулаки, бросился на молодую женщину... Она крикнула не своим голосом, повернулась и побежала через сени на террасу.
Чеканов и Танник выбежали за ней и увидели, как она спорхнула со ступеней террасы в непроницаемую тьму сада.
Лабон и два чужих огромных пса бросились за ней с громким лаем.
-- Не-нню! -- дико, восторженно кричал Танник. -- Э-ы-ы!..
Вдруг он вложил в рот два пальца и пронзительно свистнул. Свист прокатился по всей усадьбе и несколько раз повторился, подхваченный эхом холмов.
Собаки еще яростнее залаяли, точно отвечая на этот свист.
Потом раздался женский крик, полный ужаса. Лай умолк, и слышалось только где-то недалеко глухое рычание, с каким звери разрывают свою добычу...
Мелкий холодный дождь шелестел в листьях деревьев...
----------------------------------------------------
Источник текста: журнал "Пробуждение" No 3, 1915 г.
Исходник здесь:Фонарь. Иллюстрированный художественно-литературный журнал.