Танские новеллы — страница 34 из 43

В это время из Шу[164] прибыл даос. Узнав, что сердце бывшего властителя охвачено тоской по Ян Гуй-фэй, он сказал, что владеет искусством Ли Шао-цзюня[165]. Сюань-цзун обрадовался и приказал ему вызвать дух возлюбленной. Даос стал усердно творить свои заклинания, но дух не являлся. Владея искусством возноситься в небо и углубляться в недра земли, даос оседлал ветер и отправился в обитель духов. Обшарил небесные сферы, проник в подземное царство, всюду искал красавицу, но нигде не нашел. Искал в пустотах под землей и на небе; наконец добрался до острова Пэнху, что лежит среди моря на крайнем востоке. Там увидел он гору бессмертных, на ней многоэтажный дворец, внизу – волшебные гроты, а на востоке – запертые ворота с надписью «Чертог Ян Гуй-фэй – Великой праведницы».

Даос постучал в ворота, на стук выбежала молоденькая прислужница. Не успел он объяснить ей, в чем дело, как она исчезла. На смену ей вышла служанка в лазоревых одеждах и осведомилась, откуда он явился. Даос объяснил, что он посланец императора Сюань-цзуна и прибыл сюда по его приказу. Служанка сказала:

– Госпожа сейчас как раз почивает, прошу вас немного подождать.

Двойные двери из драгоценной яшмы были плотно закрыты, не доносилось ни звука. Даос почтительно стоял у порога, сложив руки для приветствия; опять вышла служанка в лазоревом платье и возвестила:

– Вот и госпожа.

Перед даосом предстала женщина с золотыми лотосами в волосах, в платье из пурпурного шелка. На поясе у нее висели подвески из красной яшмы; слуг восемь суетилось вокруг нее, а позади шествовал феникс. Поклонившись даосу, женщина спросила, здоров ли государь, затем осведомилась, окончились ли события четырнадцатого года «Тяньбао»[166]. Когда даос все рассказал, она опечалилась: велела служанке в лазоревых одеждах взять золотую шпильку и ларец для украшений, расколола их пополам и вручила обломки посланцу Сюань-цзуна, сказав при этом:

– Поблагодари от меня государя и почтительно передай ему это в память о нашей прежней любви.

Даосу пора было уходить, но вид у него был не совсем удовлетворенный. Ян Гуй-фэй, конечно, заметила это и спросила, в чем дело. Став на колени, даос ответил:

– Прошу вас, расскажите мне какой-нибудь случай из вашей жизни, о котором бы никто другой, кроме императора и вас, не знал; пусть это послужит знаком для вашего бывшего властелина. Иначе, пожалуй, этот подарок он сочтет подделкой, а мой рассказ о вас – выдумкой.

Ян Гуй-фэй стояла в смущении и раздумывала, а затем, решившись, медленно заговорила:

– Однажды в десятом году «Тяньбао»[167] мы с государем прятались от жары во дворце на горе Ли. В седьмую луну, в ту самую ночь, когда Пастух и Ткачиха[168] приходят на свидание, по обычаям жителей Цинь[169] ночью повсюду развешиваются парча, вышивки и цветные гирлянды, расставляются вина, закуски и фрукты, воскуряются ароматные свечи в главных залах, а девушки просят Ткачиху научить их ее искусству. Это свидание в небесах особенно хорошо наблюдать между строениями во дворцовом дворе.

Близилась полночь, слуги и стража были отпущены и находились в восточном и западном флигелях, а мы с государем остались вдвоем во дворе. Государь стоял, опершись на мое плечо, и мы смотрели на небо. Вспоминая трогательную историю Пастуха и Ткачихи, мы дали тайную клятву друг другу быть мужем и женой на веки вечные. Поклявшись, мы взялись за руки и заплакали. Об этом никто, кроме государя, не знает. Ах, зачем я вспомнила об этом, – стала сокрушаться она. – Теперь мне не жить здесь спокойно. Хочу опять на землю, чтоб наша связь продолжалась и в будущей жизни. На небе или в мире смертных я должна увидеться с ним и соединиться, как прежде!

Даос стал утешать ее:

– Государю-отцу тоже ведь недолго осталось жить среди людей. Не беспокойтесь и не мучьте себя так.

Даос вернулся и сообщил обо всем Сюань-цзуну; тот впал в уныние и по целым дням тосковал. Летом того же года, в четвертую луну, он скончался в Южном дворце.

Зимою, в двенадцатую луну первого года «Юаньхэ» Бо Лэ-тянь из Тайюаня прибыл цензором в Чжоучжи. Я, Хун, и Ван Чжи-фу из Ланье жили тогда в этом городе и как-то в свободное время втроем поехали в храм Прогулок Бессмертных. Речь зашла об этой истории, и мы вместе вздыхали над ней.

Чжи-фу поднес вина Лэ-тяню и сказал:

– Если исключительные события не будут описаны кистью гениев, то с течением времени они исчезнут из памяти, и сказания о них не дойдут до грядущих поколений. Вы, Лэ-тянь, талантливый поэт и человек большого чувства. Что вам стоит написать песню об этом?

И тогда Бо Лэ-тянь в назидание потомкам написал свою «Песнь о бесконечной тоске». Он не только хотел растрогать слушателей, но и предостеречь красивых женщин от увлечений, чтобы навсегда иссяк источник волнений.

Сочинив эту песню, он просил меня написать пояснение к ней. Не принадлежа к эпохе «Кайюань», я не смог изложить все то, что в мой век никому уже не известно. А то, что известно всем, содержится в книге «Деяний Сюань-цзуна»[170]. Поэтому я здесь рассказал только то, что относится к «Песне о бесконечной тоске», которая звучит так:

Был один государь. Он, красавиц любя,

«Покорявшую страны»[171] искал.

Но за долгие годы земле его Хань

Не явилась подобная вновь…

Вот и девочке Янов приходит пора

Встретить раннюю юность свою.

В дальних женских покоях растили дитя,

От нескромного взора укрыв.

Красоту, что получена в дар от небес,

Разве можно навек запереть?

И однажды избрали прелестную Ян

Самому государю служить.

Кинет взгляд, улыбнется, и сразу пленит

Обаяньем родившихся чар,

И с дворцовых красавиц румяна и тушь

Словно снимет движеньем одним.

Раз прохладой весенней ей выпала честь

Искупаться в дворце Хуацин,

Где источника теплого струи, скользя,

Омывали ее белизну.

Опершись на прислужниц, она поднялась —

О бессильная нежность сама!

И тогда-то впервые пролился над ней

Государевых милостей дождь.

Эти тучи волос, эти краски ланит

И дрожащий убор золотой…

За фужуновым пологом в жаркой тиши

Провели ту весеннюю ночь.

Но, увы, быстротечна весенняя ночь —

В ясный полдень проснулись они.

С той поры государь для вершения дел

Перестал по утрам выходить.

То с любимым вдвоем, то при нем на пирах,

От забот не уйдет ни на миг,

И в весенней прогулке всегда она с ним,

И ночами хранит его сон.

Их три тысячи – девушек редкой красы —

Было в дальних дворцах у него,

Только ласки, что им предназначены всем,

Ей дарил безраздельно одной.

В золотой она спальне украсит себя —

С нею, нежной, пленительней ночь.

А в нефритовой башне утихнут пиры —

С нею, пьяной, милее весна.

Многочисленным сестрам и братьям ее

Во владение земли он дал,

И завидного счастья немеркнущий свет

Озарил их родительский дом.

И под всем нашим небом в стремленье одном

Не узнать матерей и отцов:

Их не радует больше родившийся сын,

Эту радость приносит им дочь.

Высоко вознесенный Лишаньский дворец

Упирался в небесную синь.

Неземные мелодии, с ветром умчась,

Достигали пределов страны.

Песни тихий напев, танца плавный полет,

Нить струны и свирели бамбук…

Целый день государь неотрывно глядел,

На нее наглядеться не мог…

Загремел барабана юйянского[172] гром

И принес колыханье земли.

Смолк, изорван, «Из радуги сотканный шелк,

Из сверкающих перьев убор»[173].

Девять врат во дворцы государя вели,

Дым и пыль их закрыли от глаз.

Это тысячи всадников и колесниц

Держат путь в юго-западный край.

Шевелятся драконы расшитых знамен[174] —

И идут. И на месте стоят.

От столицы на запад они отошли

За сто ли. И недвижны опять.

Непреклонны войска. Но чего они ждут,

Что заставит в поход их пойти?

Брови-бабочки, символ ее красоты,

Наконец перед ними мертвы!

Наземь брошен цветной драгоценный убор.

Где же та, что вернет ему жизнь —

Перьев блеск изумрудный, и золото птиц,

И прозрачного гребня нефрит.

Рукавом заслонился тогда государь —

Был бессилен от смерти спасти.

Обернулся, и хлынули слезы и кровь

Из его исстрадавшихся глаз.

* * *

Разнося над селеньями желтую пыль,

Вечный ветер свистит и шумит.

Там мосты и тропинки, кружа в облаках,

Ввысь ведут до вершины Цзяньгэ.

Под горою Эмэй там в долине пустой

Проходящих не видно людей.

Боевые знамена утратили блеск,

И тусклее там солнечный свет.

Край тот Шу – с бирюзовыми водами рек

И вершинами синими гор.

Мудрый наш властелин там в изгнанье ни днем

И ни ночью покоя не знал.

Был построен дворец. В нем он видел луны

Сердце болью тревожащий луч.

Сквозь ночные дожди он слыхал бубенцов

Все внутри обрывающий звук.

С небесами земля совершила свой круг.

Возвращался Дракон-государь[175].

Подъезжая к Мавэю[176], поник головой