В это время из Шу[164] прибыл даос. Узнав, что сердце бывшего властителя охвачено тоской по Ян Гуй-фэй, он сказал, что владеет искусством Ли Шао-цзюня[165]. Сюань-цзун обрадовался и приказал ему вызвать дух возлюбленной. Даос стал усердно творить свои заклинания, но дух не являлся. Владея искусством возноситься в небо и углубляться в недра земли, даос оседлал ветер и отправился в обитель духов. Обшарил небесные сферы, проник в подземное царство, всюду искал красавицу, но нигде не нашел. Искал в пустотах под землей и на небе; наконец добрался до острова Пэнху, что лежит среди моря на крайнем востоке. Там увидел он гору бессмертных, на ней многоэтажный дворец, внизу – волшебные гроты, а на востоке – запертые ворота с надписью «Чертог Ян Гуй-фэй – Великой праведницы».
Даос постучал в ворота, на стук выбежала молоденькая прислужница. Не успел он объяснить ей, в чем дело, как она исчезла. На смену ей вышла служанка в лазоревых одеждах и осведомилась, откуда он явился. Даос объяснил, что он посланец императора Сюань-цзуна и прибыл сюда по его приказу. Служанка сказала:
– Госпожа сейчас как раз почивает, прошу вас немного подождать.
Двойные двери из драгоценной яшмы были плотно закрыты, не доносилось ни звука. Даос почтительно стоял у порога, сложив руки для приветствия; опять вышла служанка в лазоревом платье и возвестила:
– Вот и госпожа.
Перед даосом предстала женщина с золотыми лотосами в волосах, в платье из пурпурного шелка. На поясе у нее висели подвески из красной яшмы; слуг восемь суетилось вокруг нее, а позади шествовал феникс. Поклонившись даосу, женщина спросила, здоров ли государь, затем осведомилась, окончились ли события четырнадцатого года «Тяньбао»[166]. Когда даос все рассказал, она опечалилась: велела служанке в лазоревых одеждах взять золотую шпильку и ларец для украшений, расколола их пополам и вручила обломки посланцу Сюань-цзуна, сказав при этом:
– Поблагодари от меня государя и почтительно передай ему это в память о нашей прежней любви.
Даосу пора было уходить, но вид у него был не совсем удовлетворенный. Ян Гуй-фэй, конечно, заметила это и спросила, в чем дело. Став на колени, даос ответил:
– Прошу вас, расскажите мне какой-нибудь случай из вашей жизни, о котором бы никто другой, кроме императора и вас, не знал; пусть это послужит знаком для вашего бывшего властелина. Иначе, пожалуй, этот подарок он сочтет подделкой, а мой рассказ о вас – выдумкой.
Ян Гуй-фэй стояла в смущении и раздумывала, а затем, решившись, медленно заговорила:
– Однажды в десятом году «Тяньбао»[167] мы с государем прятались от жары во дворце на горе Ли. В седьмую луну, в ту самую ночь, когда Пастух и Ткачиха[168] приходят на свидание, по обычаям жителей Цинь[169] ночью повсюду развешиваются парча, вышивки и цветные гирлянды, расставляются вина, закуски и фрукты, воскуряются ароматные свечи в главных залах, а девушки просят Ткачиху научить их ее искусству. Это свидание в небесах особенно хорошо наблюдать между строениями во дворцовом дворе.
Близилась полночь, слуги и стража были отпущены и находились в восточном и западном флигелях, а мы с государем остались вдвоем во дворе. Государь стоял, опершись на мое плечо, и мы смотрели на небо. Вспоминая трогательную историю Пастуха и Ткачихи, мы дали тайную клятву друг другу быть мужем и женой на веки вечные. Поклявшись, мы взялись за руки и заплакали. Об этом никто, кроме государя, не знает. Ах, зачем я вспомнила об этом, – стала сокрушаться она. – Теперь мне не жить здесь спокойно. Хочу опять на землю, чтоб наша связь продолжалась и в будущей жизни. На небе или в мире смертных я должна увидеться с ним и соединиться, как прежде!
Даос стал утешать ее:
– Государю-отцу тоже ведь недолго осталось жить среди людей. Не беспокойтесь и не мучьте себя так.
Даос вернулся и сообщил обо всем Сюань-цзуну; тот впал в уныние и по целым дням тосковал. Летом того же года, в четвертую луну, он скончался в Южном дворце.
Зимою, в двенадцатую луну первого года «Юаньхэ» Бо Лэ-тянь из Тайюаня прибыл цензором в Чжоучжи. Я, Хун, и Ван Чжи-фу из Ланье жили тогда в этом городе и как-то в свободное время втроем поехали в храм Прогулок Бессмертных. Речь зашла об этой истории, и мы вместе вздыхали над ней.
Чжи-фу поднес вина Лэ-тяню и сказал:
– Если исключительные события не будут описаны кистью гениев, то с течением времени они исчезнут из памяти, и сказания о них не дойдут до грядущих поколений. Вы, Лэ-тянь, талантливый поэт и человек большого чувства. Что вам стоит написать песню об этом?
И тогда Бо Лэ-тянь в назидание потомкам написал свою «Песнь о бесконечной тоске». Он не только хотел растрогать слушателей, но и предостеречь красивых женщин от увлечений, чтобы навсегда иссяк источник волнений.
Сочинив эту песню, он просил меня написать пояснение к ней. Не принадлежа к эпохе «Кайюань», я не смог изложить все то, что в мой век никому уже не известно. А то, что известно всем, содержится в книге «Деяний Сюань-цзуна»[170]. Поэтому я здесь рассказал только то, что относится к «Песне о бесконечной тоске», которая звучит так:
Был один государь. Он, красавиц любя,
«Покорявшую страны»[171] искал.
Но за долгие годы земле его Хань
Не явилась подобная вновь…
Вот и девочке Янов приходит пора
Встретить раннюю юность свою.
В дальних женских покоях растили дитя,
От нескромного взора укрыв.
Красоту, что получена в дар от небес,
Разве можно навек запереть?
И однажды избрали прелестную Ян
Самому государю служить.
Кинет взгляд, улыбнется, и сразу пленит
Обаяньем родившихся чар,
И с дворцовых красавиц румяна и тушь
Словно снимет движеньем одним.
Раз прохладой весенней ей выпала честь
Искупаться в дворце Хуацин,
Где источника теплого струи, скользя,
Омывали ее белизну.
Опершись на прислужниц, она поднялась —
О бессильная нежность сама!
И тогда-то впервые пролился над ней
Государевых милостей дождь.
Эти тучи волос, эти краски ланит
И дрожащий убор золотой…
За фужуновым пологом в жаркой тиши
Провели ту весеннюю ночь.
Но, увы, быстротечна весенняя ночь —
В ясный полдень проснулись они.
С той поры государь для вершения дел
Перестал по утрам выходить.
То с любимым вдвоем, то при нем на пирах,
От забот не уйдет ни на миг,
И в весенней прогулке всегда она с ним,
И ночами хранит его сон.
Их три тысячи – девушек редкой красы —
Было в дальних дворцах у него,
Только ласки, что им предназначены всем,
Ей дарил безраздельно одной.
В золотой она спальне украсит себя —
С нею, нежной, пленительней ночь.
А в нефритовой башне утихнут пиры —
С нею, пьяной, милее весна.
Многочисленным сестрам и братьям ее
Во владение земли он дал,
И завидного счастья немеркнущий свет
Озарил их родительский дом.
И под всем нашим небом в стремленье одном
Не узнать матерей и отцов:
Их не радует больше родившийся сын,
Эту радость приносит им дочь.
Высоко вознесенный Лишаньский дворец
Упирался в небесную синь.
Неземные мелодии, с ветром умчась,
Достигали пределов страны.
Песни тихий напев, танца плавный полет,
Нить струны и свирели бамбук…
Целый день государь неотрывно глядел,
На нее наглядеться не мог…
Загремел барабана юйянского[172] гром
И принес колыханье земли.
Смолк, изорван, «Из радуги сотканный шелк,
Из сверкающих перьев убор»[173].
Девять врат во дворцы государя вели,
Дым и пыль их закрыли от глаз.
Это тысячи всадников и колесниц
Держат путь в юго-западный край.
Шевелятся драконы расшитых знамен[174] —
И идут. И на месте стоят.
От столицы на запад они отошли
За сто ли. И недвижны опять.
Непреклонны войска. Но чего они ждут,
Что заставит в поход их пойти?
Брови-бабочки, символ ее красоты,
Наконец перед ними мертвы!
Наземь брошен цветной драгоценный убор.
Где же та, что вернет ему жизнь —
Перьев блеск изумрудный, и золото птиц,
И прозрачного гребня нефрит.
Рукавом заслонился тогда государь —
Был бессилен от смерти спасти.
Обернулся, и хлынули слезы и кровь
Из его исстрадавшихся глаз.
Разнося над селеньями желтую пыль,
Вечный ветер свистит и шумит.
Там мосты и тропинки, кружа в облаках,
Ввысь ведут до вершины Цзяньгэ.
Под горою Эмэй там в долине пустой
Проходящих не видно людей.
Боевые знамена утратили блеск,
И тусклее там солнечный свет.
Край тот Шу – с бирюзовыми водами рек
И вершинами синими гор.
Мудрый наш властелин там в изгнанье ни днем
И ни ночью покоя не знал.
Был построен дворец. В нем он видел луны
Сердце болью тревожащий луч.
Сквозь ночные дожди он слыхал бубенцов
Все внутри обрывающий звук.
С небесами земля совершила свой круг.
Возвращался Дракон-государь[175].
Подъезжая к Мавэю[176], поник головой