И невольно коня придержал.
Здесь, в Мавэе, под памятным этим холмом,
На сырой этой грязной земле
Как узнает он место, где яшмовый лик
Так напрасно похитила смерть?
Друг на друга властитель и свита глядят,
Их одежда промокла от слез,
И к столице, продолжив свой прерванный путь,
Тихо едут, доверясь коням.
Воротились в Чанъань. Вид озер и садов
Все такой же, как в прошлые дни,
И озерный фужун[177], как всегда, на Тайи[178],
Те же ивы в Вэйянском дворце.
Как лицо ее нежное белый фужун,
Листья ивы как брови ее.
Все как прежде при ней. Так достанет ли сил,
Видя это, рыданья сдержать?
Снова веснами персик и слива цветы
Раскрывали под ветром ночным.
Вновь осенний утун с опадавшей листвой
Расставался под долгим дождем.
Государевы южный и западный двор
Зарастали осенней травой.
Заносило листвою ступени дворцов,
И багрянца никто не сметал.
У певиц, что прославили Грушевый сад[179],
В волосах белый снег седины.
Для прислужниц, хранивших Цветочный чертог[180],
Юных лет миновала весна.
К ночи в сумрачных залах огни светлячков
На него навевали печаль,
И уже сиротливый фонарь угасал.
Сон же все не смежал ему век.
Не спеша, не спеша отбивают часы —
Начинается длинная ночь.
Еле светится-светится в небе Река[181],
Наступает желанный рассвет.
Стынут ночью фигуры двойных черепиц.
Как приникший к ним иней тяжел!
Неуютен расшитый широкий покров.
Кто с властителем делит его?
Путь далек от усопших до мира живых.
Сколько лет, как в разлуке они,
И ни разу подруги погибшей душа
Не вошла в его тягостный сон.
Из Линьцюна даос, знаменитый мудрец,
Пребывавший в столице в тот век,
Чист был сердцем, и высшим искусством владел
Души мертвых в наш мир призывать.
Возбудил сострадание в нем государь
Неизбывной тоскою по ней,
И, приказ получив, приготовился он
Волшебством государю помочь.
Как хозяин пустот; пронизав облака,
Быстрой молнией он улетел.
Был и в высях небес, и в глубинах земли
И повсюду усердно искал.
В вышине он в лазурные дали проник,
Вглубь спустился до Желтых ключей[182],
Но в просторах, что все распахнулись пред ним,
Так нигде и не видел ее.
Лишь узнал, что на море, в безбрежной дали,
Есть гора, где бессмертных приют.
Та гора не стоит, а висит в пустоте,
Над горою туман голубой.
Красоты небывалой сияют дворцы,
Облака расцветают вокруг,
А в чертогах прелестные девы живут —
Молодых небожительниц сонм.
Среди этих бессмертных есть дева одна,
Та, чье имя земное Тай-чжэнь[183],
Та, что снега белее и краше цветка,
Та, которую ищет даос.
Видя западный вход золотого дворца,
Он тихонько по яшме стучит
И, как в старых легендах, «велит Сяо-юй[184]
Доложить о себе Шуан-чэн[185]».
Услыхав эту весть, что из ханьской земли
Сыном неба к ней прислан гонец,
Скрыта пологом ярким, тотчас ото сна
Пробудилась в тревоге душа.
Отодвинув подушку и платье схватив,
Чуть помедлила… бросилась вдруг,
И завесы из жемчуга и серебра
Раскрывались послушно пред ней.
Уложить не успела волос облака
В краткий миг, что восстала от сна.
Сбился наспех надетый роскошный убор.
В зал сошла, где даос ее ждет.
Ветер дует в бессмертных одежд рукава,
Всю ее овевает легко,
Словно в танце «Из радуги сотканный шелк,
Из сверкающих перьев убор».
Одиноко-печален нефритовый лик.
Плачет горько потоками слез
Груши тонкая ветка в весеннем цвету,
Что стряхнула накопленный дождь.
Вся в волненье, велит государю сказать,
Как она благодарна ему:
«Ведь за время разлуки ни голос, ни взгляд
Не пронзали туманную даль.
В Осиянном чертоге, где жил государь,
Прервалась так внезапно любовь.
На священном Пэнлае в волшебном дворце
Долго тянутся длинные дни.
А когда я смотрю на покинутый мной
Там, внизу, человеческий мир,
Я не вижу столицы, Чанъани моей,
Только вижу я пыль и туман.
Пусть же вещи, служившие мне на земле,
Скажут сами о силе любви.
Драгоценную шпильку и ларчик резной
Государю на память дарю.
Но от шпильки кусочек себе отломлю
И от ларчика крышку возьму».
И от шпильки кусочек взяла золотой,
В платье спрятала крышку она:
«Крепче золота, тверже камней дорогих
Пусть останутся наши сердца,
И тогда мы на небе иль в мире людском,
Будет день, повстречаемся вновь».
И, прощаясь, просила еще передать
Государю такие слова
(Содержалась в них клятва былая одна,
Два лишь сердца и знало о ней):
«В день седьмой это было, в седьмую луну,
Мы в чертог Долголетья пришли.
Мы в глубокую полночь стояли вдвоем,
И никто не слыхал наших слов:
Так быть вместе навеки, чтоб нам в небесах
Птиц четой неразлучной летать.
Так быть вместе навеки, чтоб нам на земле
Раздвоенною веткой расти!»
Много лет небесам, долговечна земля,
Но настанет последний их час.
Только эта печаль – бесконечная нить,
Никогда не прервется в веках[186].
Юань Чжэнь
Повесть об Ин-ин
В годы «Чжэньюань» жил некий студент по фамилии Чжан. Это был элегантный и красивый юноша с мягким характером и утонченной душой. Он отличался высокой нравственностью, строгим поведением и чуждался всего недостойного.
Иногда Чжан принимал участие в попойках друзей, но в то время как другие шумели и буйно веселились, словно боясь упустить случай, Чжан только делал вид, что развлекается вместе со всеми, на самом же деле никогда не забывался. Так и получилось, что он достиг двадцати трех лет, а женщин еще совсем не знал. Друзья допытывались у него, в чем же причина. Чжан в свое оправдание говорил так:
– Вот, скажем, Дэн Ту-цзы[187], он ведь не то чтобы по-настоящему любил женскую красоту, просто был развратным человеком! Я же искренне восхищаюсь женской красотой, но мне еще не случалось встретиться с такой, которая сумела бы покорить мое сердце. Как бы мне объяснить это? Попадись мне исключительная красавица, я бы мог от всего сердца увлечься ею. Как видите, я не бесчувственный.
И те, кто спрашивал его, удовлетворялись этим объяснением.
Как-то Чжан поехал в Пу[188]. Ли в десяти к востоку от этого города находился буддийский монастырь, носивший название Обители Всеобщего Спасения, и Чжан остановился там[189]. Случилось так, что в это время некая вдова по фамилии Цуй, возвращаясь в Чанъань, проезжала через Пу и остановилась в том же монастыре. Госпожа Цуй происходила из рода Чжэн; мать Чжана тоже была из этого рода. Оказалось, что вдова Цуй приходится Чжану теткой по женской линии.
В том году в Пу умер полководец, Хун Чжэнь. Его помощник, некий Дин Вэнь-я, плохо обращался с воинами. Воспользовавшись похоронами полководца как удобным моментом для мятежа, городской гарнизон поднял бунт. В городе начались грабежи.
Семья Цуй путешествовала в сопровождении большого количества слуг и везла с собой множество ценных вещей. Оказавшись проездом в чужом месте, путешественники дрожали от страха, не зная, к кому обратиться за помощью.
Еще до этого Чжан был в приятельских отношениях с друзьями командующего войсками в Пу. Чжан добился, чтобы его родственникам дали надежную охрану, и благодаря этому их никто не тронул.
Дней десять спустя в Пу прибыл Ду Цюэ, неподкупный уполномоченный императора, и привез императорский указ, предписывающий ему возглавить городской гарнизон. Ду Цюэ обнародовал приказ и быстро восстановил порядок.
Госпожа Цуй была бесконечно благодарна Чжану за оказанное благодеяние; она приготовила угощение, приняла юношу в среднем зале как почетного гостя и обратилась к нему со следующими словами:
– Я, ваша тетка, одинокая вдова, вопреки долгу супружеской верности пережившая своего мужа, осталась с малыми детьми на руках. К несчастью, мы попали в этот город в такое тревожное время и спаслись только благодаря вашей помощи; я, мой маленький сын и юная дочь остались живы только благодаря вам. Такую услугу нельзя сравнивать с обычным одолжением! Сейчас я позову моих детей, чтобы они засвидетельствовали свое уважение вам, их старшему брату и благодетелю, и хоть в какой-то мере поблагодарили вас за милость.
Она позвала сына Хуань-лина, милого, славного мальчика лет десяти. Затем крикнула дочери:
– Выйди и поклонись старшему брату: он спас тебе жизнь.
Прошло некоторое время, и только тогда Ин-ин, не выходя из-за перегородки, попросила извинить ее, ссылаясь на нездоровье. Мать сердито сказала:
– Твой старший брат Чжан спас тебя. Если бы не он, тебя бы похитили. Как ты можешь отказываться выйти к нему! Ты что, боишься людской молвы?
Немного погодя Ин-ин вышла, в скромном будничном платье, без всяких украшений, без румян на щеках. Волосы не были уложены в прическу, брови нахмурены. Лицо девушки было прекрасно, прелестный облик ее волновал сердце. Пораженный ее красотой, Чжан приветствовал ее. Так как Ин-ин вышла по принуждению, то, сев рядом с матерью, устремила вперед неподвижный взор и выглядела такой расстроенной, что, казалось, вот-вот упадет без чувств. Чжан спросил, сколько ей лет. Мать ответила: