ественная», а «аниша» означает «безбожность».
Что за парадокс — быть одновременно и божественной и безбожной!
Ошо продолжал объяснять, что, по его мнению, парадокс есть самая сущность и закон жизни. «Бог — это не личность, — говорил он. — В действительности, Бога нет — есть лишь божественная энергия. Лучше называть её не Богом, а божественностью. Жизнь — божественна, но бога, подобного отцовской фигуре, нет. Нет никого, кто бы манипулировал и управлял. Никто никогда не создавал жизнь — она существует вечно».
Он сказал, что религии, в которых присутствует фигура отца — детские, и что великие религии Востока, подобные той, что основал Гаутама Будда, предназначены для взрослых людей, которые не нуждаются в Боге. Ещё Ошо сказал, что ждал меня, и я подумала, что это замечание, возможно, как-то связано с тем, что я груплидер из Эсалена.
Ещё до личной встречи я послала Ошо экземпляр моего буклета «Пульсация и чувство» с дарственной надписью, предоставив себя и свои умения в его распоряжение. Этот буклет до сих пор находится в личной библиотеке Ошо. Я знала, что в ашраме предлагается широкая программа западных методов терапии и восточных медитаций. Мне казалось вполне естественным, что если я собираюсь пробыть в коммуне какое-то время, то я буду здесь также и работать.
На тот момент в моём расписании было запланировано проведение ещё нескольких групп в Европе и США. Так что в тот мой первый приезд у меня оставалось время только на то, чтобы самой погрузиться в групповой процесс, который был совершенно непохож на всё, с чем я сталкивалась в Эсалене.
Группы в коммуне представляли собой дикие, интенсивные структуры без каких-либо ограничений. Групповой процесс поддерживал выражение всей той подавленной эмоциональной и сексуальной энергии, которую люди пытались сдерживать всю жизнь. В сочетании с Динамической медитацией, проводившейся каждое утро в шесть часов, а также с другими медитационными техниками, пробуждающими и приводящими в движение энергию, это составляло сильнодействующий коктейль, который быстро смыл наш коллективный налёт социальной морали и вежливого обхождения.
На этих группах я дралась, лягалась, орала, плакала, занималась любовью… Множество доводящих до крайности ситуаций в итоге заставили меня совершить внутренний квантовый скачок, оставив далеко позади ту личность, которой я себя считала В результате я открыла в себе такие энергетические ресурсы и грубые животные эмоции, о которых прежде даже и не знала.
Позже я поняла, что группы в этой коммуне на самом деле никогда не прекращались. Можно сказать, что жизнь в Пуне была одной большой группой. Постоянно меняющийся поток любовных приключений, сексуальных связей и взаимоотношений в растущем международном сообществе санньясинов обеспечивал почти круглосуточный процесс переживания интенсивных эмоций.
Вспоминается один случай, когда во время группы, посвященной медитации Випассана, я столкнулась с собственной ревностью крайней степени.
Випассана — не та группа, где предусмотрены столкновения. Это классическая буддийская медитация, в которой вы молча сидите с закрытыми глазами, наблюдая за своим дыханием, и за тем, как в ритме с ним поднимается и опускается живот. Вы встречаетесь со своей уединённостью — и это всё.
Однако случилось так, что у моего тогдашнего бой-френда была очень заметная пара туфель. И всякий раз, когда мы выходили из медитационной комнаты, чтобы выполнить «дзенскую ходьбу», я замечала, что эти туфли неизменно стоят у входа в соседнее помещение, где жила очень привлекательная молодая девушка. Я видела эти туфли ежедневно в течение десяти дней и всё, что я могла с этим сделать — сидеть в молчании, глубоко дышать и наблюдать, как постепенно теряю рассудок.
Штурманом, прокладывавшим для нас курс через этот лабиринт интенсивности, был сам Ошо, который каждое утро в течение полутора часов беседовал с нами. Его дискурсы были построены на изречениях и сутрах просветлённых людей прошлого: Гаутамы Будды, Jlao-Цзы, Патанджали, Кабира, Иисуса — самых разных дзенских, суфийских и тантрических мастеров. Но основная цель этих бесед состояла в том, чтобы питать пламя нашей осознанности. Именно осознанность должна была помогать нам видеть и понимать всё, что с нами происходило.
Ошо говорил, что для духовного роста необходима вся наша энергия и что она станет нам доступна только тогда, когда все подавленные эмоции, заблокированная сексуальность, подсознательные психологические шаблоны — ревность, сравнение, чувство неполноценности, вина — будут извлечены на свет осознания и разрушены. Именно трансформация этих энергий, независимо от того, насколько они являются отравляющими или разрушительными, приводит человека к внутреннему единству и открывает дверь к высшим состояниям сознания.
«То, что я говорю вам — абсолютно живое, новое, свежее, молодое, и не относится ни к какой традиции, — объяснял Ошо. — Поэтому я называю свою Тантру Нео-Тантрой. Это совершенно особое явление. И Тантра, и другие древние религии всегда были ритуальными. Сейчас человечество повзрослело, достигло совершеннолетия. Дни детства миновали. Прошлые ритуалы выглядят глупыми. Нам нужно освободить Тантру от всех ритуальных обрядов. Нам нужно сделать её более поэтичной, более непосредственной, менее стандартной, менее структурированной. Именно это я и делаю».
К моим удивлению и радости, Ошо говорил и о Вильгельме Райхе. Он отметил, что, не имея представления о Тантре, Райх тем не менее разработал методы исцеления сексуальных проблем, сходные с тантрическими техниками, созданными несколькими тысячелетиями раньше. Ошо соглашался с принадлежащей Райху теорией мышечного панциря — с тем, что тело несёт в себе прошлые воспоминания, накопленные в мышцах в виде хронического напряжения. Ошо говорил также, что описываемое Райхом расширение энергии тела, когда человек ощущает любовь, и её сжатие, когда любви нет, это, по сути, описание человеческой ауры, о которой на Востоке также было известно в течение многих веков.
«Он был одним из величайших революционеров в истории и остался неизвестным, неоценённым и забытым», — заметил Ошо, добавив, что учение Райха способно ещё сильнее раскрыть свой потенциал, если его развивать совместно с Тантрой.
Когда в апреле 1977 года я начала проводить свою собственную группу, Ошо назвал её «Анаттой», буддийским термином, означающим «не-я». Итак, женщина по имени «безбожность» вела группу, которая называлась «не-я».
Нет Бога и нет «я»… и для меня почти не осталось чего-либо, за что я могла бы цепляться. Возможно, таково и было стоявшее за всем этим намерение. А несколько недель спустя у меня случилось мощное озарение, связанное с тем, почему Ошо использовал такие термины.
По окончании каждой группы участники и лидеры приглашались на вечерний даршан, где они могли задать Ошо вопросы о том, что с ними происходило во время группового процесса — или же о том, что было для них важно. Груплидеры располагались в первом ряду, поэтому в тот вечер я сидела очень близко к Ошо, почти прямо напротив него.
Я просидела там в течение всего даршана, тихо и мирно наслаждаясь. Я помню, это было чувство, что каждое произнесённое им слово просто падало ко мне внутрь и там оставалось. Дело было не в том, что он говорил, а в той вибрации, которая присутствовала в словах. Впервые я позволила себе пить и впитывать его присутствие.
Даршан закончился и Ошо начал вставать из кресла, чтобы уйти, соединив руки в знакомом индийском жесте намастэ, которым он всегда нас приветствовал. За какое-то мгновение до того, как встать, Ошо встретился со мною глазами и удерживал мой взгляд всё то время, пока поднимался. Это не могло длиться больше, чем несколько секунд, но показалось мне вечностью. Затем он приветствовал жестом намастэ всех собравшихся и покинул аудиторию.
Этот взгляд…
Я не могу сказать, что было передано через этот взгляд, через возникший у нас контакт глазами. Но он проник глубоко-глубоко ко мне внутрь, и я почувствовала, что получила такое огромное количество «чего-то», что едва могла вместить это.
Моя голова опустилась на пол, и я начала плакать. Я плакала от благодарности, от смирения, оттого что получила такой невероятный подарок. Но не могла даже назвать это. На самом деле я была так глубоко затронута не тем, что он мне дал. Это было то, как он давал, как он делился — со мной, с каждым из нас — так щедро, так безусловно и безгранично проливая это «что-то», — то, что я в этот момент, видимо, была готова принять.
Это было необъяснимо. Это было вне слов. Это было передачей божественной энергии, подобно тому, как пламя перепрыгивает с одной свечи на другую. Это было получением «чего-то», но также и получением «ничего».
Тогда я и поняла ценность избавления от таких концепций как «я» и «Бог». Ведь всё то, что просачивается в таинственное измерение, называемое «духовностью», настолько превосходит все слова, понятия и концепции, что они могут лишь помешать передаче. Это поистине превосходит всякое понимание.
В начальный период ведения «Анатты» моя работа не претерпела каких-либо радикальных перемен. У меня было какое-то количество упражнений и структур, которым я научилась у Чака и Эрики Келли и которые использовались в практике «Радикс». Они и составили основу пятидневной группы, которую я проводила. Я не торопилась менять свой стиль работы, и никто меня к этому не подталкивал. Я знала, что некоторые терапевты получали от Ошо подробные указания относительно того, что они должны были делать в своих группах, но мне ничего подобного он не говорил.
Время от времени на даршане некоторые участники, сидевшие перед Ошо, описывали что-то из того, что с ними происходило — возможно, энергетически, в теле, или, может быть, с точки зрения психологии. Отвечая, Ошо иногда поворачивался ко мне и спрашивал: «Что ты об этом думаешь, Аниша?»
Я говорила то, что с моей точки зрения казалось поверхностным и довольно очевидным. Например, я указывала на сжатие в области диафрагмы и связанную с ним неспособность глубоко дышать и, в общем, не высказывала ничего особенно мудрого в терминах духовности или медитации. Однако Ошо кивал и говорил: «Это совершенно правильно», — а затем возвращался к разговору с задавшим вопрос человеком.