— Это дух, мой щенок, а не выражение изменилось. Мы, кажется, потеряли легкость нашей жизни. Где наша любовь к контрасту? Или мы все стали антикварами и ничем больше? Что происходит с нами, Джерек?
Настроение этой Железной Орхидеи сильно отличалось от настроения другой матери, уже встреченной им. Если она просто хотела аудиторию, пока болтала, он с удовольствием справился бы с этой ролью, хотя не испытывал интереса к спору.
Возможно, эта тема являлась единственной, которую могло поддерживать факсимиле, подумал он. В конце концов, самым большим преимуществом саморепродукции была возможность в одно и тоже время отстаивать столько различных мнений, сколько хочешь.
Мальчиком, вспомнил Джерек, он был свидетелем жаркого спора полудюжины Железных Орхидей. Она находила, что ей гораздо легче разделиться и спорить лицом к лицу, чем пытаться привести в порядок свои мысли в общепринятых манерах. Это факсимиле, в отличие от прежних оказалось скучноватым, хотя обладало пафосом.
Пафос, думал Джерек, настолько чужд природе его матери. Заметил ли он его в копии, которую встретил первой? Возможно…
— Я, конечно, обожаю сюрпризы, — продолжала она. — Я приветствую разнообразие. Это соль существования, как говорили древние. Значит я должна бы радоваться всем этим новым событиям. Этим «изложениям Времени» Браннарта, этим исчезновениям, этим приходам и уходам. Я удивляюсь, почему я чувствую… как это… «Беспокойство»? Встревожена? Ты когда-нибудь видел меня «встревоженной», мое яйцо?
Он пробормотал.
— Никогда.
— Да, я встревожена. Но в чем причина? Я не могу понять. В этом есть моя вина, Джерек?
— Конечно нет.
— Почему? Почему? Веселье уходит. Спокойствие покидает меня… а на их месте встревоженность. Ха! Заболевание путешественников во времени и в космосе, к которому мы в Конце Времени всегда имели иммунитет. До сих пор, Джерек…
— Нежнейшая из матерей, я не совсем…
— Если становится модным вновь открывать и заражаться древними психозами, тогда я против моды. Безумие пройдет. Что может поддерживать его? Новости Монгрова? Какие-нибудь махинации Джеггеда? Эксперименты Браннарта?
— Последние два, — предположил он. — Если вселенная умирает…
Но она уже переключилась на новую тему и снова выказала одержимость оригинала. Ее тон стал легче, но не обманул его.
— Возможно, это исходит от твоей миссис Ундервуд.
Это было заявлено с подчеркнутой интонацией. Перед именем и позади него были очень короткие паузы. Она ждала от него или защиты, или отрицания миссис Ундервуд, но он избежал ловушки.
Джерек ответил так:
— Великолепнейший из бутонов, Ли Пао сказал бы, что источник нашего смятения лежит внутри нас самих. Он уверен, что мы держим правду взаперти, а обнимаем иллюзию. И иллюзия, намекает он, начинает раскрывать, как таковая, себя. Вот почему, говорит Ли Пао, мы обеспокоены. Однако копия была одержима!
— А ты, Джерек! Когда-то веселое дитя! Умнейший из мужчин! Самый изобретательный из художников! Блестящий мальчик, как мне кажется, ты стал тусклым. И почему? Потому что Джеггед подбил тебя сыграть любовника! Как это примитивно…
— Мама! Где твоя мудрость? Я уверен, что мы скоро поженимся. В ее отношении ко мне многое переменилось…
— Какой восторг! Отсутствие у нее доброго юмора удивило Джерека. — Твердейший из металлов, я умоляю, не делай из меня просителя! Разве я должен усмирять мегеру, когда я был уверен в добром расположении друга?
— Надеюсь, я больше, чем друг, частица моей крови! Ему пришла в голову мысль, что если он вновь открыл Любовь, она открыла Ревность. Неужели одно не может существовать без другого?
— Мама, я прошу тебя подумать…
Из-под сомбреро послышалось фырканье.
— Я вижу она поднимается. У нее есть собственные Кольца?
— Конечно.
— Ты думаешь, это умно, давать дикарю…
Амелия уже проплывала в пределах слышимости. На губах Орхидеи заиграла фальшивая улыбка.
— Ага! Миссис Ундервуд. Какая восхитительная простота вкуса — голубое с белым!
Амелия Ундервуд не сразу узнала Железную Орхидею. Вежливо кивнув, она отказалась игнорировать вызов.
— Ну что вы! Какая потрясающая экзотика таится в вашем малиновом, миссис Карнелиан.
Наклон сомбреро.
— И в какой же роли вы здесь сегодня?
— Сожалею, мы пришли сами по себе. Но разве я не видела вас прежде в том ящикообразном костюме, затем попозже в желтом плаще оригинального вида? Так много превосходных костюмов.
— Да, здесь есть одна в желтом, я забыла. Иногда меня одолевают столько интересных идей. Вы, должно быть, думаете, что я грубовата, дорогой предок?
— Что вы, пышнейшая из Орхидей.
Джерек удивился. Он в первый раз услышал, как миссис Ундервуд использует подобные выражения… Его начала веселить эта встреча, но Железная Орхидея отказалась продолжать разговор. Она наклонилась вперед и благословила сына показным поцелуем, чтобы уязвить Амелию Ундервуд.
— Браннарт прибыл. Я обещала ему рассказать о 1896 годе. Иногда, хотя не редко, он бывает скучным. Пока, дорогие детки.
Она сделала пару пируэтов вниз. Джерек не мог понять, где же она увидела Браннарта Морфейла, потому что горбатый хромоногий мудрец нигде не был виден.
Амелия Ундервуд снова взяла его за руку.
— Ваша мать кажется расстроенной. Где ее обычное самодовольство?
— Наверное она перестаралась с копиями, их слишком много, поэтому каждая из них слабовата, — объяснил Джерек.
— Однако у нее хватает сил относиться ко мне, словно к врагу…
— Нет, Амелия. Просто она немного не в себе.
— Хотя, с другой стороны, это здорово, когда тебя принимают всерьез. Я польщена, мистер Карнелиан.
— А я очень беспокоюсь за нее. С ней такого никогда не бывало.
— Вы считаете, что это связано со мной?
— С ней творится что-то подобное тому, что мы с вами испытали в Девоне, потеряв возможность влиять на события. Это тревожное ощущение.
— Я еще не забыла его, мистер Карнелиан.
— Может, она как-то свыкнется со всем, не в ее характере — противостоять и сопротивляться.
— Я могла бы научить ее этому.
Джерек, наконец, уловил иронические нотки в голосе Амелии и внимательно посмотрел на нее. Глаза ее смеялись. Он подавил желание обнять ее и только нежно прикоснулся к руке.
— Вам удалось их развлечь, — спросил он, — там внизу?
— Надеюсь, удалось. Ваши пилюли помогли мне избавиться от проблем, и я чувствую, будто говорю на своем собственном языке. Но с идеями намного сложней… Ваши представления очень отличаются.
— Но вы перестали их проклинать.
— Это не значит, что я стала одобрять их, просто я поняла, что злостью отрицания ничего нельзя добиться.
— Мне кажется, вы берете вверх. Именно это и не нравится Железной Орхидее.
— Меня приняли в вашем обществе, и я имею успех, но это чревато многими осложнениями.
— Какими? — Джерек поклонился Алому О’Кэле в образе Королевы Британии, который отсалютовал в ответ. — Все интересуются моим мнением, спрашивают о костюмах.
— Бедное воображение.
— Вовсе нет. Все эти костюмы превосходны, но среди них нет ни одного из моего столетия. Постепенно представления о моей эпохе исчезли, и теперь ваши знания очень поверхностны.
— Странно. Именно об этом веке мы знаем больше, чем о других. — Джерек был озадачен. — Я досконально изучил его и ввел на него моду. А чем вам не нравятся костюмы?
— Как костюмы они ничего. Но очень немногие отвечают теме 1896 года. Некоторые из них разделяет тысячелетие. Вот этот мужчина в лиловых парусиновых панталонах, что несет поджаристый (очень аппетитный с виду) пирог со свининой на голове — он во всеуслышание заявил, что он — Гарольд Хардред.
— Первый министр?
— Нет, мистер Карнелиан. Костюм невозможен в любом случае.
— А вдруг он и есть тот самый Гарольд Хардред? Как вы думаете? В наших питомниках столько переодетых путешественников во времени.
— Маловероятно. — В конце концов прошло несколько миллионов лет, и нам приходится во всем полагаться на слухи. Когда наши ныне гниющие города были моложе, их информация была лишена погрешностей. Всего лишь миллион лет назад эти анахронизмы были исключены в подобного рода вечеринке. Я слышал о маскарадах наших предков (ваших потомков, то есть), которые использовали все ресурсы городов, когда те были в расцвете. Конечно, нынче мы бледны в сравнении с ними. Хотя в изобретении прошлого тоже есть своя прелесть.
— Я согласна с вами и меня одновременно одолевает подавленность и возбуждение. Вы, должно быть, сочтете меня ограниченной…
— Вы захватили нас, хотя я счастлив, что мой мир стал приемлемым для вас, потому что во мне теплится надежда, что вы скоро согласитесь быть моей…
— О! — воскликнула она неожиданно, показывая рукой. — Там Браннарт Морфейл. Мы должны сообщить ему наши новости.
Глава одиннадцатаяНесколько спокойных моментов в питомнике
— … вот так закончилось наше возвращение, о мудрейший из ученых, — заключил Джерек, срывая два плода с дрейфующего красного дерева. Один он оставил себе, а другой протянул миссис Ундервуд, стоявшей рядом. — Может эти сведения хоть как-то возместят утрату вашей машины?
— Вряд ли! — Браннарт добавил еще пару футов к своему горбу со времени их предыдущей встречи. Теперь горб возвышался над его телом, угрожая опрокинуть его. Возможно для компенсации Браннарт увеличил размер уродливой ступни. — Вздор! Вы лишний раз обнаружили свое невежество. Ваши измышления лишены здравого смысла. Вы неспособны понять Природу времени.
— Я думаю, вы на пороге нового открытия, профессор, — сказала Амелия, с интересом наблюдая, как двадцать мальчиков и девочек в одинаковых робах парочками проплывали мимо в сопровождении пиликающего на дудке Арлекина (то была еще одна Железная Орхидея). Следом за ними в высоком белоснежном поварском колпаке пошатывался подвыпивший Эдгаросердный По (он явился на праздник как Капитан Кук), попутно угощая гостей съедобными револьверами. — То, что случилось с нами наводит на мысль, что я могу беспрепятственно вернуться в свой 19 век.