Кому она адресовала свои агрессивные обвинения? Пыталась она обвинить его или казнила себя, пытаясь побороть и пересилить привычную рутину?
Все это было слишком для Джерека, и он искал облегчения во внешнем мире. Они плыли над озером, поверхность которого представляла круговорот из цветов радуги, кипящий пузырями, затем над лазурным полем, усеянным резными каменными колоннами, сохранившимися с двухтысячного века. Он увидел впереди лощину в милю шириной, на краю которой они ждали конца света. Локомотив сделал круг и приземлился посреди руин. Джерек помог ей встать на подножку, и они секунду стояли застыв, после чего он пристально посмотрел в ее глаза, чтобы узнать, догадывается ли она о его мучениях, которые он не мог выразить словами. Словарь Конца Времени пестрил одними гиперболами. Он подумал, что именно его первоначальный импульс расширит словарь, и, соответственно, опыт привел его к настоящему положению. Он улыбнулся.
— Что так забавляет тебя? — спросила она.
— О, нет, Амелия. Только то, что я не могу высказать все, что накипело на душе.
— Не стоит делать хорошую мину при плохой игре. Я знаю, что разочаровала тебя и потеряла твою любовь.
— Ты хочешь услышать эти слова?
— Это всего лишь правда. Теперь ты знаешь, что я такое.
— О, Амелия, я люблю тебя. Но я не в силах видеть тебя такой расстроенной. Это другая Амелия, не ты.
— Я учусь радоваться забавам Конца Времени. Ты должен понять это.
— Они не радуют тебя. Ты прибегаешь к ним, чтобы убить себя.
— Не себя, а свои старомодные принципы.
— Может, эти принципы жизненно необходимы. Может, именно они являются Амелией Ундервуд, которую я люблю, или, по крайней мере, частью ее…
— Ты ошибаешься, — не намеренно ли она держалась на расстоянии от него? Возможно, она жалеет о своем признании в любви, чувствует себя связанной им.
— Ты еще любишь меня?
Она засмеялась.
— Все любят всех в Конце Времени.
Она решительно нарушила тишину, сказав:
— Я поищу Гарольда.
Он показал ей на дорожку из желто-коричневого металла.
— Она приведет тебя к месту, где мы оставили его.
На момент внимание Джерека было отвлечено тремя маленькими яйцеобразными роботами на гусеницах, пробирающимися через кучу обломков и увлеченными беседой на совершенно непонятном языке. Когда он снова посмотрел на дорогу, Амелия исчезла. Джерек был в городе, но одиночество больше его не привлекало. Он хотел догнать ее и выпытать все о ее настроении, но, возможно, она была так же неспособна высказать себя, как и он. Интересно, как в Бромли интерпретируют эмоции, на том же уровне стандартов социального поведения? Он начал подозревать, что сутью этого вопроса не интересовались ни в Бромли, ни в Конце Времени. Теперь, когда он находился в городе, он мог найти какой-нибудь все еще функционирующий банк данных памяти, способный припомнить мудрость одной из тех эр, вроде Простой Конфуцианской и Дзэн-общества, которые придавали слишком преувеличенное значение самопознанию и его выражению. Даже странные нейротические изощренности того периода, с которым он был немного знаком, Диктатуры Святого Клавдия (при которой от каждого гражданина требовалось обеспечить три отчетливо различных объяснения их психических мотивов даже для самых мелких поступков) могли дать ему ключ для понимания поведения Амелии. Ему пришло в голову, что она могла действовать странно потому, что он не утешил ее. Джерек направился через руины в противоположную сторону, пытаясь вспомнить что-нибудь об Обществе Эпохи Рассвета. Может быть, от него требовалось убить мистера Ундервуда? Это было достаточно легко. Интересно, она даст согласие на воскрешение ее мужа? Не должен ли он, Джерек, изменить свою внешность, чтобы стать похожим на Гарольда Ундервуда? Не потому ли она не захотела, чтобы он изменил свое имя на ее, что этого было недостаточно? Он прислонился к резному нефритовому столбу, чья верхушка терялась в химическом тумане высоко над его головой. Ему казалось, что он вспомнил какой-то ритуал, формализующий передачу себя другому человеку. Может быть, она сердится, что он не исполнил его? Или нужно было сделать наоборот? Имеет ли коленопреклонение какое-нибудь значение, и, если да, то кто перед кем становится на колени?
— Гм! — сказал нефритовый столб.
— А? — вздрогнул от неожиданности Джерек.
— Гм! — повторил столб.
— Ты засек мои мысли, столб?
— Я просто помогаю размышлениям, брат. Я не интерпретирую.
— Мне как раз нужна интерпретация. Если ты можешь направить меня…
— Все есть все, — сказал ему столб. — Все есть ничто, и ничто есть все. Разум человека — вселенная, и вселенная это разум человека. Мы все персонажи снов Бога. Мы все — Бог.
— Легко сказать, столб.
— То, что вещь легка, не означает, что она трудна.
— Разве это не тавтология?
— Вселенная — это одна большая тавтология, брат, хотя ни одна вещь в ней не похожа на другую.
— Ты не очень полезен. Я ищу информацию.
— Нет такой вещи как информация. Есть только знания.
— Несомненно, — сказал с сомнением Джерек.
Он попрощался со столбом и удалился. Столб, подобно многим субъектам города, не обладал чувством юмора, хотя, вероятно, если спросить его, как делали это другие — заявит о своем космическом чувстве юмора (которое включало обычные иронические суждения о вещах, доступных простейшему разуму.
В отношениях обычной легкой беседы машины, включая самые сложные, были никудышными компаньонами, подобными педантичному Ли Пао. Эта мысль привела его, пока он шел, к выводам о различии между человеком и машиной. Когда-то были и большие различия, но в эти дни их осталось немного, только в поверхностных терминах. Что отличало самостоятельную машину, способную почти к любому виду творчества, от человеческого существа равных способностей? Здесь были различия, возможно, эмоциональные. Может быть; тогда правда, что чем меньше эмоций имеет личность, тем беднее ее чувство юмора? Или, чем больше она подавляет эмоции, тем слабее ее способность к оригинальной иронии?
Эти идеи вряд ли вели его в нужном направлении, но он уже отчаялся найти какое-либо решение своей дилеммы в городе, зато мысли столба сразу же нашли отклик в его душе.
Хромированное дерево хихикнуло, когда он вошел на мощеную площадку. Он был здесь несколько раз мальчиком и сильно привязался к хихикающему дереву.
— Добрый день, — сказал он.
Дерево хихикнуло, как оно исправно хихикало, по меньшей мере, миллион лет, кто бы не обращался или не приближался к нему. Его функцией, казалось, было просто развлекать. Джерек улыбнулся, несмотря на тяжесть своих мыслей.
— Приятный денек.
Дерево хихикнуло, его хромированные ветки звонко соприкасались друге другом.
— Слишком робкое, чтобы говорить, как обычно.
— Хи-хи-хи!
Очарование дерева было очень трудно объяснить, но оно было неоспоримо.
— Я думаю, что сам я, старый друг, «несчастен»… или хуже!
— Хи… хи… хи… — дерево, казалось, зашлось от смеха.
Джерек тоже стал смеяться.
Смеясь, он покинул площадь, чувствуя себя значительно более расслабленным. Он приблизился к груде металла, где Амелии сверху показалось, что она видела Браннарта Морфейла. Джерека привело сюда праздное любопытство, но в какой-то момент ему показалось, что он видит мелькание огоньков в сплетении труб, подпорок и огоньков. Он подошел поближе и, всмотревшись, узнал горбатого Морфейла. Вспыхнувший свет подтвердил его открытие. Затем раздался голос Браннарта, вдруг овладевшего языком маленьких Латов.
— Герфикс лортоода мибикс? — сказал Ученый.
Другой голос ответил ровно. Он принадлежал капитану Мабберсу.
— Хрунг! Врагак флузи, гродоник Морфейл.
Джерек пожалел, что не захватил с собой переводильные пилюли, потому что союз горбуна с ублюдками заинтриговал его. Джерек был уверен, что это заговор — от всего предприятия веяло таинственностью. Он решил предупредить Лорда Джеггеда как можно скорее. Джереку хотелось увидеть и узнать побольше, но он не стал рисковать, чтобы не обнаружить свое присутствие, он повернулся и нашел укрытие в ближайшем куполе с треснувшей, как скорлупа яйца, крышей.
Внутри купола он с восторгом обнаружил яркие цветные картины, свежие, как в день, когда они были сделаны, и рассказывающие какую-то историю, хотя голоса аккомпанирующие им, были искажены. Он наблюдал древнюю программу, пока она не началась снова. В программе описывалась технология производства машин, подобной той, на которой Джерек просмотрел картины. Он нашел еще несколько программ, в которых были отражены разные события — в одной молодая женщина, одетая в какую-то светящуюся сетку, занималась любовью под водой с огромной рыбой странной формы; в другой двое мужчин подожгли себя, и, вбежав в шлюз космического корабля, вызвали его взрыв; а еще в одной большое количество людей, одетых в металл и пластик, боролись в невесомости за обладание маленькой трубкой, которую, когда один из них умудрился захватить ее, швыряли в один из нескольких круглых предметов на стене здания, в котором они плавали. Если трубка ударялась об определенное место круглого объекта, половина людей приходила в восторг, а другая демонстрировала уныние; но Джерека больше заинтересовал фрагмент, в котором, казалось, показывалось, как мужчина и женщина могут совокупляться в невесомости. Его тронула изобретательность авторов, и он покинул купол в неплохом настроении.
Он решил найти Амелию и объясниться начистоту, почему все происходит именно так. Джерек заблудился в городе, но ему не стоило особого труда найти правильное направление. Он пересек хрустящую лужайку из сладко пахнущих кристаллов и приблизился к полурасплавленному ансамблю, заметив впереди ориентир, висящий без видимой поддержки над механической фигурой, протягивающей к нему сначала умаляющие руки, затем берущей с земли маленькие золотые диски и швыряющей их в воздух, повторяя эти движения снова и снова, с тех пор, как Джерек стал себя помнить. Он прошел мимо фигуры и углубился в плохо освещенную аллею, где из отверстий по обеим сторонам высовывались маленькие металлические морды, глазки машин всматривались пристально в него и шевелили серебряными усиками. Джерек никогда не знал функции этих платиновых грызунов, хотя догадывался, что они были сборщиками информации какого-либо рода для машин, помещенных за высокими, обожженными радиацией стенами аллеи. Несколько миражей, почти неощутимых, появились и исчезли впереди него — тонкий мужчина восьми футов роста, слепой и агрессивный, собака в большой бутылке на колесах, желтоволосый, похожий на свинью инопланетянин в разноцветных одеждах.