Сутане нахмурилась. “Как ты думаешь...” - начал он несчастным тоном.
Линда прервала его. “Сейчас три часа ночи”, - сказала она. “Он должен выспаться. Поговорим завтра”.
Мисс Финбро фыркнула.
“В пользу этого можно многое сказать”, - вставила она так резко, что Кэмпион посмотрела на нее. Он заметил, что она была обижена, и ему пришло в голову, что ей не нравилось, когда какая-либо другая женщина думала о физическом благополучии Сутане, области, которую она, очевидно, считала полностью своей.
“Где Конрад?” Поинтересовался Кэмпион.
“О, он пошел спать”. Пойзер смеялся, говоря это. “Конни должен выспаться, кого бы ни убили. Ему нужно думать о своем ралли”.
Линда повернулась к Мерсеру.
“Я подумала, не приютили ли бы вы дядю Уильяма и мистера Кэмпиона?” спросила она. “Видите ли, они не собирались оставаться, и комната еще не готова”.
“Да. Я бы хотел этого”. Мерсер говорил так, как будто это предложение было выдвинуто как мера, призванная избавить его от одиночества. “Мы довольно скоро отчалим, не так ли? Становится поздно”.
“Хорошая идея”, - согласился дядя Уильям. “Утром подумай получше”. Он взял Линду за руку и сжал ее. “Ужасная вещь, моя дорогая”, - сказал он. “Ужасная вещь. Но мы здесь, ты знаешь, Кэмпион и я. Делаем все, что в наших силах. Ты можешь на нас положиться. Постарайся уснуть и забыть обо всем до утра. Утром все никогда не кажется таким уж плохим. Я замечал это всю свою жизнь ”.
Это не было вдохновенной речью, но ее намерение было безошибочным. Линда благодарно улыбнулась ему.
“Ты прелесть”, - сказала она. “Спокойной ночи”.
Мерсер огляделся вокруг.
“У меня было пальто ...” - начал он. “Нет, все верно, у меня его не было. Мне лучше взять одно из гардероба, не так ли, Джимми?" В это время ночи становится чертовски холодно”.
Он вышел, чтобы забрать позаимствованную одежду, и Пойзер захихикал. Как и у многих очень маленьких мужчин, у него был странный дребезжащий смех с бульканьем, который обычно ассоциируется с детством.
“Что за парень!” - пробормотал он. “Что ж, я посплю пару часов и поднимусь на рассвете”.
Дядя Уильям тронул Кэмпиона за рукав.
“Давай, мой мальчик”, - сказал он. “Зайди за нашим ведущим в зал, разве ты не знаешь”.
Трое мужчин не разговаривали, пока шли по темному саду, но когда они пересекли мост, Мерсер остановился и потребовал показать место происшествия. Кэмпион с любопытством взглянул на него. Он выглядел странно в полумраке, его тяжелые плечи натягивали швы пальто Сутане; в то время как его отношение к происходящему, которое было отношением незаинтересованного, но привилегированного зрителя, приводило в замешательство.
“Должно быть, это было самоубийство”, - рассудительно заявил он, когда Кэмпион изложил ему голые факты. “Я не буду так говорить, конечно, если они не хотят, чтобы это стало известно, но любому дураку понятно, что это было сделано намеренно. Необычный поступок для женщины. Представьте себе, прийти в чужой дом на выходные и спокойно свернуть себе там шею, создавая проблемы и неудобства для всех. Тем не менее, я не удивлен. Я подумал, что она определенно была странной в гостиной этим утром ”.
Он двинулся дальше, и они охотно последовали за ним. На раннем рассвете было прохладно, и зубы дяди Уильяма стучали, в то время как мистер Кэмпион по личным причинам не имел желания говорить о смерти Хлои Пай.
Мерсер продолжал растягивать слова. Его артикуляция была невыносимо плохой, и он, казалось, думал вслух.
“Эта женщина даже не была танцовщицей”, - сказал он. “Я видел ее однажды. У нее вообще не было таланта. Пойзер сказал мне, что субботним вечером она ужасно гремела. Почему Джимми пригласил ее в шоу? Ты знаешь?”
Казалось, он не ожидал ответа, но продолжал что-то бормотать, пока они не прошли через огромный огород к его дому на краю поместья.
Кэмпион заметила длинный узкий кирпичный фасад, силуэт которого вырисовывался на фоне неба, а затем Мерсер пинком распахнул дверь, и они прошли через выложенный каменными плитами холл с дубовыми балками в огромную студию или музыкальный зал, занимавший по меньшей мере половину всего здания.
Первым впечатлением Кэмпиона от этого необычного помещения была неуместность, вторым - экстравагантность. Всю стену занимал замечательный радиоприемник. Это было необычное приспособление, которое выглядело так, как будто его изначально спроектировал Хит Робинсон, а затем ему позволили разрастись на манер виргинской лианы на всем, что попадалось на его пути.
Огромный концертный стейнвей занимал центр зала, и там было одно великолепное кресло.
В остальной части зала царил настоящий хаос. В каждом углу валялись груды пыльных бумаг, книги валялись в диком беспорядке, а изысканная кантонская шаль, покрывавшая стену над камином, была грязной и сильно обгорела.
Мерсер убрал с бокового столика кучу бумаг и радиоприемных устройств и достал из-под них поднос с "танталом" и стаканами.
“Угощайтесь. Я не пью по ночам”, - сказал он и бросился в кресло, но тут же снова из него выбрался. “Этот чертов пиджак жмет”, - сказал он, снимая его и бросая на пол, как будто у него были на него претензии. “Я ненавижу обтягивающую одежду”.
Дядя Уильям налил себе крепкого напитка и настоял на том, чтобы смешать его для мистера Кэмпиона. Они стояли, облокотившись на каминную полку, в то время как Мерсер развалился в кресле и рассматривал их, его светлые глаза были мрачными.
“Это случается очень скоро — я имею в виду смерть”, - торжественно сказал он. “Была женщина, которую мы не знали и не особенно хотели знать. Она была грубой, шумной и чертовски уродливой, а теперь она мертва. Куда она делась?”
Дядя Уильям кашлянул в свой стакан, и его пухлое розовое лицо смутилось.
“Не надо быть болезненным, мой мальчик”, - сказал он. “Очень грустно и все такое. Шокирующе. Приходится смотреть правде в глаза”.
Мерсер выглядел удивленным.
“Боже милостивый, ты же не веришь во все это, не так ли?” - сказал он с превосходством, которое было каким-то подростковым, но от этого не менее раздражающим. “Печально ... шокирующе ... это всего лишь слова. Я думал, когда мы шли сегодня вечером, как это было необычно, что она ушла так быстро. Можно подумать, что что-то от нее останется. Например, этот ужасный раскачивающийся смех. Я имею в виду, вы могли бы подумать, что вещи, которые делали ее такой яркой фигурой, какой она была, исчезали бы по одному, по крайней мере, не все погасли бы с треском, как если бы повернули выключатель. Это любопытная вещь, это. Я никогда не замечал этого раньше ”.
Дядя Уильям уставился на него так, словно подозревал, что он в своем уме.
“Мой дорогой парень, отправляйся в постель”, - сказал он. “Ты потрясен. Мы все потрясены”.
“Потрясены?” Мерсер был возмущен. “У меня появилась идея. Я не потрясен. Почему я должен быть? Я даже не знал эту женщину, а если бы и знал, она, вероятно, не понравилась бы мне. Ее смерть меня совершенно не трогает. Ко мне это не имеет никакого отношения. Это не имеет отношения ни к кому из нас. Я думаю, Джимми поднимает из-за этого слишком много шума. В конце концов, она всего лишь попала под его машину. Он не мог не ударить ее. Боже мой, во мне нет ничего болезненного! Я просто думала о фактах дела. Этим утром она была жуткой помехой в доме, поэтому я не могла не заметить ее странности. Теперь все это только что ушло. Куда? В этом есть идея. Понимаете, что я имею в виду? Это конкретная идея. Вы могли бы даже преобразовать ее в число. ‘Там, в темноте, где мои руки не могут тебя удержать’. Посмотрите на что-нибудь в этом роде. Вот как пишутся эти песни. Что-то приходит в голову и запускает цепочку мыслей ”.
“Я бы хотел лечь спать”, - тяжело сказал дядя Уильям.
Мерсер нахмурился. “Я думаю, ты права”, - сказал он с сожалением. “Нужно спать. Это ужасная трата времени. Глупо организованный бизнес. Почему бы не позволить нам жить половину времени налегке, вместо того чтобы валять дурака, ложиться спать, снова вставать и бриться. Это расточительство ”.
Кэмпион пристально посмотрел на него, но на его тяжелом смуглом лице не было и следа притворства. Очевидно, он был совершенно искренен. Вера во всемогущий разум, которую подразумевал его аргумент, была настолько неожиданной и нехарактерной для Кэмпиона, что он затруднялся объяснить это, пока его не осенила простая истина. Мерсер вообще не думал в общепринятом смысле этого слова. Идеи приходили ему в голову и порождали другие идеи. Но процесс, который связывал любых двоих из них, был мрачной процессией, происходящей в какой-то подсознательной части мозга.
То, что его попытки конструктивно мыслить были ребячеством, стало очевидным из его следующего замечания.
“Для ‘обнять тебя’ нет по-настоящему хорошей рифмы, кроме "обнять тебя", не так ли?” сказал он. “Это гнилой язык. Я должен привлечь Питера Дилла к тексту. Я думаю, что могу спеть эту песню. В ней есть возможности, все эти ‘where are you’, ‘так близко и в то же время так далеко”.
“Этот парень сумасшедший”, - сказал дядя Уильям, когда дверь большой спальни, которую им предстояло делить, закрылась за ними несколько минут спустя. “Надеюсь, простыни проветрены”.
В большой старомодной комнате стояли три кровати, и он торжественно открыл их все, прежде чем высказать взвешенное мнение о двух лучших. Мерсер небрежно указал на дверь их комнаты, когда они поднимались наверх, и именно дядя Уильям потребовал и в конце концов достал пижамы для них обоих.
Он сел на выбранной им кровати, его белые кудри были зачесаны наверх, а лицо розовое и сияющее, как у только что искупавшегося херувима, и принюхался.
“Деньги”, - сказал он, как будто почувствовал их запах. “Много денег, но нечем их прилично потратить. Парень, вероятно, никогда так или иначе не рассматривает свою банковскую книжку. Твоя кровать удобная?”
“Очень”, - рассеянно сказал Кэмпион. “Это какой-то патент”.
“Скорее всего”. В голосе дяди Уильяма не было одобрения. “Эти богатые, беспечные парни получают все, что им пожелают. Продавцы подходят к двери”.