16 августа
Из-за его бегства мне пришлось вернуться в Уфу. И уже кажется, что Москву я не видела много лет. Чем я тут стану? Меня душит гнев. Я едва не разбила об пол мамину чашку, еле сдержалась.
17 августа
Отец вернулся с работы словно в воду опущенный. Расспрашивать его мы не решились. Сварили ему в утешение куриный бульон. Ели молча.
18 августа
Белая машина на улице, ездит туда-сюда, вперед-назад. На ней написано: «Курсы вождения», однако ни одной ошибки водитель не делает.
19 августа
Снова с мамой в Большом доме. Там считают, что только она может заставить Рудика передумать. Дали нам чаю — необычная для них любезность. Еле теплого. Мне на миг пришло в голову: может, он отравлен? На столе полдюжины телефонов. Четверо мужчин, две женщины. Трое в наушниках, двое у магнитофонов, один распоряжался. Никто в глаза нам не смотрел, только начальник. Он дал маме наушники, а мне велел сесть в углу. До Рудика они дозвонились с третьей попытки. Из-за разницы во времени голос у него был сонный. Он находился в какой-то парижской квартире. (Они сказали потом, что там собираются люди с неестественными, извращенными инстинктами. Сказали при маме, следя за выражением ее лица. Она постаралась, чтобы лицо ничего не выдало. Важно не показывать свои чувства, говорит она.) Слова Рудика доходили до нас с задержкой во времени. Некоторые они глушили. Мама клялась потом, что слышала хвостик слова «счастлив», но, конечно, ей больше всего хотелось услышать «вернусь». Нам велели молчать о его измене, но они же сами допрашивают танцовщиков Оперного театра, друзей Рудика, даже прежних его учителей, как же можно ожидать, что не пойдут разговоры?
20 августа
Гуляла вдоль Белой, ела на отмели мороженое. Дети плавали. На берегу сидели старухи в купальниках, в резиновых шапочках. Жизнь продолжается.
27 августа
Они говорят, что если Рудик осудит то, что сделал, и вернется, то, может быть, попадет под амнистию. А какие у него шансы? Семь лет трудовых лагерей — это абсолютный минимум, а в худшем случае смертный приговор. Что они с ним сделают? Расстреляют его? Посадят на электрический стул? Повесят, чтобы его ноги дергались в воздухе, исполняя последний танец? Ужасные мысли.
22 августа
Оттого что я знаю — он никогда не вернется, я еще сильнее ощущаю его присутствие рядом. Лежу ночами без сна и проклинаю его за то, что он натворил. В машине «Школы вождения» всегда сидят одни и те же двое.
23 августа
На кухне перегорела лампочка, а другой нет. Хорошо хоть солнце садится поздно и небо такое красивое. Отец говорит, от фабричного дыма краски становятся ярче.
24 августа
Мы возвращались из Большого дома, и в парке Ленина, прямо около памятника, мама наступила на пятно нефти и у нее разъехались ноги. Она ухватилась за памятник и сказала мне: «Смотри, я почти вишу на его ступне». И тут же испугалась сказанного, но вокруг никого не было, никто ее не услышал. По дороге домой она все время почесывала руки. Отец раздобыл известь для нашей дворовой уборной, уж больно она развонялась из-за жары. Теперь спокойно сижу и читаю газету.
25 августа
У мамы опоясывающий лишай. Она лежит, хотя простыни страшно раздражают ее кожу. Отец сел рядом и намазал ей живот давлеными помидорами, сказал, что это старое армейское средство. Мама стала красная, как будто она вся в крови, как будто с нее кожу содрали. Мы с отцом съездили трамваем за город, погуляли по лесу у реки. Он рассказал, как однажды ловил здесь с Рудиком рыбу подо льдом. Рудик здорово потрошил ее, одним движением пальцев — раз, и все. Когда мы повернули к дому, с реки поднялась гусиная стая и отец стал сокрушаться, что у него нет ружья.
26 августа
Постирала простыни. Они все в красных пятнах от помидоров.
28 августа
Слава богу, жжение в коже стихло. Отец ударяет себя в грудь и говорит: «Помидоры!» Мама взяла стул, посидела на солнышке.
29 августа
На нефтезаводе авария, отключилось электричество, поэтому воздух сегодня чистый. Я пошла прогуляться под солнцем, набрала в зарослях за инструментальным цехом ягод. Принесла их домой, и мама надавила сока, тут она мастерица, светиться вся начинает, когда занимается этим. А вечером я случайно увидела в оконном стекле отражение ее морщинистого лица и даже не сразу сообразила — чье оно. А когда поняла, что мамино, меня будто током ударило. Наверное, я давно к ней не приглядывалась. Раздражение кожи почти прошло, однако лицо еще остается припухлым. Может быть, это возрастное. Пришлось напомнить себе, что ей осталось всего несколько лет до шестидесяти. Губы у нее теперь все время поджаты, уголки рта опущены. Подумать только, она всю войну обходилась без зеркала! В то время увидеть себя можно было только в оконном стекле, да и те были по большей части в трещинах. Она как-то рассказала мне историю о девочке, которая жила в подземелье. Поднявшись наверх, девочка не узнала себя, и ей захотелось назад, под землю. Мы возвращаемся к тому, что привычно для нас. Я все думаю о том, что я делаю в этой жуткой дыре, как я могла отказаться от московской прописки, с ума, наверное, сошла, да и так ли уж сильно я им нужна? Москва. Как я по ней скучаю, но разве туда вернешься? Сегодня утром отец порезался, открывая окно. Мама, бинтуя ему запястье, сказала: «Может быть, Рудик найдет себе хорошую девушку и вернется домой».
31 августа
Слегла в простуде. Пью имбирный отвар.
1 сентября
Отца сняли, он больше не политработник. Произошло это две недели назад, он просто не хотел нам говорить. Может быть, ему и из партии придется уйти. Извещения об измене Рудика еще не было, но какие-то слухи ходят наверняка. Мамины подруги сменили день, в который они парятся в бане. Я видела, как они шли по улице с полотенцами и вениками. Мама пожала плечами и сказала, неважно, буду ходить одна. Она такая сильная. Будет время, стану ходить с ней. Нашли на Красинском рынке банку очень вкусных маринованных огурцов. Удача и радость. «Мои любимые», — сказал отец.
3 сентября
Ехала автобусом на рынок и услышала, как одна старуха сказала своей спутнице: «Думаешь, сейчас все плохо, а ты до завтра доживи, увидишь!» Подруга ее рассмеялась. А я почему-то вспомнила, как в Москве Надя с третьего этажа сказала однажды: все происходит так быстро, что никакого смысла в жизни заметить не удается. Она и за собой-то угнаться не может. У нее была такая теория: человек находится в прошлом и смотрит вперед, на незнакомца, который проживает его жизнь. Конечно, незнакомец — это он сам. Я этого до сегодняшней поездки не понимала. А тут увидела себя сидящей в автобусе, слушающей разговор двух старух. Я наблюдала за собой, наблюдавшей за ними. Я и ахнуть не успею, как стану такой же. Как прост этот переход из молодых женщин в старухи.
4 сентября
Слишком много в моем дневнике записей о мелких огорчениях. Надо быть сильнее.
6 сентября
Плоха та мельница, что реку не мутит! Меня взяли в начальную школу на улице Карла Маркса, этo хорошая работа. Я почти на неделю отстала, но ничего, нагоню. Радость!
9 сентября
Окна в классе не открываются, слиплись намертво. Правда, в дверь задувает сквозняк, принося нам некоторое облегчение. Ранняя осень, хорошие дни медленно сменяются плохими. Муксина нарисовала для меня картинку. Маджит принес мне брусничный напиток, очень бодрящий. Школа словно возвращает меня в юность. Когда здесь учился Рудик, его таскали за волосы, щипали, ужасно над ним издевались, обзывали по-всякому. У детей и сейчас немало жестоких игр, одна, например, называется «Макарончики». Ребенка заставляют вертеть головой влево-вправо, и при этом кто-нибудь бьет его то с одной, то с другой стороны по шее. Еще есть «Одуванчик», в этой игре бьют по макушке. Возвращаясь домой, не удержалась от недобрых мыслей. Может быть, обращение, которому Рудик подвергался в те годы, было наказанием, которое он получал загодя.
11 сентября
Запас мелков и новая доска, пустяк, а приятно.
13 сентября
Дни укорачиваются, а кажется, что удлиняются. Мама волнуется: вдруг Рудик не взял с собой ботинки. Представьте.
14 сентября
Мама вспомнила, как Рудик, когда танцевал в Москве, купил ей длинное черное пальто и как ей не хотелось сдавать его в Большом на вешалку. Когда танец закончился и его стали вызывать на бис, она сбежала вниз, чтобы забрать пальто, боясь, что оно потеряется, и пропустила почти все аплодисменты. Теперь она говорит, что с радостью сдала бы и пальто, и душу с ним вместе, если б могла снова увидеть его дома. Что ж, в конце концов она поймет, что потеряла бы при этом и сына, и душу. Одно облегчение. Мы вышли погулять и увидели над Белой красивый красный закат.
15 сентября
Подул первый холодный ветер. Мама жалуется на боль в коленях. Ее старое тело что твой флюгер, она даже грозу может предсказывать. Вода в ванне такого же цвета, как чай.
17 сентября
В школе снова нелады с электричеством.
18 сентября
Жизнь начинается с хлеба. А хлеба-то и нет. Ну, по крайней мере, есть радио, позволяющее отвлечься, во всяком случае, отцу, который включает его, как только возвращается с работы. Он говорит, что желание улучшить мир многого не стоит, вопрос — как это сделать. Утром, перед тем как он вышел из дому, мама натерла ему грудь гусиным жиром, но домой он все равно вернулся с кашлем. Он и мама словно обмениваются болезнями. Он даже не стал есть борщ, который принесла нам живущая этажом выше Эльза. Страшно похудел и все ждет исключения из партии, а оно наверняка сокрушит его окончательно. Конференция уже скоро. Пока мы дожидались вечернего автобуса, чтобы поехать на садовый участок, он сказал странную вещь: «Спутники мы, Тамара, запускаем, а наладить работу автобусов не можем». Как будто ему Рудик в ухо нашептывает, а ведь это опасно. Еще в прошлом году отец говорил, что мы живем в замечательное время: новый рекордный урожай, освоение Сибири, атомная энергия, спутники, освобождение народов Африки, он даже с тем, что Рудик в балете танцует, почти примирился, — и щеки у него были тогда такие румяные. А теперь усилия, которые требуются, чтобы оставаться собой, изматывают его.