По-быстрому закончив со мной, солдат поставил меня на ноги и повел дальше к загону. В какой-то момент мне померещилось движение в темноте, но я не была уверена, пока не услышала из-за спины голос моего конвоира.
— Что это было? — встревожено спросил тот.
— Ничто, Господин, — отозвалась я.
Если мне действительно не показалось, как, возможно, и в случае с тихим звуком, услышанным мною между палаток, так теперь и с почти незаметным движением в темноте, то у меня не было никаких сомнений относительно того, кто мог быть его источником. Но в любом случае он не стал бы нападать сейчас из темноты. Не думаю, что ему было интересно оказаться обвиненным в убийстве солдата. Нет, он хотел совсем не этого, а потому продолжит ждать своего часа. И, правда, вскоре мы без происшествий добрались до загона.
— Одеяла сбоку, — указал солдат. — Ты можешь взять только одно.
— Да, Господин, — отозвалась я. — Я могу говорить?
— Нет, — ответил он.
Первое время я сидела, закутавшись в одеяло. Мне все время мерещилось, что кто-то стоит по ту сторону решетки, с другой стороны от поста охранников. Но, сколько я не напрягала глаза, всматриваясь в темноту, мне ничего не удалось разглядеть. Даже если там кто-то и был, то теперь очевидно уже ушел. Теперь мне стало по-настоящему страшно. Я, испуганно подтянув одеяло к подбородку, заозиралась вокруг себя. Меня преследовали. Я был уверена в этом! Мне вдруг стало ясно, что крайне маловероятно, что я смогла бы услышать тихий звук, заметить движение в темноте, узнать о присутствии невидимого во мраке человека по ту сторону решетки, если бы только это не было сделано специально. Возможно, в его намерения входило, время от времени напоминать мне, особенно если я понадеюсь, что обо мне забыли. Но возможно, это все плод моего разыгравшегося воображения! А вдруг, он передумал. Вдруг, сейчас он уже на пути в Брундизиум! Я думала об этом и начинала успокаиваться. Но потом, я снова испуганно вздрогнула. Мне пришла в голову мысль, что ему совсем не обязательно приближаться ко мне вплотную. Стрела из лука или болт из арбалета! Их не задержат прутья решетки! Им ничего не стоит пробить мое сердце, даже здесь, в загоне! Я откинулась на спину, испуганно прижимая к себе одеяло. Впрочем, такое оружие можно было бы легко использовать еще на дороге, когда я шла рядом с тарларионом, прикованная за шею к стремени хозяина. Но у меня возникло подозрение, что такое решение может показаться Мирусу не достаточным для его мести. Как знать, не решит ли он, что такая месть будет слишком отдаленной и слишком абстрактной для него. Я втиснула руку немного глубже в песок, и почувствовала прутья нижней решетки.
Мне вспомнился Пьетро Ваччи. Как хорошо он знает, как надо обращаться с женщиной! И как хорошо он овладел мной! Помнится, что на дороге он упомянул о некой «даме» из Ара. Ее, насколько я поняла, он собирался отдать Аулюсу на эту ночь, чтобы тот помог ей изучить то, чем должна быть женщина. Аулюс, как я уже хорошо знала, был сильным мужчиной. У меня было время убедиться в этом, когда я носила прямоугольный шелковый лоскут в его палатке. Можно было не сомневаться, что «дама», с широко распахнутыми глазами, лежащая сейчас в его ногах, утром с огорчением и ужасом вспомнит то, как отвечало ее тело на его ласки. Сможет ли она поверить в то, что она делала, и что при этом говорила? Что она умоляла, извивалась и вела себя совсем не как свободная женщина, а как рабыня? Что она вытворяла в его руках? Как могла она, свободная женщина, вести себя подобным образом? А может быть, она в действительность никогда и не была свободной женщиной, как она до настоящего времени предполагала, а на самом деле, как очень многие женщины, просто притворялась, сама того не понимая, до тех пор, пока не стала рабыней по-настоящему? Могло ли быть такое? Могли ли мужчины преподать ей, если бы, конечно, достаточно хорошо попросила их, как она могла бы доставить им большее удовольствие, чтобы впоследствии они могли бы найти ее интересной и соизволить снова обратить на нее свое внимание? Впрочем, независимо от таких соображений, как теперь, после всего того, что было сделано с ней этой ночью, она смогла бы вернуться к тому, чтобы снова быть свободной женщиной? Смогла бы она притвориться, что ничего не произошло? Смогла бы она, как и прежде гордо держать голову, оказавшись среди свободных женщин? Не будет ли она теперь съеживаться перед ними, и отводить глаза, не решаясь встретиться с ними взглядом, подобно беглой рабыне, опасающейся быть схваченной ими и возвращенной претору? Теперь, когда она познала настоящее прикосновение мужчины, да еще такого мужчины, как она сможет возвратиться, и делать вид как будто ничего не произошло? Как она сможет снова стать прежней собой, с ее надменным и бесплодным притворством свободы? Какое право она имеет, после всего того, что она узнала о себе этой ночью, утверждать, что она «свободна», кроме, разве что, в силу совершенно незаслуженной юридической формальности? Сможет ли она сама когда-либо снова, учитывая то, что она теперь знала о себе, считать себя свободной? Нет у нее больше прав на такое требование! Теперь она узнала, что в душе никогда не была по-настоящему свободна, действительно свободна. Теперь она знает, что в ее сердце всегда жила рабыня. Именно этим она была, и не имеет права быть чем-то другим. Как она сможет находить в глубине своего сердца претензии на то, чтобы быть свободной, и снова играть роль свободной женщины, что, в ее случае, теперь будет только наглой насмешкой, пустым фарсом свободы. Так как же, она может и дальше осмеливаться делать это? А вдруг другие женщины придут к ней с подозрениями или даже с уверенностью?! Что, если они смогут каким-то образом прочитать это в ее глазах или в реакциях ее тела? Для рабыни нет большего преступления, чем притворяться свободной женщиной. Они просто сорвут с нее одежду, накажут, а затем передадут претору для надлежащего закрепления ее статуса. К тому же, что такие претензии могут дать ей, кроме закрытой двери к правде ее существа? Но даже если это все не было бы правдой, она-то все равно теперь будет бояться того, что это может случиться, и не захочет страдать от позора. Теперь зная о себе все то, что ее преподали этой ночью, как она сможет жить, как свободная женщина? Теперь она должна умолять Аулюса, когда тот проснется, поскольку сама она разбудить его не осмелится из страха перед его плетью, о клейме и ошейнике. Не быть ей больше свободной женщиной. Теперь для нее будет правильно то, что она должна быть сохранена как рабыня и сделана рабыней.
Ночь выдалась облачной и темной, ни звезд, ни лун на небе. Я потрогала ошейник на своем горле. Это был ошейник Ионика, я была рабочей рабыней. Однако сегодня вечером я не была рабочей рабыней, я служила как настоящая рабыня для удовольствий. Кроме того Аулюс приковал меня цепью к своему стремени. Он использовал меня в качестве имиджевой рабыни, чтобы подчеркнуть свою значимость, добавить эффектности к своему внешнему виду при встрече с Пьетро Ваччи. Это одно из обычных использований для рабынь. Мне можно было гордиться тем, что я была прикована к его стремени. По таким тонким намекам рабыня может заключить, что является соблазнительной и красивой. С другой стороны, возможно, он не захотел оставлять меня наедине с охранниками. Кроме того, он мог иметь в виду возможность того, что я могла бы станцевать для наемников и услужить некоторым из них, в том числе и их капитану. Таким образом, я могла бы, своим собственным способом, в качестве подарка или символа доброй воли, внести свой маленький вклад в успех его предприятия. Возможно, я, как дань, или, правильнее будет сказать, дружеский дар, могла бы даже повлиять на ситуацию, обеспечив цепи Ионика, по крайней мере, на данный период времени неприкосновенностью от захватов наемниками. Если меня использовали именно для такой цели, мне оставалось надеяться, что я преуспела, и что Аулюс не будет недоволен. В памяти всплыло лицо Пьетро Ваччи. Кажется, я доставила ему удовольствие. Мое лицо само по себе расплылось в довольной улыбке. Это я-то доставила ему удовольствие? Скорее это он использовал меня для своего удовольствия, властно, как настоящий рабовладелец! В его руках я, беспомощная, стенающая, вскрикивающая, иногда даже молящая о милосердии, была заставлена испытать долгие экстазы рабыни. От этих воспоминаний, мое тело начало беспомощно ерзать на песке, руки снова зарылись пока не почувствовали железные прутья решетки подо мной. Завтра мне, по-видимому, предстоит вернуться к черной цепи Ионика, хотя, если повезет, Аулюс может оставить меня в своей палатке. Это, конечно, куда предпочтительнее, чем работать скованным по рукам и ногам водоносом, тягающим на спине огромный булькающий бурдюк, утопая по щиколотки в вязком песке.
Как ни странно, но мне вспоминалось, как несколько недель назад, когда я, стоя на коленях перед Тиррением, узнала, что он собирается меня продать, он обмолвился о каких-то «вопросах». В то время мне было не до того, чтобы задумываться об этом, но теперь, лежа в темноте, на песке загона, мне стало интересно, что он имел в виду. Какие вопросы имел он в виду, кто их и о ком задавал? Они касались его? Или меня? Или может быть, он испугался, что кто-то мог бы заинтересоваться мной? Не по этой ли причине он продал меня, как-то, на мой теперешний взгляд, излишне поспешно? Кто же мог задавать вопросы? Возможно, это был агент или агенты претора, или некто, кого в Аргентуме могли подозревать в работе на претора. Этого я знать не могла, но похоже, новости об их расспросах были сообщены Тиррению его шпионами. Впрочем, независимо от того, что именно могло иметь место, он решил, что было бы разумно закончить мое использование в качестве приманки. В результате я оказалась в черной цепи Ионика.
Я выбросила эти мысли из головы, в данный момент, это было уже неважно.
Лежа в темноте, я мечтала поскорее возвратиться в рабочий лагерь. Мне казалось, что там, за ограждением из рабской проволоки, среди охранников, я буду в безопасности, по крайней мере, в такой же безопасности как любая из других женщин. Конечно же, тому, кто избрал меня объектом своей мести, будет не просто войти в лагерь. Он же не может не понимать, что его просто схватят и вернут на цепь. Да, пожалуй, больше всего в тот момент, я хотела оказаться в рабочем лагере. Стоит только добраться дотуда, и я в безопасности.