— Я могу говорить? — поинтересовалась я, на мгновение, задержавшись на пороге.
— Нет, — отрезал мужчина, и я вошла внутрь рабского фургона.
Дверь с тяжелым стуком захлопнулась за моей спиной. Оказавшись внутри, в темноте, в одиночестве, я повернулась и встала на колени перед дверью, прижав пальцы к холодной железной поверхности. Снаружи донеслось клацанье замка — дверь заперта. Потом послышался звук его шагов, мужчина спустился по лестнице. Очевидно, я выполнила все свои задачи, определенные для меня на этот вечер! Теперь нужда во мне отпала, пора в конуру! Он даже не разрешил мне говорить! Он обращался со мной как с рабыней!
Стоять перед дверью, было бессмысленно, мужские шаги затихли вдали. Я отползла от двери, и на ощупь нашла свою миску, в которой оказалось немного хлеба и сырых овощей. Проглотив положенный мне ужин и запив водой, я отправилась в противоположный угол к ведру, чтобы справить нужду. Затем я легла в центре фургона на расстеленные там одеяла. В фургоне было темно, но весьма уютно, если такое слово можно было использовать для крепкой железной тюрьмы.
Один раз, посреди ночи я дернулась и проснулась. Он обращался со мной как с рабыней! Хотя, конечно, кем еще я была? Я была именно рабыней. Успокоившись, я снова провалилась в глубокий сон, и до утра больше не просыпалась.
Глава 32Лагерь
— Ты одета так, как подобает рабыне, — заметил он.
— Да, Господин, — согласилась я.
На мне по-прежнему был все тот же пояс и полоска ткани подаренные Тупитой. На моей шее все еще красовался ошейник Ионика. Я стояла на коленях у его ног посреди лагеря, связанная так же, как немного ранее меня связал Фульвий и как он связал Тупиту вчера вечером. Мои скрещенные запястья были связаны сзади вместе с моими щиколотками.
Мужчина отвернулся от меня и посмотрел вслед рабскому фургону. Стоя на коленях, я уже не могла видеть его, но еще слышала удаляющееся громыхание его колес по земле в направлении дороги. Я видела узкие отпечатки его колес в опавшей листве. Минуту или две назад, запряженный тарларион вытянул повозку из лагеря. Мирус восседал на фургонном ящике, Тупита, одетая в тунику, изготовленную из одеяла, найденного в фургоне, примостилась подле него. В моих глазах все еще стояли слезы расставания. Тупита, руки которой были за спиной, закованные в наручники, опустилась передо мной на колени и поцеловала меня.
— Желаю тебе всего хорошего, Тука, — прошептала она.
— И тебе всего хорошего, Тупита, — пожелала я ей.
Мирус присев около меня на корточки тоже поцеловал меня.
— Всего тебе хорошего, рабыня, — улыбнулся он.
— Всего хорошего, Господин, — всхлипнула я.
И они уехали. Мы с Тупитой даже не смогли обняться или помахать друг другу руками, нам не позволили этого наши узы. Мы лишь обменялись обычным для рабынь прощанием, поцеловав друг дружку в мокрые от слез щеки. Большинство монет и ценностей, которые попали в руки мужчины в маске, как взятые мечом трофеи, он разделил с Мирусом. Конечно, у фургона и тарлариона, тоже была своя ценность и немалая. Это должно было дать Мирусу более чем достаточные средства, чтобы без проблем добраться до Брундизиума. Само собой, для Мируса был полезен сам фургон, по крайней мере, в течение первых нескольких дней, пока его силы не восстановятся полностью.
— Их больше не видно, — сообщил мне мужчина.
Дул легкий ветерок, шелестевший листьями. Теперь мы остались наедине. Я посмотрела на него. Мужчина поднял руку к маске, и сдернул ее.
Семпроний и Каллистэн покинули лагерь три дня назад. Мирус и Тупита только что. Полагаю, что ни один из них не сможет узнать его снова, если только по его умению владеть мечом. Все это время он скрывал свое лицо, и свое имя. Будет трудно, для кого бы то ни было в будущем, даже если они очень сильно захотят связать его с тем, что произошло на этом лугу. Безусловно, здесь поработал простой разбойник. Причем чрезвычайно опасный разбойник.
— Возможно, Ты помнишь, — сказал он, глядя на меня сверху вниз, и держа маску в руке, — как я когда-то сказал тебе, что существует мир, где таких женщин, как Ты покупают и продают.
— Да, Господин, — ответила я.
Он заговорил со мной по-английски. Мне потребовался целое мгновение, мгновение страха, чтобы осознать это, опомниться и тоже перейти с гореанского на английский.
— И как? Ты была куплена и продана? — поинтересовался Тэйбар.
— Да, Господин, — ответила я.
— И как теперь поживает моя современная женщина? — осведомился он.
— Очень немного осталось во мне от той современной женщины, которую Вы знали, — вздохнула я, — ровно столько, сколько Вы могли бы захотеть вспомнить, чтобы затем, если вам того захочется, унизить меня или причинить мне боль.
— Я вижу, что Ты научилась быть заинтересованной в том, чтобы понравиться мужчинам, — улыбнулся он.
— Да, Господин, — признала я.
— И Ты хорошо выглядишь, связанная столь беспомощно, — сказал он.
— Спасибо, Господин.
— Тебе многому пришлось научиться на Горе, не так ли? — осведомился мужчина.
— Да, Господин, — вздохнула я.
— Я смотрю, что, прежде всего тебя научили быстро разводить твои ноги в стороны, — усмехнулся он.
— Да, Господин, — смущенно отозвалась я.
— Ты хорошо танцевала вчера вечером, — похвалил меня мужчина.
— Спасибо, Господин, — сказала я.
Почему я так рада, что он остался мною доволен?!
— И как Ты могла бы назвать свой танец? — полюбопытствовал он.
— Танец рабыни, — ответила я, перейдя на гореанский.
— А на английском? — уточнил мужчина. — Мы пока говорим по-английски.
— Этнический танец, — перевела я, но под его насмешливым взглядом, исправилась: — Танец живота.
— Значит Ты у нас — исполнительница танца живота?
— Да, — кивнула я.
— Вот и скажи это, — велел он.
— Я — исполнительница танца живота, — произнесла я.
— И тебе нравится танцевать животом? — поинтересовался мужчина.
— Да, — призналась я.
— Ну, так скажи это.
— Я люблю танцевать животом, — сказала я, густо краснея.
Но в следующее мгновение я уже смотрела на него с благодарностью. Да, была исполнительницей танца живота! Была! И я действительно любила этот танец! Какой свободной я вдруг почувствовала себя, и как счастливой, сказав вслух эти слова, признавшись в этом самой себе, честно, открыто и на моем родном языке.
— Возможно, когда-нибудь, я разрешу тебе станцевать лично для меня, — пообещал он.
— Рабыня будет рада, если она сможет доставить такое удовольствие своему господину, — заверила я его.
— Как естественно Ты стала говорить о себе как о рабыне, — заметил он.
— Но ведь я и есть — рабыня, Господин, — ответила я.
— Да, — кивнул мужчина. — Ты именно она и есть. И я узнал это, в первое же мгновение как увидел тебя.
Я смущенно опустила голову и уставилась под ноги. Я помнила то самое первое мгновение, о котором он говорил. Я увидела его, возвышающегося надо мной. Я сидела за столом в простом темном свитере и блузке с длинным рукавом, а он стоял в костюме и при галстуке, казавшихся на нем столь неподходящими. Он смотрел на меня так, как, я теперь это знаю, смотрит на женщину гореанин, заставив меня почувствовать себя раздетой перед ним донага. Если бы я знала тогда то, что знаю теперь, то скорее всего уже в тот момент почувствовала бы себя перед ним голой рабыней, которую только что раздели для оценки, чтобы рабовладелец мог решить какую реальную прибыль можно было бы ожидать от нее выставленной на торги. Именно, вскоре после этой встречи я записалась в группу изучения танца живота. Вероятно, уже тогда, на подсознательном уровне, я хотела сделать что-то, научиться чему-то, чтобы доставить удовольствие такому мужчине, хотя бы красиво станцевать перед ним полураздетой.
Когда я решилась поднять на него глаза, то увидела, что он все еще смотрит на меня. Его взгляд был задумчив, он словно изучал меня.
Повисла напряженная тишина. Мужчина не говорил со мной, я не решалась заговорить с ним.
Наконец, он отбросил маску, на кучу своих вещей, и присел передо мной.
— Господин, — прошептала я умоляюще, напрягаясь в держащих меня путах.
Мужчина неторопливо снял с меня пояс и лоскут рабской ткани и швырнул их, вслед за маской. Ему, а не мне, принадлежали даже эти мелочи. Затем он немного отстранился, рассматривая меня.
— Ты стала еще красивее, — заметил он.
— Спасибо, Господин.
— Ну что ж, гореанская диета, танцевальные движения и внимание мужчин не могли не изменить тебя в лучшую сторону, — сказал он.
— Я надеюсь, что господин доволен этими изменениями, — отозвалась я.
— Я смотрю, тебе и уши успели проколоть, — усмехнулся мужчина.
— Как мне и подобает, Господин, — улыбнулась я, отметив, что ему понравилось то, что мои уши проколоты.
Я была рада его удовольствию.
— Приветствую тебя, мисс Уильямсон, — сказал Тэйбар.
— Я больше не мисс Уильямсон, — испуганно отпрянула я, — если только господин не захочет назвать имя таким именем.
— Ну что ж, приемлемый ответ, — кивнул он. — И как же тебя зовут?
— Как понравится моему господину, — ответила я.
— Как тебя называли в последнее время? — уточнил мужчина.
— Тука, — сказала я.
Конечно же, он это прекрасно знал, но, видимо, ему захотелось услышать мою рабскую кличку произнесенную мной самой.
— Пусть так и остается, — кивнул он.
— Да, Господин, — вздохнула я.
С одной стороны, у меня осталось то же самое имя — «Тука», но с другой стороны, это было новое имя, данное хозяином. Теперь я носила его не желанием кого-то другого, а его собственным желанием. Когда-то я была мисс Дорин Уильямсон. Теперь, решением мужчины, я, его домашнее животное, стала просто — Тукой. Это было возбуждающее имя. Оно заставило меня почувствовать разгорающееся пламеня между моих бедер. Я немного дернулась.
— Ты знаешь, что это такое, — поинтересовался Тэйбар, продемонстрировав мне плеть.