Я поерзала, сменив позу и попытавшись устроиться немного поудобнее. Металлический настил был совсем плохой постелью для моего плеча и бедра. Самое время пожалеть, о том старом одеяле, что осталось в моей конуре вместе с миской для воды. Как хорошо оно сглаживало дискомфорт от цементного пола конуры.
Лежать на боку стало невыносимо, затекла и болела склоненная на сторону шея, и я перевернулась на спину, прижавшись к полу лопатками. Запястья пришлось подтянуть вверх, уложив их, скованные браслетами, в пространстве под поясницей.
Мы ждали уже довольно долго. Но ничего не менялось.
Та женщина, что так напугала меня, все не шла из моей головы. Конечно, на данный момент, мы принадлежали к совершенно отличающимся видам женщин.
Интересно, в чем же причина такой длительной задержки, спрашивала я себя? Что такого могло там случиться, что фургон задержали на такое длительное время?
В конце концов, мы не были пассажирами этого фургона, которые могли бы поинтересоваться о причине задержки, возможно, даже проявив раздражение, или потребовав объяснений столь долгого ожидания. Мы были всего лишь перевозимыми с места на место животными, мы были грузом этого фургона.
Теперь затекли руки, и я снова перекатилась на бок.
Я снова, немного пошевелила руками в тех прекрасных, но строгих стальных браслетах, что соединенные тонкой, но крепкой цепью, надежно удерживали мои запястья за спиной. Как хорошо они ограничили мою свободу! А еще одна цепь соединяла мою шею с шеями других девушек, заключенных в этой клетке. Нас всех здесь заперли, если конечно меня не обманул слух. Судя по металлическому настилу подо мной, по толстым железным прутьям решетки, что я почувствовала затылком, а также по звукам тяжелого удара, с которыми закрылась двери, и скрежету засова эта клетка была довольно прочной. Подозреваю, что она отлично удержала бы и мужчин, не то что нас, слабых женщин.
Я задергалась изо всех сил, в попытке сесть. Не сразу, но у меня это получилось. Мое плечо болело, бедро саднило, шея затекла. Я устроилась в углу, прижавшись спиной к прутьям решетки.
Насколько мне было известно, перевозимые рабыни, вообще-то, должны с нетерпением ожидать свои путы и цепи в конце пути. Обычной практикой в ситуациях, когда необходимо транспортировать рабынь на небольшое расстояние, была простая караванная цепь, обычно сковывавшая невольниц за шеи, но иногда, по тем или иным причинам, работорговец, перегоняя своих красоток, мог сформировать караван запястий или лодыжек. Если же рабынь надо переправить на большее расстояние, и в месте назначения они должны выглядеть свежими и красивыми, их перевозят, либо установленной на фургоне в клетке, в которой девушки обычно относительно свободны, либо используется специально сконструированный рабский фургон, внутри которого раздетые женщины ножными кандалами прикованы к опускаемому центральному брусу, во время движения запертому на своем месте. Таким образом, то внимание, которым наслаждались мы, как то: заткнутый рот, капюшон, общая цепь на шеях, руки в наручниках за спиной, да еще и запертая и укрытая брезентом клетке было совершенно не типично. Это очень походило на некие особые меры безопасности, но даже если и так, то их серьезность и уровень показались мне необычными. С другой стороны, это могло быть сделано, просто в связи с тем, что мы все были новообращенными рабынями, а с таковыми, часто обращаются с большей, чем обычно, резкостью. Это помогает им быстрее понять, что они — действительно уже рабыни. Позже, когда девушка хорошо обучится, и ее служба становятся совершенной, к ней могут начать относиться мягче, и даже с нежностью, примерно так, как на Земле относятся к любимой собаке. Безусловно, если она позволит себе расслабиться, проявить малейшую частицу небрежности, на нее будет немедленно повторно наложена изначальная строгая дисциплина или даже что-нибудь похуже.
Судя по моим ощущениям, фургон простоял уже, как минимум час, а возможно и два.
Теперь я думала о Тэйбаре. Он, и подобные ему мужчины, непередаваемо словами, восхищали меня. Раньше, я даже представить себе не могла, что такие мужчины где-то существуют. Я только грезила о них в своих фантазиях. Перед такими мужчинами я, рафинированная, образованная, высокоинтеллектуальная женщина Земли, чувствовала себя ничтожеством. Я внезапно поняла, что на самом деле, могла быть не больше, чем собакой у их ног.
Я прижалась спиной к прутьям решетки.
Что довольно интересно я не чувствовала себя недовольной. Возможно, я желала, чтобы мужчины, среди которых я жила были бы слабы, но хотела ли я на самом деле жить среди слабых мужчин? Конечно, нет! Я хотела жить среди самых могущественных мужчин, самых властных, самых великолепных, самых свирепых, самых великих мужчин. Как можно хотеть мужчин, которые были бы похожи на меня? Нет, только не это! Я хотела мужчин, которые были бы похожи на мужчин, таких мужчин, в руках которых, я восхищенная, любящая, вскрикивающая, могла бы почувствовать себя ошеломленной и покоренной. Я хотела мужчин в руках, которых я могла найти себя и быть собой.
Да, я хотела таких мужчин, и отдавала себе отчет, что в моем сердце я принадлежала им. Я хотела принадлежать мужчине, который был бы значительней меня, несравнимо более значимым, чем я, таким, кому я, согласно законам природы, должна повиноваться, на кого я должна смотреть снизу вверх, и меня не должно было бы заботить, что делаю я это стоя на коленях черных от пыли, обнаженная и с ошейником на моей шее, и что смотрела бы я на него ради его удовольствия. Я желала, со слезами на глазах, чтобы Тэйбар держал меня, свою «современную женщину», в качестве домашнего животного, своей любимой суки. О, как хорошо я старалась бы служить ему! Как рада была бы стать для него той единственной вещью, которой я могла бы быть для таких мужчин, каким был он, всего лишь низкой рабыней. Я подносила бы ему его сандалии в моих зубах. Я умоляла бы позволить чистить его ноги своим языком. Единственное к чему я стремилась бы, это доказать ему, что «современная женщина» исчезла, а на ее месте теперь осталась его сука, его законная собственность, его женщина, женщиной всеми доступными способами, беспомощная, любящая и не требующая его любви.
Я снова легла на пол.
В памяти опять всплыл случай с ударившей по борту фургона женщиной. Какой боящейся она меня сделала! Какой отличной от нас она казалась, от всех десяти женщин скованных цепью в этой клетке. Уверена, она была свободна. Она должна быть свободной, чтобы позволить себе так кричать и вести себя подобным образом. Как мне кажется, нет, и не могло быть никакого иного возможного объяснения. От этой мысли я задрожала. В таком случае, даже если она была глупа и уродлива, все равно она была на целые миры выше нас. Она была бы бесценна. С другой стороны наша цена, как бы мы не были непередаваемо желанны и красивы, была конечна, это просто функция колебаний спроса и предложения на рынке, и того сколько мужчины были бы готовы за нас заплатить. Мы были собственностью, в отличие от той женщины. И это, как мне казалось, было самым существенным различием между нами. Нас могли купить и продать. Насколько я понимаю, ей это не грозило, если, конечно, мужчины не посчитали бы целесообразным понизить ее статус до положения неволи, и уже тогда, конечно, она уже ничем бы не отличалась от нас, и наше соперничество было бы сведено до того же самого общего знаменателя, до соревнования простых женщин.
Я лежала на металлическом полу фургона, новообращенная, закованная в цепи рабыня, и пыталась низом моего живота понять, что такое, действительно, быть собственностью. Конечно, я понимала, что это означает, что я могу стать собственностью любого, мужчины или женщины, у кого было достаточно средств на то, чтобы купить меня. Правда, у меня не было больших сомнений, что далеко не все мужчины на этой планете могли быть той же породы, что и Тэйбар и Ульрик, или надсмотрщики в том доме, где я проходила обучение. У меня не было сомнений, что здесь могли быть мужчины, пусть не такие как на Земле, но капризные, мелочные и слабые. Мужчины один вид и запах которых, мог вызвать у меня защитную реакцию, мужчины одно появление которых, не говоря уже о прикосновении, могло быть для меня просто тошнотворным, мужчины, к которым я могла бы почувствовать лишь отвращение непередаваемое словами. Мужчины, непристойные, болезненные, омерзительные, толстые и вонючие. Такие мужчины, в присутствии которых я могла бы найти себя потерявшей всякое значение, от которых меня могло вырвать от гадливости и ужаса. Но, несмотря на все это, я все равно буду им принадлежать, точно так же как и любая другая, и я буду обязана, как рабыня, сердечно и без возражений отдать себя в их руки и подносить к их губам свои, покорно и страстно, подчиняться им полностью, и так же полностью отдаваться и капитулировать перед их натиском, и ничем не сдерживая себя доставлять им удовольствие полное и глубокое. Это были всего лишь приложения к моему правовому статусу, результат того, кем я была. Я не могла изменить этого. Они просто были частью того, что означало быть тем, кем я была — рабыней. Мы не выбираем наших владельцев, и им совершенно все равно, понравятся ли они нам и до какой степени. Мы должны стремиться быть совершенством всеми возможными путями для любого из них. Это — часть того, что означает быть рабыней. И мне остается только одно, примириться со своей неволей, со своим теперешним правовым статусом. Это — неотъемлемая часть неволи. Это то, что рабыня должна принять. Без этого никакого истинного рабства просто не может быть. И, по крайней мере теоретически, на словах, я приняла это условие, признавая за собой его обязанности в процессе моего обучения. Что интересно, сама не знаю почему, но принятие этого, показалось мне освобождающим меня фактором. Оно сделало мою неволю намного реальнее, и что не менее, интересно, по-своему заставило ее казаться намного ценнее для меня.
Однако, я полагаю, нельзя понять, каково это быть собственностью на самом деле, пока тебя не продали, и ты не оказалась во владении хозяина. Несомненно, «современная женщина» Тэйбара, его, как он полагал высокомерная самонадеянная землянка, презираемая им пленница, скоро начнет понимать каково это. Представляю, как приятно ему будет, вспоминая обо мне время от времени, думать о том, что он со мной сделал и к какой судьбе он меня приговорил. Я честно пыталась ненавидеть его, но не могла. Скорее мне хотелось зацеловать его ноги. Но, не исключено, что он даже не помнил обо мне, что он просто уже забыл моем существовании! Возможно, теперь я была одинока, полностью одинока в этом мире, доставленная им сюда за определенную цену, чтобы затем, заработав для него положенное вознаграждение, быть отвергнутой, выброшенной на рынок, и плывя по воле коммерческих волн и ветров, бесследно кануть житейском море, исчезнуть из его жизни, исчезнуть навсегда, без того, кто мог бы посочувствовать или позаботится обо мне, оказавшись во власти колебаний спроса, предложения и цены, полностью зависимой от удачи, желаний и интереса мужчин, что могли бы взять меня, просто заплатив несколько монет. Но мне никогда не забыть Тэйбара. Я буду вспоминать о нем, всегда, всякий раз, когда я буду со стоном сладострастия выпадать из своего сна.