Брезент снова вернулся на место, и уже через пару мгновений, фургон проехал сквозь ворота. Очевидно, нас всего лишь провезли через этот город, который, вероятно, назывался Брундизиум, по направлению к какому-то другому месту. Они просто сэкономили время, срезав дорогу следуя этим маршрутом, вместо того, чтобы объезжать вдоль стен весь этот, насколько я поняла, очень немаленький город.
— Так куда же нас все-таки везут? — растерянно спросила одна из гореанских девушек другую.
— В Самниум, скорее всего в Самниум, — ответила та.
Глава 8Помост в пристройке к торговому павильону
Я сидела на длинном, тяжелом, деревянном помосте, поднятом приблизительно на фут над землей. Это был один из нескольких таких помостов в демонстрационной области, в пристройке торгового павильона. Я была полностью раздета, сидела на правом бедре, подвернув ноги и скрестив лодыжки, ладонь моей левой руки лежала на левой щиколотке. Основной вес тела я перенесла на правую руку, которой я опиралась в помост. К помосту я была прикована персональной цепью, длиной приблизительно пять футов. Эта цепь соединяла одно из колец, вбитых в доски помоста с моим ошейником.
Нас привезли вовсе не в Самниум, а в Рынок Семриса. Этот город был намного меньше Самниума, находился на юго-востоке от него, и являлся одним из самых, что достаточно интересно и одновременно иронично, известных на Горе центров продаж домашнего скота. В особенности славился он своим рынком тарсков. Разумеется, здесь имелись и невольничьи рынки.
— Но это же не Самниум! — возмущенно закричала Ила, едва покрытый шелком брезент откинули в сторону, а центральный брус отомкнули и освободили из гнезда.
— Конечно, нет, — подтвердил парень, присматривавший за нами в течение всего пути. — Это — Рынок Семриса.
— А там клетки для тарсков! — выкрикнула Ила, указав пальцем влево, на ряд из нескольких клеток, как только с нас сняли кандалы.
Мы спустились с фургона и стояли на ногах в каком-то внутреннем дворе огороженном высокими стенами. Обычно кандалы остаются в фургоне, особенно, если тот не принадлежит тому работорговцу, которому осуществляется поставка. Клетки, на которые обратила внимание Ила, стояли в нескольких футах от нас, вдоль стены внутреннего двора. В этом месте стоял сильный резкий запах каких-то животных.
— Они самые, — усмехнулся надсмотрщик. — Но этим вечером тарсков продавать не будут, во всяком случае, не четвероногих тарсков.
— Я не собираюсь быть проданной здесь! — зло выкрикнула Ила.
Мужчина, молча, ткнул плетью в сторону ближайшей к нам открытой клетки. Мы плотной группой стояли босиком посреди грязного двора. В грязи слегка припорошенной старой истоптанной соломой виднелись многочисленные следы и отпечатки маленьких раздвоенных копыт, возможно, отмечавших место прохода небольших групп неких животных. Еще здесь имелись следы колес телег, сандалий, сапог, а также отпечатки маленьких босых ног, несомненно, принадлежавших таким же девушкам, как мы. Длинные, низкие, узкие клетки, скорее всего, были предназначены не только для хранения животных, но и для их перевозки на длинных открытых фургонах. Это были прочные конструкции со сплошными металлическими полом и крышей, вертикальными прутьями по углам, и по бокам забранная стальной сеткой рабицей с ячеей около двух дюймов.
— Я ни за что не зайду туда! — дерзко крикнула Ила. — Никогда!
Наказание было мгновенным и жестоким. Плеть надсмотрщика обрушилась на ее спину, вырвав из нее дикий крик боли, сразу перешедший в рыдания, и сбив ее с ног на колени. Следующий удар, упавший на спину Илы, бросил ей на живот прямо в грязь к ногам мужчины. Надсмотрщик взмахнул плетью еще трижды, выбивая из пораженной, корчащейся и плачущей женщины мольбы о прощении. После столь прозрачного намека, Ила, поднявшись на четвереньки, по первому же жесту мужчины, торопливо перебирая конечностями, подвывая в голос, поползала к ближайшей низкой узкой клетке. До тех пор пока она не оказалась внутри, надсмотрщик шел за ней и подгонял ее, покрикивая «Живее, грязная тарскоматка!», и тыкая заостренной палкой. Ила была довольно крупной девушкой, а по сравнению с большинством из нас огромной, за исключением, возможно, разве что Глории, но по сравнению с мужчинами, она была всего лишь слабой женщиной, мало чем отличающейся от нас. По сравнению с ними, ее размер и сила, в действительности, была ничем. По сравнению с ними она была, впрочем, как и мы все, просто маленькой и слабенькой девушкой. Перед любым из них она никогда не сможет быть чем-то большим, чем любая из нас мы, всего лишь еще одной женщиной, маленькой, прекрасной, беспомощной простой женщиной, полностью зависящей от их милосердия.
Мы оставшиеся стоять, обменялись стремительными взглядами. Трудно сказать, чего было больше в наших глазах в тот момент, удовольствия или страха. Конечно, все мы были рады, что наглую Илу, зачастую надменную и высокомерную с нами, столь быстро и жестоко поставили на место, то самое место, на котором уже давно стояли мы все, на место рабыни у ног мужчины. Да, мы были довольны, что мужчины действовали именно таким образом. Они дали сигнал не только Иле, но и всем нам. Мы получили наглядную демонстрацию их твердости и власти, значимости и действенности их превосходства над нами. Это послужило ясным и недвусмысленным напоминанием всем нам о том, кем мы были, женщинами и рабынями, объектами приложения их плетей. Кроме того, дерзость Илы смущала нас всех, и, по-своему, ложилась пятном не только на всех нас, но и наш пол в целом.
И конечно, нам было чего бояться. Мы же не хотели, чтобы поведение одной из нас обрушило гнев мужчин на всех нас. У нас не было ни малейшего желания разделить с ней плеть. Теперь мы видели Илу, сидящей в клетке и вцепившейся в сетку побелевшими пальцами. Ее глаза были полны страха, слез и мучительной боли. Она только что узнала, что такое быть выпоротой рабыней. Ее судьба послужила нам хорошим примером того, чего делать не стоит никогда, и как только мужчина махнул плетью в сторону клеток, мы сорвались с места, и поспешили к клеткам. Прямо перед входом упав на четвереньки, мы заняли положенные нам места. Наша группа расположилась в двух соседних клетках.
И вот теперь я сидела на длинном, тяжелом, деревянном помосте, поднятом приблизительно на фут над землей. Это был один из нескольких таких помостов в демонстрационном зале, в пристройке торгового павильона. Я была полностью раздета, сидела на правом бедре, подвернув ноги и скрестив лодыжки, ладонь моей левой руки лежала на левой щиколотке. Основной вес тела я перенесла на правую руку, которой я опиралась в платформу. К платформе я была прикована персональной цепью, длиной приблизительно пять футов. Эта цепь соединяла одно из колец, вбитых в помост с моим ошейником. Сверху на моей левой груди было что-то написано. Один из мужчин сделал эту надпись жировым карандашом. Я не знала ни букв, ни цифр, так что сама я прочитать этого не могла, но я слышала, что это был номер «89». Это было номер моего лота на предстоящих торгах.
— Выходим, выходим, живо, живо! — кричал мужчина, стуча своей заостренной палкой по крыше нашей клетки этим утром, выгоняя нас наружу.
Даже не успев толком проснуться, мы все торопливо поднялись на четвереньки, поскольку клетка была очень низкой, а вход в нее еще ниже, и одна за другой выкарабкались из своего временного пристанища в грязь двора и в серые сумерки начинавшегося утра.
Мы прибыли в Рынок Семриса вчера утром, и весь день провели в клетках. Так что у нас была возможность наблюдать за прибытием других фургонов, разгрузкой и быстрым распределением по остальным клеткам их прекрасного груза. Кроме фургонов с рабынями, ближе к вечеру, погонщики пригнали несколько групп небольших, толстых, пятнистых, покрытых жесткой щетиной, копытных животных. Больше всего они напоминали земных свиней, с такими же плоскими пятачками, также хрюкавших и повизгивавших, но в отличие от них были украшены косматыми гривами. Пастухи, ловко орудуя заостренными палками, загоняли животных в клетки, точно такие же, как те в которое поселили нас и остальных рабынь. Мы, вцепившись пальцами в проволочную сетку, с интересом наблюдали за другими клетками, в некоторых из которых сидели девушки, а в некоторых хрюкали жирные коротконогие животные.
— Это — тарски, — пояснила нам, землянкам, одна из гореанских девушек.
Я понимающе кивнула.
Насколько я знала, их не собирались продавать этим вечером. Об этом поведал нам тот парень, что определил нас в клетку. «Этим вечером тарсков продавать не будут, во всяком случае, не четвероногих тарсков», именно так он и сказал. Мне вспомнились другие следы, те, что отпечатались в покрывавшей двор грязи, вероятно, за день до нашего прибытия, те самые, отпечатки маленьких, красивых, изящных ножек, несомненно, принадлежавших таким же девушкам, как и мы. В тот момент я еще понятия не имела, куда они делись, но позже догадалась, что, когда мы сидели в клетках, они уже находились на помостах в демонстрационной области, именно там, где на следующий день оказались и мы сами.
Нам очень повело, что тот день был довольно теплым, воздух и земля достаточно прогрелись, чтобы провести спокойную ночь, но к утру заметно похолодало. Хорошо еще, что не пошел дождь, но и без него мы все дрожали от озноба. Я была несказанно рада покинуть клетку, пусть мне и пришлось проползти на четвереньках, по грязи, через весь двор. С тех пор как я оказалась на этой планете, мне так и не дали какой-либо одежды. Но пока мы находились в доме, где я обучалась премудростям своей будущей жизни, нам хотя бы были позволены одеяла.
— Стоять, — скомандовал наш пастух, вооруженный такой же заостренной палкой, какой погоняли тарсков. — Ждите здесь.
Нас привели к длинному, узкому, деревянному, окованному стальными полосами, полукруглому резервуару шириной около двух футов и длиной около десяти, наполовину вкопанному в землю, к передней и задней кромке которого, вели наклонные пандусы. Резервуар был заполнен какой-то темной жидкостью. Мы покорно стояли на руках и коленях и ждали, пока пастухи загоняли группу из пятнадцати тарсков, одного за другим, по пандусу в жидкость, после чего животные проплывали на другой конец и, выбравшись из резервуара и встряхнувшись, сбегали вниз по противоположному пандусу.