етра. Опять поднялась пыль, проникавшая под капюшон и одеяло, вызывая дикий зуд и неосуществимое желание почесаться. Под плетеным настилом проскрежетала галька, и к моему удивлению, тот объект, в который меня усадили, резко дернулся и начал быстро скользить по земле, а через мгновение, пошел вверх, вжимая меня в настил и заставляя меня снова биться в путах. Я была в воздухе! Мы поднимались! После нескольких минут подъема, полет перешел в горизонтальную плоскость. Ветер, свистевший сквозь плетеные стены, ощущался даже сквозь одеяло. Мне оставалось только надеяться, что объект, в котором я была заключена, был достаточно прочным. Теперь я сидела абсолютно спокойно, у меня не было ни малейшего желания рисковать своей жизнью, ослабив его конструкцию. Я понятия не имела о том, как высоко мы летели. Было холодно, я мерзла, даже несмотря на одеяло. После нескольких часов полета, по теплу на правой стороне капюшона, я предположила, что мы могли лететь на запад, или, возможно, на северо-запад. Запястья саднили. Во время взлета, в панике, я слишком сильно дергала руками, закованными в наручники. Не лучше чувствовали себя и мои щиколотки. Конечно, мои потуги были абсолютно бесполезны. Гореанской рабыне связанной мужчинами, знающими в этом толк, нечего даже думать о возможности убежать или освободиться. Мои попытки вырваться, и я теперь понимала это, были абсолютной глупостью, но в то время мне некогда было отдавать себе в этом отчет. Они были чисто рефлекторной борьбой связанной девушки, оказавшейся в абсолютно беспомощной и ужасающей действительности. Я надеялась, что не порезалась так, что могут остаться шрамы, для меня уже не было секретом, что меня могут избить за порчу имущества моего хозяина, то есть меня. Впрочем, я и сама не хотела иметь на себе какие-либо шрамы, могущие испортить мою внешность. Можно было предположить, что у меня начало проявляться тщеславие рабыни. Внезапно я почувствовала умиротворение. Появилась уверенность в том, что веревки, удерживавшие этот объект, выдержат, что настил, на котором я сидела, вряд ли провалится. Даже появилось чувство благодарности за то, что меня завернули в одеяло. Теперь, когда ко мне вернулось мое самообладание, появилось нетерпеливое любопытство, и я захотела узнать побольше о том, где я оказалась. Я понятия не имела о том, в какое устройство меня запихнули, и как высоко оно находится. Мне было ужасно интересно, что было там, далеко внизу. Были ли это поля? Реки? Леса? А если бы мне удалось выглянуть, смогла бы я разглядеть тень от нашего летательного средства, стремительно скользящую по раскинувшемуся внизу ландшафту? Что за животное или птица, тянула эту корзину, ящик, или, что это было? Мне было жаль, что я не могла этого видеть. Однако теперь это было невозможно. Мои желания, как моя свобода были запрещены мне моим владельцем.
— Это был ничего для меня не стоящий пустяк, — отмахнулся Хендоу.
Я кротко склонила голову перед ним, перед своим господином. Конечно, для него мое удобство действительно было ничего незначащим пустяком. Там на высоте, на ветру и холоде, без того одеяла я могла замерзнуть до полусмерти, а мой комфорт был делом последним.
Так и провела я все время в колпаке и с кляпом во рту, до самого моего прибытия в таверну в комнату для приема рабынь. А наручники с моих рук не снимали до тех пор, пока я не оказалась внизу, в подвале, и не встала перед дверцей конуры, в которую меня поселили. Сразу после того, как я, наконец, рассталась с надоевшими наручниками, меня поставили на руки и колени и впихнули в конуру. Дверца захлопнулась позади меня. Как только мужчина ушел, я извернулась в конуре, и выглянула наружу сквозь решетку. Высота конуры позволяла мне стоять на коленях, но встать вертикально в ней было невозможно. Я взялась руками за прутья и с любопытством принялась осматриваться. Тусклый огонек едва освещал внутренности подвала. Слева и справа, хотя я и не могла их видеть сейчас, но видела по пути, находились остальные конуры. В таком месте можно было разместить несколько девушек. Но сейчас, насколько я успела заметить, они были пусты. На пол конуры была брошена охапка соломы, одеяла, в углу стояла кастрюля с водой, и ведро вместо удобств. Накормили меня только на следующее утро, какие-то пилюли и традиционная каша, в миске, которую небрежно пропихнули в щель под дверцей. Выпустили меня немного позже, и сразу же отправили на мой первый из моих уроков танцев.
— Господин, — шепотом обратила я на себя внимание Хендоу.
— Да? — отозвался он.
— Я могу говорить? — спросила я.
— Да, — разрешил он.
— Я понимаю, что Вы удовлетворены ценой, которую за меня заплатили, — прошептала я.
— Да, — кивнул мужчина.
— Значит, я оказалась для вас выгодной покупкой, — сделала я логичный вывод.
Это может показаться странным, но я, прежняя Дорин Уильямсон, робкая, застенчивая библиотекарша с Земли стала интересоваться такими вопросами, как моя цена. Впрочем, ничего удивительного, ведь пока я была свободной женщиной, я была бесценной, таким образом, в некотором смысле, была без цены или ничего не стоящей. С другой стороны, теперь, как у рабыни у меня действительно появилась ценность и вполне определенная цена, зависящая от того, сколько мужчины были готовы заплатить за меня.
— Так оно и есть, — признал Хендоу.
— А сколько Вы за меня заплатили? — спросила я.
— Уверен, Ты и сама этого не забыла, — усмехнулся он.
— Да, я помню, что Вы назвали цену в два пятьдесят, — сказал я, — но я действительно не знаю, что это означает.
— Два серебряных тарска, — снизошел хозяин до объяснений, — и пятьдесят медных. Не медных бит-тарсков, а целых тарсков.
Я нетерпеливо смотрела на него, ожидая продолжения.
— Ага, — протянул мужчина, — оказывается, Ты у нас тщеславная маленькая тарскоматка. Значит, тебе не терпится узнать, большая ли это сымма, я прав? Ты хочешь знать, сколько Ты принесла, в действительности, на рабском прилавке, как голая рабыня. Тебе хочется составить мнение относительно твоей ценности. Ты хочешь знать, сколько реально стоишь. Тебе любопытно узнать сумму, которую Ты могла бы заработать для твоего владельца на открытом рынке.
— Да, Господин, — нетерпеливо прошептала я.
— Любопытство не подобает кейджере, — усмехнулся Хендоу, поглаживая свою плеть.
— Простите меня, Господин, — быстро склоняя голову, отозвалась я.
— Во-первых, Ты должна уяснить для себя, что сейчас женщины — весьма дешевый товар. Это связано с идущей войной. Из-за беспорядков и голода в разных частях страны, многие женщины были вынуждены сами продать себя в рабство. Добавим сюда то, что за последние месяцы на рынок были выброшены тысячи женщин из одного только Торкадино. Многие регионы сейчас просто кишат наемниками и разбойниками. Работорговцы осмелели, осмелели настолько, что перестали стесняться даже в самых крупных городах. Столпотворение, вызванное притоком беженцев, в таких городах как Ар, тоже не способствует росту цен. Среди беженцев, хватает красивых и беззащитных женщин, а захватить их труда не составляет. Все эти факторы способствовали спаду на рынке.
— Я поняла, Господин, — сказал я.
— Но тебя ведь, все еще мучает любопытство относительно твоей ценности по сравнению с остальными, — предположил мужчина.
— Да, Господин, — ответила я.
— Даже при нормальных условиях рынка, серебряный тарск будет очень высокой ценой для полудрессированной девки, — наконец выдал он.
— Ах, — только и смогла произнести я.
Да, я обрадовалась. Я, полудрессированная варварка, ушла с торгов за цену более чем в два раза выше обычной! Я действительно обладала высокой ценностью!
— Давай-ка я переведу эти цифры в другую плоскость, — продолжил Хендоу, — в ту, которая, возможно, будет еще интереснее для тебя.
— Да, Господин? — заерзала я на месте, съедаемая любопытством.
— Это была самая высокая цена, заплаченная за женщину той ночью, — сообщил он.
— Даже больше чем заплатили за Глорию или Клариссу? — спросил я.
— А это еще кто такие? — заинтересовался мужчина.
— Те две девушки, которых вывели на торги как раз передо мной, — пояснила я.
— А, те две земные шлюхи, как и Ты сама, — догадался мой хозяин.
— Да, Господин, — закивала я головой.
— Эти ушли за серебряный тарск и десять медных каждая, — сказал он. — Обе были что надо, и признаться, я испытывал желание предложить цену и за них.
Я была ошеломлена тем, что моя цена оказалась настолько выше, чем у Глории и Клариссы. Я-то расценивала их обеих гораздо выше себя.
— Конечно, не будем забывать, что Ты — девственница, — напомни Хендоу.
— Ох, — выдохнула я.
— А для меня это имело немаловажное значение, — сообщил он, — поскольку я, прежде всего, владелец таверны. После того, как Ты исполнишь танец девственницы, я собираюсь устроить лотерею, и на кону будет стоять именно твоя девственность.
— Да, Господин, — сказала я, хотя, честно говоря, не до конца поняла то, что он говорил.
Нет, я, конечно, понимала, причем уже давно еще в самом начале моего обучения, что моя цена может зависеть не просто от того, кем была я сама, но и от того, к какому виду женщин я относилась, скажем, от того, что я была варваркой, а также от относительного изобилия или дефицита данного товара на рынках. Подобные же соображения, очевидно, касались и таких вопросов как цвет волос и тип телосложения. Раз уж эти параметры играли такую роль, то я могла предположить, что было естественно, что и моя девственность или ее отсутствие, могла бы также, по крайней мере, в некоторых случаях, затронуть мою цену. Мой владелец, как я уже заметила, лично не интересовался моей девственностью, скорее, она его интересовала с практической точки зрения, а именно с точки зрения ее возможной коммерческой ценности.
— Но даже если бы Ты и не была девственницей, — добавил мужчина, — то, скорее всего, все равно принесла бы больший доход, чем твои смазливые земные соотечественницы.
Я с любопытством посмотрела на него, ожидая продолжения.