— Не думаю, что Хендоу обрадуется тому, что я задержу тебя, — усмехнулся мужчина.
— Любой из работающих на него мужчин имеет право использовать меня, — напомнила я, — а Вы — один из его мужчин.
— Верно, — кивнул он.
— Разве Вы не вызовете меня в свою комнату сегодня вечером? — жалобно спросила я.
— Возможно, будет лучше, если я воздержусь от этого, — задумчиво сказал Мирус.
— Как будет угодно Господину, — безразлично сказал я, пожимая плечами.
Конечно, убрать руки из-за спины я не отважилась.
Мужчина, насмешливо посмотрел на меня, и я надменно вскинув голову, отвела от него взгляд. Конечно, он меня пока не прогнал от себя, и надежда во мне еще теплилась. Я не могла видеть его глаз, но предположила, что он мог сейчас рассматривать вопрос о необходимости моей порки. Причем, для этого ему даже не требовалось какого-либо повода, достаточно было просто его прихоти.
— Похоже, кто-то тут думает, что она — свободная женщина? — предположил Мирус.
— Нет, Господин, — ответила я.
— Да, — протянул он, — а мне почему-то показалось, что Ты могла бы подумать именно об этом.
— Нет, Господин, — заверила его я. — У меня нет подобных заблуждений относительно своего статуса.
Уверена, он в этот момент смотрел на меня. И у меня не было ни малейшего сомнения, что смотрел он на меня, как на рабыню.
— Я могу идти? — спросила я.
— Ты бы остереглась, рабыня, — предупредил Мирус.
— А что если, я спрятала монету в своем топике? — предположила я. — Или в складке моего рабского шелка?
— Ты это серьезно? — удивленно спросил он. — Что-то я сомневаюсь.
— А откуда Вы знаете наверняка, если не проверили? — спросила я.
— Ты неплохо выглядишь в рабском шелке, — заметил Мирус.
— Спасибо, Господин.
— Но без него Ты выглядела бы куда лучше, — усмехнулся он.
— Да, Господин, — признала я.
Мужчина медленно протянул руки к тыльной стороне моей шеи, и не торопясь развязал узел алого шелкового топика. Потом, также неспешно стянул его с меня. Я придвинулась к нему так близко, как только было можно, не дотрагиваясь до его тела. Я пока не смела прикоснуться к нему.
Мирус чуть наклонился вперед и, прикрыв глаза, вдохнул аромат моих духов. Это были духи того рода, которые никогда ни одна свободная женщина на Горе не использовала бы ни при каких обстоятельствах. Это были рабские духи. Такие духи словно кричат мужчинам: «Это — рабыня. Используйте ее по своему желанию».
— И где теперь твое высокомерие? — поинтересовался он.
— Его нет, — ответила я.
— Я вижу слезы в твоих глазах, — заметил Мирус.
— Мои потребности сильнее меня, — призналась я, — я беспомощна перед ними.
Мужчина поднял руку, разжал пальцы, и легкий лоскут шелка плавно спланировал на пол к его ногам.
— Ты можешь встать на колени, — усмехнулся он.
Мне не требовалось второго приглашения. Я оказалась перед ним на коленях, и подняла на него взгляд полный надежды и тоски.
— Говори, — приказал мне Мирус.
— Я, Дорин, рабыня, прошу господина использовать меня, — торопливо проговорила я.
Он надменно, сверху вниз посмотрел на стоящую перед ним на коленях и ерзающую под его взглядом рабыню, страдающую от неудовлетворенности и изо всех сил пытающуюся удержать руки за спиной.
— Ты готова, не так ли? — осведомился Мирус.
— Да, Господин! — воскликнула я и, всхлипнув, попросила: — Пожалуйста, господин, дотроньтесь до меня!
— Ты умоляешь меня об этом? — уточнил он.
— Да, Господин! — простонала я. — Я умоляю об этом!
— С тех пор, как я впервые увидел тебя, с того самого момента, когда размотал транспортировочное одеяло обнаружив в нем тебя, беспомощную, в рабских наручниках, с того самого момента, как Тебя доставили в этот дом из Рынка Семриса, я мечтал о том, что однажды Ты станешь настолько горячей и переполненной потребностями, что будешь стоять передо мной на коленях и умолять о моем прикосновении.
Признаться, я была удивлена и обрадована тем, что услышала это признание, от столь сильного и властного мужчины, каким был этот гореанин, правая рука Хендоу, моего господина. Конечно, мне доставило удовольствие то, что он нашел меня привлекательной в первые же минуты моего здесь нахождения. Но это, ни в малейшей степени не уменьшило тех отчаянных потребностей, что бушевали во мне. Это не снизило того напряжения, что заставляло ерзать мое тело. Это нисколько ни ослабило, ни успокоило моих страданий. Я по-прежнему стояла перед ним на коленях, беспомощная перед ним и своими желаниями.
— Интересно, — задумчиво проговорил Мирус, — что можно сделать с женщиной.
— Пожалуйста, Господин! — заплакала я.
Я, та, кто когда-то была Дорин Уильямсон, застенчивой, хорошенькой библиотекаршей на Земле, теперь была охвачена рабскими потребностями. Безусловно, даже тогда, стоя на коленях перед Мирусом, я еще понятия не имела, насколько острыми такие эмоции могут стать в дальнейшем. А он все стоял надо мной, и удивленно смотрел вниз.
— Высмеивайте меня, бедную рабыню, охваченную ее потребностями, но я умоляю Вас, прикоснитесь ко мне! — взмолилась я, но, так и не дождавшись ответа, продолжила: — Я — нагая рабыня, стоя на коленях перед вами, прошу вас использовать меня так, как Вы пожелаете!
Казалось, он наслаждался моим отчаянием. На какое-то глупое мгновение мне вдруг стало жаль, что я не могла снова превратиться в холодную женщину с планеты Земля, ту, у которой нет таких потребностей или они необыкновенно низки. Мне вдруг невыносимо захотелось, стать практически инертной, фригидной женщиной с надежно подавленными потребностями, или лучше такой, которая может убедительно притворяться в этом. Все же не иметь никаких потребностей, если бы это, действительно, было возможно, для любой женщины было бы настоящей трагедией. Впрочем, если в женщине присутствует хоть какая-то потребность вообще, то ее разжигание, раздувание, расширение и углубление, при условии гореанской опеки за этим процессом, становиться только вопросом времени. Стоит только женщине попасть в опытные руки, и ее потребности будут выявлены, вытащены на свет, освидетельствованы и поддержаны. Потом их тщательно культивируют и выращивают, и они просто вынуждены расти, увеличиваясь в размере и интенсивности, чтобы постепенно стать такими, что начнут периодически и непреодолимо сами появляться внутри ее тела подобно силам природы, стихии или катаклизму. И она уже бессильна остановить или как-то повлиять на них, точно так же как она бессильна остановить или повлиять на морской прилив, вращение земли, восход и закат солнца. Отныне, они всегда будут с ней, тлеющие под кожей и в любой момент готовые вспыхнуть и сжечь ее в огне страсти. Отныне они определяют условия ее существования. Отныне она должна будет на своем опыте понять то, о чем гореане говорят: «рабские огни, горят в ее животе». Она узнает и то, что эти огни, даже если они кажутся лишь еле тлеющими угольками, могут быть внезапно раздуты в яростный всепоглощающий пожар всего лишь командой, прикосновением или даже взглядом. Все это женщина должна будет изучить и покориться им, хочет она того или нет. Ее желание теперь не имеет никакого значения, поскольку отныне она — всего лишь рабыня. Что касается меня самой, то, конечно же, я не возражаю против таких вещей. В этом мире я узнала, что нечувствительность это не признак достоинств, а всего лишь физиологическая неполноценность.
Я сквозь слезы смотрела на Мируса. У меня больше не осталось гордости. Я была теперь всего лишь голой рабыней охваченной рабским пожаром. Я в отчаянии корчилась перед ним. Я ничем не могла помочь себе, и хоть как-то попытаться сбросить охватившее меня напряжение, мои руки все также были связаны за спиной его желанием. И все же, несмотря на все мои мучения, я не желала быть кем-то иным, кроме той, кем я была. Прежде я понятия не имела о существовании таких потребностей, таких чувств, таких эмоций. Теперь я была в тысячу раз живее, чем когда-либо за все время моего существования на Земле. И, в конечном итоге, не надо забывать, что боль таких глубоких потребностей, всего лишь, если можно так выразиться, обратная сторона монеты, с другой стороны которой находится невероятное чувство удовольствия от удовлетворения этих потребностей, удовольствия, в свете которого мучение от этих потребностей, пусть ужасных и пугающих, кажется незначительной расплатой. Да, мы можем быть полностью во власти наших владельцев, как простые домашние животные, вплоть до того, что они вправе решать жить нам или умереть, но находясь во власти этих бескомпромиссных зверей, которым мы принадлежим подобно имуществу, с которым можно сделать все, что пожелают, но именно в их власти, стоит им только захотеть, открыть нам дорогу к невыразимым восторгам и погрузить в экстаз, которого свободная женщина не может даже начать представлять.
— Земная женщина просит об использовании? — усмехнулся Мирус.
— Да! — признала я. — Она просит об использовании!
— Это не типично для женщины с Земли, не так ли? — спросил он.
— Я не знаю!
Конечно, мне не трудно было представить себя стоящей на коленях перед греческим или римским рабовладельцем, или христианской рабыней перед сарацином в Дамаске где-нибудь в 14-ом столетии, или захваченной пиратами английской леди, у которой еще не было времени изучить, что такое прикосновения мужчин, в гареме принца Берберии в 19-ом. В действительности, я не раз себе это представляла раньше, задаваясь вопросом, не делала ли я всего этого в своих прошлых жизнях. Мысль об этом, как это ни странно, не казалась мне чем-то незнакомым. Безусловно, во мне живут глубокие и безжалостные женские потребности, и они всегда жили во мне, даже на Земле. Конечно, на Земле они не горели так ярко, как они были раздуты теперь, а также, в то время я понятия не имела о том, насколько глубоки, потрясающи и подавляющи они могут стать. Впрочем, я все еще, в действительности, оставалась сырой рабыней, пока плохо знакомой с суровостью своего положения. Я еще даже не начала изучать свой ошейник.