Вдали, хотя и с трудом, но можно было разглядеть ряд столбов, между которыми была натянута проволока. Это была, так называемая рабская проволока, на которой были закреплены на расстоянии меньше хорта друг от друга чередующиеся острые шипы и бритвенной остроты лезвия. Меня передернуло от воспоминания о том, как я увидела это вблизи. Рабыню могло изрезать с клочья попытайся она миновать такую проволоку.
Солнце клонилось к горизонту. Отойдя от входа в палатку, я сместилась немного в сторону. Мне хотелось увидеть Венну и дорогу в Виктель Арию. Я надеялась, что никто из охранников не заметит меня. Иногда во мне просыпалась некоторая, не свойственная рабыне, скромность. Возможно, это было отдаленное напоминание о моем земном воспитании. Не знаю, трудно сказать. Конечно, рабыням, вполне официально, скромность не разрешают. Это атрибут свободных женщин. Но, с другой стороны, я еще никогда не встречала рабыни, в которой, в какой-то момент, особенно оказавшись в публичном месте, а не в жилище своего хозяина, тем или иным образом не проявилась бы ее скромность. Конечно, скромность рабыни совершенно особой природы, и основано это «чувство», на ее осознании своей уязвимости перед мужчинами, и того, что они могут не разрешить ей одевать вообще, если только это понравится. В конце концов, есть отличие между возвращением на колеблющихся ногах в сумерках к своему загону, в распахнутой, возможно даже по невнимательности, тунике, после того, как с ней обращались как с взятой штурмом вражеской цитаделью, гордясь своей желанностью и неволей, и между появлением на публике в одном ошейнике, шнурке на талии и лоскутке шелка. Конечно, существуют вполне объективные причины того, чтобы время от времени позволить рабыне немного скромности. Например, ее красота может возбудить и поощрить и других мужчин, а не только ее хозяина. Выпусти такую красотку голый на улицу, и кто-то может счесть это приглашением к ее похищению. В конце концов, она не более чем товар. Однако, возможно, куда более важен тот факт, что она принадлежит ее владельцу полностью, соответственно, и ее красота, и самые интимные ее услуги являются его, а не других мужчин, собственностью. А может быть, такая скромность связана с чисто женским желанием моногамии, ведь та же самая девушка, такая скромная на улице, без всяких сомнений, оставшись в одном ошейнике наедине со своим господином, отдает ему всю себя, бесстыдно, безгранично и радостно.
— Кто здесь? — окликнул охранник, оказавшийся всего в нескольких футах от меня, а его даже не заметила.
— Тука, рабыня, — представилась я, поспешно падая на колени.
— Ты чего тут делаешь? — подозрительно поинтересовался он.
— Я вышла подышать воздухом, — ответила я, — и полюбоваться окрестностями. Отсюда открывается очень красивый вид.
— Да? А вот я заметил, что тут появилось нечто, не менее красивое, чем холмы, на что стоило бы полюбоваться, — усмехнулся мужчина.
— Спасибо, Господин.
Наверное, даже в закатной полутьме было видно, как я покраснела.
— Я немедленно вернусь в палатке, если господин того желает, — заверила я охранника.
— Да нет уж, оставайся здесь, — усмехнулся он.
— Спасибо, Господин.
— Только встань вон там, — указал он, — где тебя будет лучше видно и выпрямись.
— Да, Господин, — кивнула я и, подойдя к задней стенке палатки, замерла, выпрямив спину.
К счастью, с этого места, были хорошо видны стены Венны, и уходящая вдаль дорога на Виктель Арию. Возможно, охранник понял, что я захотела посмотреть на город и его огни. Я была благодарна ему, за то, что он приказал мне встать именно там. Сигнальные огни на стенах, еще не запалили. Они служат ориентирами патрульным тарнсмэнам, а также могут использоваться для передачи им различных заранее оговоренных сигналов. Некоторые из этих огней, известные только местным тарнсмэнам, отмечают места закрытые противотарновой проволокой, другие, наоборот, указывали на свободные для полетов зоны. Насколько я знала, эти огни менялись каждую ночь.
Именно по дороге к Виктель Арии, хотя и не по той ее части, что вплотную примыкала к Венне, четыре дня назад ушли пять бригад, или как из еще называют звеньев, черной цепи. Среди них была и та бригада, в которой служили мы с Тупитой. Эти звенья, приблизительно по пятьдесят мужчин в каждой, покинули лагерь и кружным маршрутом направились на юго-запад, чтобы выйти на дорогу к Виктель Арии в нескольких пасангах южнее. Таким образом, уход этих бригад остался не замеченным. А вчера были получены добрые предзнаменования.
Со слов охранников, раз уж предзнаменования были признаны «благоприятными», следовало ожидать, что ушедшие бригады будут скоро возвращены в этот лагерь. Кстати, надсмотрщики, нисколько не обеспокоились тем, чтобы отделить незаконно удерживаемых свободных работников, от настоящих каторжников, как того ожидала Тупита, а просто убрали из лагеря все звенья, в которых держали любых нелегальных заключенных. Похоже, это решение было мотивировано пониманием того, что знамения должны были быть вот-вот получены, и истолкованы они будут непременно «благоприятно». Само собой городской совет Венны будет настроен продолжать ремонт стен. К тому же, браслеты на ногах мужчин черной цепи были закрыты ударом молота, а не на ключ, как это было в большинстве остальных цепей. Так что изъять пленников из данной конкретной цепи было не такой уж легкой задачей. Два дня назад в лагерь явились эдилы с инспекцией цепей. Само собой, они не нашли ни одной бригады, в которой хоть один человек удерживался бы незаконно. И, вполне ожидаемо, никого не заинтересовал тот факт, что треть цепей отсутствовала. На следующий день в храмах провели положенные ритуалы, и, по-видимому, все удачные. Все цепи, остававшиеся в лагере, уже вернулись к своей работе. Конечно, в день проведения ритуалов никаких работ не велось, да и в городе было непривычно тихо. Например, были закрыты магазины и бани, в судах не проводились слушания дел, и так далее. Тупита, конечно, ушла на юг вместе с цепью, а вот меня глава надсмотрщиков оставил при себе. Он наблюдал за мной с вершины холма, в тот день, и заинтересовался. Конечно, я уже служила ему в последние несколько ночей. Кстати, к моему разочарованию, дневного отдыха для меня предусмотрено не было. Он загружал меня работой в течение всего дня, как если бы я была домашней рабыней.
— Рабыня, — окликнул меня охранник, внезапно подойдя ко мне со спины.
— Да, Господин? — прошептала я, попытавшись встать на колени, но его руки, сомкнувшиеся моих плечах, не дали мне этого сделать.
Наблюдая за Венной и ее огнями, я, признаться, и позабыла, что мужчина все это время наблюдал за мной. Правда, то, что он приказал мне стоять прямо, я выполнила автоматически.
— Город и этот вечер очень красивы, не так ли? — тихо спросил он, наклонившись к самому моему уху.
— Да, Господин, — прошептала я.
— А у кого-то в палатке, наверняка, остались невыполненные дела, — заметил охранник.
— Да, — опомнилась я. — Я должна поспешить назад в палатку, чтобы отполировать сапоги хозяина. Я благодарна господину за то, что он позволил мне немного задержаться здесь. Господин очень добр.
Я дернулась, как будто собираясь вернуться в палатке, но сильные мужские руки, сомкнутые на моих плечах, удержали меня на прежнем месте.
— Сапоги отполировать может и Тела, — сказал он.
— Она уже полирует щит Аулюса, — сообщила я.
— А Ты получила разрешение выйти из палатки? — уточнил охранник.
— Нет, Господин, — призналась я. — Простите меня, Господин.
— Не шуми, — велел он.
— Не буду, Господин, — кивнула я.
Он слегка приподнял меня своими руками. Подкинув вверх, он поймал меня уже, когда я развернулась лицом к нему. В это мгновение, когда я не чувствовала никакой опоры, я почувствовала легкое головокружение. Я оказалась в полной власти мужчины.
— Положи руки на мою шею, — приказал охранник. — Теперь поцелуй меня.
Я покорно прикоснулась к его губам своими, и отстранилась. Потом, неожиданно для самой себя я прижалась к нему и поцеловала снова, на сей раз по настоящему, как рабыня. Мужчина тихонько засмеялся. А я внутренне простонала. Неужели я так изменилась? Что же сделали со мной мужчины?
Он аккуратно уложил меня на спину, около палатки, и оставалось только надеяться на то, что не прямо у ног Аулюса, старшего надсмотрщика, в этот момент внутри, работавшего с бумагами.
Мое тело само прыгнуло навстречу его прикосновению. Я дикими глазами уставилась на него.
Мужчины много чего делали со мной на Горе. Они властно, для своего развлечения и удовольствия, вытаскивали из меня на свет божий мое скрытое рабство, то рабство, которое в бытность мою на Земле я едва осмеливалась признать. Они взяли женщину с Земли и зажгли в ее животе пламя гореанской рабыни. Они научили меня чувствовать. Они потребовали, чтобы я продемонстрировала свое рабство и уступила ему, полностью и искренне. Они позволили мне быть рабыней, которой я была всегда, преданной и беспомощной. И я любила их за это! Я с нетерпеливой жадностью впилась в губы мужчины.
Он отвел в сторону шелковый лоскут прикрывавший низ моего живота, жалкую насмешку над одеждой.
— Да, Господин, — то ли прошептала, то ли простонала я, отдаваясь ему, как рабыня, и он использовал меня как рабыню.
— Я должна отполировать сапоги, — простонала я испуганно, когда, наконец, смогла издавать членораздельные звуки. — Я должна полировать сапоги моего господина.
— Ну, так иди и займись делом, девка, — усмехнулся мужчина.
— Да, Господин, — прошептала я, чувствуя, как разжимается кольцо его рук.
Поправив лоскут шелка на животе, я попыталась стряхнуть песок со своей спины руками. Не хотелось бы, чтобы Аулюс узнал, чем я тут занималась вместо полировки его сапог. А вдруг я, рабыня, не должна была выходить из палатки, одетой таким легкомысленным образом. На мои глаза навернулись слезы. Какой беспомощной сделало меня прикосновение мужчины!
Я поспешила назад к входу в палатку и постаралась проскользнуть в нее как можно незаметнее. Аулюс, со скрещенными ногами сидевший за маленьким низким столиком, оторвался от работы и обвел меня взглядом. Я тут же опустилась на колени и, выполнив почтение, сделала попытку подняться и поспешить в заднее отделение палатки, где рядом с работавшей Телой, лежала моя циновка.