Цыганский концерт оказался замечательным. Лере понравилось всё: и гитаристы, и скрипачи, и целая вереница молодых танцовщиц в ярких платьях, и дуэт удивительно похожих брата и сестры, спевших протяжную и грустную песню, и мальчишка-цыган в красной рубахе, с озорными глазами, который плясал так, что весь зал отбил ладони, аплодируя. Затем к микрофону вышла немолодая солистка в строгом чёрном платье. Гитаристы заиграли мелодичное вступление романса, певица улыбнулась, взяла дыхание, и у Леры пошла кругом голова от спокойных и ясных слов:
Качает гроздьями опавшая рябина,
Как будто снова вспоминает о былом.
В твоих глазах играют отблески камина.
Быть может, мы в последний раз
с тобой вдвоём…
Давай присядем и поговорим
О том, что нас с тобой разъединяло,
Давай развеем недоверья дым
И, если можно, всё начнём сначала.
«Господи, как же это… какая прелесть… Вот если бы запомнить слова!..» – думала Лера, чувствуя, как в глазах всё плывёт от слёз. Никогда раньше она не слышала такой музыки, такого проникновенного, теребящего душу голоса. К счастью, в зале было темно, и сидящая рядом Софья Николаевна, кажется, не заметила, как её ученица судорожно роется в сумочке в поисках бумажной салфетки.
«Ромка, дурак, ну почему, почему?..» – шептала Лера, вытирая горячие капли, бегущие по лицу. Если бы Роман оказался сейчас здесь, она бы наверняка плюнула бы на все свои обиды. И сама взяла бы его за руку. И сказала бы, что всё это глупости, и пусть они пропадут пропадом – эти туфли и эти деньги… Девушка едва успела спрятать мокрый комочек салфетки, когда гитары заиграли весёлую плясовую, конферансье объявил: «Танцует Эсмеральда Лагутина!» – и на сцену вылетела Эсма.
Если бы сестру Ромки не объявили по имени, Лера, пожалуй, и не узнала бы её. На сцене, в ярком свете софитов, в вихре вьющихся оборок всех оттенков красного, с распущенными волосами, в которых красовалась роскошная алая роза, Эсма казалась выше, стройнее – и в сотню раз красивее. Зал встретил её аплодисментами. Танцовщица широко улыбнулась, подняла руку, приветствуя зрителей, чуть заметно кивнула гитаристам, – и под короткие, едва слышные аккорды поплыла по сцене. Зал замер.
– Видишь, видишь, как идёт? – шёпотом говорила Софья Николаевна. – Стакан с водой на голову поставить можно – ни капли не прольётся!
Лера кивала, замерев от восхищения. Эсма на сцене чуть заметно ускорила ритм. Крыльями развернулись её широкие рукава, качнулась и побежала волной оборка, чуть мелькнул под ней узенький мысок туфельки. Тихая, звонкая, весёлая дробь каблучков пошла по залу, всё усиливаясь. Ещё шире улыбнулась танцовщица. Закачались, заплясали в такт полумесяцы больших серёг. Зал взорвался овацией. Лера глубоко вздохнула, закрыв глаза. Горестно подумала: всё зря… Зря она задумала всё это… зря старается, зря каждый день по два часа отрабатывает движения… Зря сшила зелёную юбку… Никогда в жизни у неё такого не выйдет!
– Девочка, смотри внимательно! – сердито, словно почувствовав смятение своей ученицы, прошептала Софья Николаевна. – Я тебя зачем, по-твоему, сюда привела?! Посмотри, что Эмка делает ногами!
– Вижу… Здорово как… Я никогда не сумею…
– Да ты это давно уже умеешь! – вознегодовала старая цыганка. – Ты же видишь – это «батманчик»! А это – «качалочка»! А это – «ковырялка» с подбоем! И «перекидочки» – всё, что мы учили! И потом, что же ты хочешь, – Эмка с трёх лет на сцене пляшет! Она и в чечётке если собьётся – никто в зале не заметит! А примерчики всё одни и те же, они уж сто лет не меняются!
В антракте, когда все зрители вышли в фойе, Софья Николаевна подвела Леру к висящим на стене фотографиям актёров.
– Взгляни – это Ромкина мама со вторым мужем! Ромкиным отчимом!
Молодая цыганка со знакомыми огромными глазами смотрела на них с фотографии. Рядом с ней стоял высокий человек с некрасивым, но весёлым и добрым лицом, который сразу понравился Лере. Рада Лагутина была здесь старше, чем на портрете в роли Кармен, взгляд её казался усталым. Что-то показалось Лере необычным в её облике, она всмотрелась пристальней.
– Софья Николаевна, а ваша Рада… красила волосы?
– Здесь-то как раз нет, – старая цыганка улыбнулась. – Ромка тебе не рассказывал, что мама у него рыжая? Как ты?
– Ка-а-ак?! – опешила Лера. – А разве цыганки рыжие бывают?!
– Бывают, ещё как! Даже совсем блондинки бывают, только редко. А Рада всю жизнь со своим костром на голове мучилась! Ещё бы – рыжая цыганская плясунья! В театре-то типажные актрисы нужны, чёрные как вороны… Когда Раду на Кармен взяли, она специально для роли покрасилась! И даже для портрета крашеная позировала! А потом за Петьку замуж вышла, и он ей волосы уродовать запретил. Мне, говорил, моя жена золотая больше нравится! – Софья Николаевна снова улыбнулась, на этот раз так же грустно, как Рада на портрете. Больше Лера ни о чём спрашивать не рискнула и до конца концерта находилась в глубокой задумчивости.
Домой она вернулась в двенадцатом часу, взбудораженная и переполненная впечатлениями. В ушах до сих пор звучала весёлая цыганская музыка. Спать не хотелось ни капли. Подумав, Лера натянула юбку и с полчаса пыталась вспоминать танец Эсмы. Ей очень хотелось сделать такими же красивыми и ловкими собственные «примерчики». Но вскоре снизу, из квартиры Глушко, донёсся басистый рёв неугомонной Варьки, и Лера решила не добавлять людям шума своими каблуками. Вздохнув, она вытащила и разложила на столе французскую выкройку. Требовалось наконец прикинуть, как создать имитацию обнажённых плеч, и чтобы при этом Софья Николаевна не выглядела «куртизанкой преклонных лет».
Некоторое время Лера задумчиво разглядывала с карандашом в руках лист миллиметровки. Затем принялась чертить. Потом, увлёкшись, разложила вишнёвый бархат на полу и начала ползать по нему с мелком и линейкой в руках. Потом взялась накалывать бумажную выкройку, потом…
…Будильник разрывался от звона. В комнате было темным-темно, по стеклу стучал дождь. Подскочив на месте и сонно осмотревшись, Лера никак не могла сообразить, почему она сидит на полу, а будильник верещит в потёмках как полоумный. Светящиеся часы показывали без пяти три. Звон не прекращался, и в конце концов Лера поняла, что это не будильник, а телефон. Отбросив с лица спутавшиеся волосы и дёрнув по дороге выключатель, она побрела в прихожую, к аппарату.
– Алло?.. Кто это?..
– Лерка!!! – заорали ей в самое ухо. – Стрепетова, ты?!
– Я… – она не сразу узнала голос. – Кто это?..
– Твой отец дома? Дома или нет?!
– Да, он сегодня с дежур… – И вдруг остатки сна рванулись прочь, и Лера, прислонившись к стене, едва сумела прошептать: – Ромка… Господи, что случилось?
– Разбуди отца! Попроси прийти! Бабке с сердцем плохо! Я «Скорую» уже вызвал, но пока они доедут… Лерка, ради бога, прошу тебя!!!
– Сейчас! Не волнуйся, сейчас! – Лера швырнула трубку мимо аппарата, кинулась было в комнату отца, – но тот уже и сам стоял в пижаме на пороге прихожей, щурясь на лампочку.
– Что такое, Лера?
– Папа, пожалуйста… Там… Софья Николаевна… Сердце…
– Понял, – коротко сказал отец. – Иду.
– Я с тобой! – Лера натянула свитер и джинсы прямо поверх ночной рубашки, сунула босые ноги в туфли и помчалась за отцом. Вслед встревоженно пикала забытая трубка телефона.
У соседнего подъезда возвышался знакомый чёрный джип. Проклятый Боров почему-то решил сегодня пристроить своего монстра именно здесь. Оглядевшись, Лера поняла почему: возле их двери всё было занято вынесенным строительным мусором.
– Вот мерзавец! – выругался отец. – «Скорая» подъехать не сможет! Лера, беги в подворотню, встречай их, а я – наверх…
Лера нырнула в арку. И стояла там, зябко попрыгивая с ноги на ногу, ёжась в темноте, пока вдали не появились приближающиеся огни фар.
– Сюда! Сюда! Это мы вызывали! – она выбежала навстречу «Скорой». – Пожалуйста, в этот подъезд, первый этаж, налево, там открыто… Близко подъехать нельзя, один свин дорогу перегородил…
– Это твоя бабушка? – спросила женщина-фельдшер с усталым лицом. – Как давно начался приступ?
– Недавно, минут пятнадцать назад… Там с ней мой папа, он кардиолог!
– Это хорошо, – ласково сказала женщина. – Не волнуйся, мы знаем, что делать.
В квартире их встретил Роман в джинсах и измятой майке, явно натянутых впопыхах. Жестом показал на прикрытую дверь комнаты. Врачи вошли, вскоре оттуда донёсся их приглушённый разговор. Лера едва слышала ровный, спокойный голос отца. Подойдя, она осторожно заглянула в комнату. Роман стоял у неё за спиной: Лера слышала его тяжёлое, взволнованное дыхание.
– Не мешайте! – коротко велел отец, стоявший у спинки кровати. – Идите пока на кухню, я позову, если что.
Оставалось только послушаться. Лера вернулась в прихожую, закрыла распахнутую на лестничную клетку дверь и пошла на кухню, откуда тянуло холодом.
Роман стоял у открытого настежь окна спиной к Лере.
– Спасибо, – не оборачиваясь, отрывисто бросил он.
– Не за что. – Лера присела на табуретку. Холод уже пробирал до костей. На столе лежала смятая шаль Софьи Николаевны, и девушка, поколебавшись, накинула её на плечи.
– Ромка, ты… знаешь, не беспокойся. Папа очень быстро пришёл, он же кардиолог, он знает, что сразу надо сделать… Честно, всё будет хорошо!
– С-сволочи… – процедил он сквозь зубы, и Лера, испугавшись, умолкла. – Придурки… Ни у кого ума нет… У-у, чёртовы… – Дальше он начал ругаться на своём языке – медленно, глухо и, казалось, очень спокойно, но у Леры по спине побежали мурашки.
– Лагутин! Ты что?! Кто это – сволочи?
– Эти все… Для чего они бабке-то позвонили? Почему не мне на мобильный?! Ей же шестьдесят пять лет, она же умереть могла!
– Да кто, кто ей позвонил?!
– Цыгане наши. Из Парижа. Мама…
Он умолк на полуслове, опустив голову и застыв у открытого в сырую темноту окна. Лера поднялась и подошла к нему. Обняв сзади за плечи, насильно отвела от подоконника.