Я послушно дала Эдварду усадить себя в кресло. Он что-то говорил, растирая мне руки, но я почти ничего не слышала. Кристина и раньше читала статьи про Александра, но на этот раз я с пугающей отчетливостью поняла, почему иногда так плохо вела себя по отношению к Эдварду. Неужели я до сих пор люблю Александра? Неужели никак не могу забыть то, что произошло между нами в прошлом? Почему эти воспоминания все время преследуют меня? Я посмотрела на Эдварда. Что я делаю здесь с этим человеком? Ведь все, что окружает меня после замужества, мне абсолютно чуждо. А Александр где-то далеко и тоже одинок. Как и я сейчас в этой комнате. На несколько мгновений я перенеслась в гостиницу на Бейсуотер. Я снова сидела на кровати и слушала, как Александр клянется мне в любви, говорит, что я никогда не смогу вычеркнуть его из своей жизни, ведь как бы ни сложилось будущее, он всегда будет любить только меня.
Я судорожно вцепилась в руку Эдварда. Я люблю своего мужа! Я никогда не сделаю ничего, что могло бы причинить ему боль. Он должен спасти меня от этого кошмара…
За моей спиной открылась дверь, и я резко обернулась. Размахивая длинной тростью с приклеенной на конце звездой, в комнату вошла Канарейка. За ней, раздувая щеки, как будто играя на трубе, шествовал Джеффри. А замыкала эту своеобразную процессию Шарлотта. Ее личико обрамляли черные вьющиеся волосы, атласное платье было густо усыпано блестками, а на подушечке, которую она протягивала Эдварду, стоял хрустальный башмачок. И вот ее сияющие глаза – его глаза, – встретились с моими.
Не сумев сдержать душивших меня рыданий, я выбежала из комнаты.
АЛЕКСАНДР
Глава 16
Мы с Джессикой снова сошлись в тот день, когда Генри женился на Лиззи. До этого она жила в доме своих родителей, и мы не видели друг друга и не разговаривали больше шести недель. Я не слишком огорчился, когда она уехала. Хотя бы потому, что это означало освобождение от очередных жутких картин, которыми раньше сплошь были увешаны стены нашего дома. Лиззи осталась жить со мной, и, как ни странно, это не вызвало никаких кривотолков. Тем более что рядом практически постоянно находился Генри. Поэтому Лиззи прибегала к моим услугам, чтобы удовлетворить свой ненасытный сексуальный аппетит, лишь в те редкие часы, когда мы оставались наедине. Я постоянно корил себя за слабость, но поделать ничего не мог еще и потому, что Лиззи шантажировала меня, угрожая все рассказать Генри. И хотя я был почти уверен, что она этого не сделает, тем не менее продолжал снова и снова уступать этой женщине.
Генри и Лиззи расписались в Челси, и после короткой церемонии был прием в «Риде». Там присутствовала и Джессика. Увидев ее, я удивился тем чувствам, которые она во мне вызвала. Джессика очень похудела, а глаза на бледном лице казались просто огромными. Наблюдая, как она общается с гостями, я вновь испытал жгучий стыд при воспоминании о том, что ей пришлось перенести по моей вине. Ведь я непрерывно заставлял ее страдать начиная с самой первой нашей встречи.
Сначала мы оба испытывали неловкость, но потом, увидев, с какой готовностью Джессика покинула остальных гостей ради общения со мной, я понял, что она не меньше меня хочет хотя бы попытаться восстановить наши отношения. Она, правда, нарочито весело и беспечно рассказывала о своей новой, свободной жизни, громко смеялась и всячески делала вид, что ей абсолютно на все наплевать. Но я слишком хорошо ее знал. Она очень много пила, и я понимал, что в любой момент может произойти срыв. После приема я отвез ее домой и уложил в постель. На следующий день мы поехали к ее родителям и забрали вещи.
И в недели, последовавшие за примирением, мы наконец сделали то, что следовало сделать много лет назад, – обсудили наши отношения и чувства. Я был потрясен, узнав, что весь последний год, вплоть до нашего разрыва, Джессика принимала наркотики. Она говорила, что лишь таким образом ей удавалось хотя бы на время забыть о том, что я ее не люблю.
А жуткие картины, оказывается, символизировали ее матку, которая со временем сморщивается и теряет цвет, оставаясь бесплодной.
– Хотя, конечно, – говорила она, – я одна виновата во всем случившемся. Но я так страдала! И хотела заставить страдать тебя. Я боялась, если ты узнаешь, что я не смогу родить тебе детей, то будешь постоянно попрекать меня этим, а потому старалась выразить свои чувства через картины, ничего не говоря тебе… Но ведь основная беда не в этом, а в том, что ты по-прежнему любишь Элизабет. Ты вообще можешь себе представить, каково это – жить с человеком, любить его и все время знать о его любви к кому-то другому.
Я пришел в ужас от мысли, что прожил столько лет с Джессикой и даже не подозревал о тех мучениях, которые она испытывает. Хотя в этом, наверное, я был не до конца правдив с самим собой. Конечно же, я о них знал! Но мне просто было абсолютно на это наплевать. Ну что ж, теперь по крайней мере представилась возможность хоть чем-то искупить свою вину. И я старался. Все мое свободное время было посвящено Джессике. Мне очень понравилось часами сидеть в ее захламленной студии, которая снова наполнилась яркими и сочными красками. Сидеть и наблюдать, как обнаженная Джессика (почему-то она должна была делать это именно обнаженной) привязывает по кисти к каждой руке и водит ими по полотну. Я, правда, по-прежнему крайне скептически относился к ее своеобразному искусству, но теперь оно напоминало мне о днях, проведенных в Оксфорде, и эта легкая ностальгия очень сблизила нас.
Очень скоро я заметил, что Джессика стала много пить, но она решительно пресекала любые разговоры на эту тему.
– Могу я позволить себе небольшие радости? – икнула она, когда однажды я пришел домой довольно рано и застал ее лежащей на диване, рядом с почти пустой бутылкой джина.
– Но, Джесс, милая, еще вчера вечером эта бутылка быда полной!
– Оставьте меня в покое, Александр Белмэйн! И вообще, чего это вы сегодня заявились в такую рань?
– Если ты помнишь, я здесь живу. Ну давай, вставай, попробуем влить в тебя немного кофе.
– А больше ты ничего не хочешь в меня влить? – пьяно захихикала Джессика. – Что, все никак не можешь сделать мне ребенка?
– Джесс, возьми себя в руки, прежде чем скажешь что-нибудь такое, о чем впоследствии будешь жалеть.
Внезапно она разрыдалась.
– Извини. Я не хотела тебя обидеть. Я сама не соображаю, что говорю и что делаю. Я совершенно запуталась. Раньше, когда ты не любил меня, все было проще. А что же нам делать теперь? Может быть, сходить к какому-нибудь врачу? Я же знаю, как ты хочешь ребенка. Так вот, знай: я не собираюсь его тебе рожать!
Я понял, что продолжать какой-либо разговор бесполезно, и вышел из комнаты. Поговорим, когда она протрезвеет. Кроме того, в одном она совершенно права – нам действительно нужно сходить к специалисту. В конце концов мы уже довольно долго живем не предохраняясь, а результат нулевой. Хотя о каком ребенке может идти речь, когда Джессика пьет практически каждый день?
И снова наша жизнь превратилась в вереницу сплошных ссор. Причем каждая последующая была еще более бурной, чем предыдущая. Хотя меня не покидала уверенность, что беременность все бы изменила. Тогда Джессика наверняка убедится в моей любви. И кроме того, нам просто необходимо существо, которое мы оба любили бы, о котором вместе заботились.
Инструкции по делу Пинто я получил в тот самый день, когда мы с Джессикой все-таки набрались мужества и решили сдать все необходимые анализы на бесплодие. Сильнее меня этим делом был удивлен, пожалуй, только наш клерк Рэддиш. Я уже сталкивался с делом Рут Пинто раньше, и мне даже удалось добиться ее освобождения под залог. После этого ее поверенный сказал мне, что она настаивает, чтобы я и дальше занимался ее делом. Правда при этом он очень ясно дал понять, что ее желания в данном случае абсолютно не совпадают с его.
Британское правительство, а точнее министерство обороны, обвиняло Рут Пинто в краже совершенно секретных документов и продаже их одному из ста пяти русских дипломатов, которые после этого случая были высланы из страны. Насколько я помнил, эти документы касались маневров Королевского флота в Балтийском море.
Дело разбиралось четыре дня и очень широко освещалось в прессе. Мои отношения со стороной обвинения складывались непросто, но меня это даже забавляло, поскольку уверенность в собственной победе росла от заседания к заседанию.
Вечером накануне последнего дня суда мы с Джессикой ужинали дома. Я немного нервничал из-за неожиданного поворота в деле, который произошел на сегодняшнем заседании. В тот день давал свидетельские показания близкий знакомый Рут, и они оказались самым настоящим подарком обвинению. Теперь мне приходилось резко менять линию защиты. В связи с этим настроение у меня было подавленное, и я даже не сразу заметил, что Джессика пьяна.
Она сидела напротив меня и пыталась налить себе супу, но в результате большая его часть оказалась на скатерти. Заметив мой взгляд, Джессика демонстративно вылила следующий половник на соль и перец.
С трудом сдержавшись, я протянул руку и как можно спокойнее сказал:
– Дай мне, пожалуйста, половник. Я хочу налить себе немного супу.
В какой-то момент мне показалось, что она швырнет им в меня. Но потом ее настроение вдруг резко изменилось, и она рассмеялась. Причем смех был настолько. заразительным, что я тоже не смог удержаться. Мгновенно оборвав смех, Джессика спросила:
– Почему ты смеешься?
– Наверное, потому же, что и ты.
– Но ведь ты не догадываешься, над чем я смеюсь, не так ли? А я смеюсь над тобой, Александр Белмэйн. Над великим Александром Белмэйном, который знает все на свете. И конечно же, он знает, что со мной сегодня происходит, да? Ну как же может быть иначе! Но даже если бы ты действительно это знал, тебе бы было безразлично, разве не так? Ведь тебе безразлично все на свете, кроме собственной персоны.
– Ради Бога, Джессика, у меня сегодня более чем достаточно проблем и без твоих детских выходок. Либо говори прямо, что ты имеешь в виду, либо заткнись.