Он проводил с ней время и показывал достопримечательности. Он проводил с ней некоторые ночи. Не каждую. Иногда его не было дома. А иногда он сторонился общества. Он тренировался и боксировал в салоне Джексона. Наслаждался мужской компанией в своих клубах. Играл в азартные игры, то выигрывая, то проигрывая. Когда он выигрывал, то успокаивал свою совесть тем, что говорил себе, что в этом нет никакого вреда. А когда его охватывала смертельная тоска после проигрыша, он всегда убеждал себя, что сможет бросить, когда пожелает, точно так же, как он отказался от женщин и алкоголя. Клара теперь была единственной женщиной, с которой он спал.
Он никогда не выезжал с ней по вечерам, не делал попыток представить ее обществу, но осень ведь была не лучшим для этого временем. Тем не менее, сезон начинался поздно и все больше и больше людей приезжали в город. Вечерние развлечения продолжались.
— Ты хотела бы как-нибудь вечером поехать в театр? — спросил Фредди жену однажды рано утром, после того, как позанимался с ней любовью и они лежали, сонные, прижавшись, друг к другу.
— О, Фредди! — Она повернулась к нему, и даже в сумраке комнаты он мог видеть, как загорелись ее глаза. — А можно? В самом деле? Папа никогда не разрешал мне выходить из дома по вечерам, хотя в Эбури-Корте после твоего отъезда я несколько раз выезжала, когда погода была еще достаточно теплой. Папа боялся холодного ночного воздуха.
— Мы тебя хорошенько закутаем, — сказал он, — так что холод до тебя не доберется.
— Театр! — воскликнула она. — Он очень красивый, Фредерик? О, он должен быть великолепен. — Ее тон неожиданно изменился. — Но мне нечего надеть. Только платья, которые я ношу вечерами дома.
— Эту проблему несложно решить, — сказал он. — Я завтра вызову модистку на дом. Ты должна иметь новые платья на все случаи, Клара. Сейчас, в преддверии зимы, все возвращаются в город, и мы будем посещать вечерние мероприятия.
Последовала короткая пауза.
— Значит, я останусь на какое-то время? — спросила она.
Останется? Он намеревался держать ее рядом с собой лишь в течении недели или двух, а потом отвезти ее домой и продолжить жизнь, полную свободы. Прошло уже больше двух недель.
— Мы посмотрим, как дальше пойдет, — сказал он, — хорошо?
Она кивнула и прижалась щекой к его плечу. Он устроился поудобнее, чтобы поспать. Но она заговорила снова:
— Фредди, — прошептала она, — когда мы поедем в театр? Скоро?
Он повернулся на бок и, обняв ее рукой за шею так, чтобы ее голова оказалась лежащей на его плече, поцеловал ее в губы.
— Скоро, — сказал он. — Или и того раньше. Довольна?
Она хихикнула.
— Если хватит времени сшить новое платье, то да. Ну и как я теперь засну?
— Закрой глаза и расслабься, — ответил он. Боже, она была взволнована. Слишком взволнована, что бы спать. И все потому, что он предложил сводить ее в театр. Он ощутил странное желание заплакать. Он повернул ее на бок, притянул к себе, успокаивающе поглаживая по спине, и тепло поцеловал ее еще раз.
Она вздохнула, едва не замурлыкав.
Клара могла поджать пальцы на ногах.
— Что является ужасной, наглой ложью, — сказала она Гарриет, — если сравнивать это со сжиманием кулаков. В пальцах ног у меня совсем нет силы. С огромным усилием и сосредоточившись, она могла пошевелить из стороны в сторону каждой стопой. — Почти достаточно, чтобы заметить невооруженным глазом, — сказала она. Она могла даже на дюйм или около того передвинуть ступню по направлению к ноге, хотя это едва ли можно было назвать сгибанием. Колени вообще ее не слушались.
— Я говорила про пальцы ног к тридцати годам? — однажды утром сказала она Гарриет, откидываясь на подушки кровати и всем своим видом демонстрируя изнеможение, которое лишь отчасти было притворным. — По-моему, я была излишне оптимистична. Так не пойдет, Гарриет. Как я могу надеяться, что когда-нибудь буду ходить?
— Может, если я буду массировать твои ноги, кровь в мышцах потечет сильнее и поможет им стать крепче, — предложила Гарриет. — Я раньше разминала плечи и спину матери. Она страдает ревматизмом. Мама всегда говорила, что у меня сильные руки.
Они действительно были сильными и растирали и массажировали ее с неумолимостью, которая была одновременно и успокаивающей, и мучительной.
— Ай! — воскликнула Клара, в определенный момент сильно желая иметь возможность выдернуть ногу из рук Гарриет. — По крайней мере, мы знаем, что в них есть чувствительность, Гарриет. Какая неприятная работа для тебя. Мои ноги словно палки. Как вообще можно думать о ходьбе на них?
Эти слова неожиданно показались им обеим смешными, и они опять расхохотались. Они много смеялись и хихикали с тех пор, как Клара начала делать свои «упражнения». Клара решила, что смех был лучше, чем признание боли, разочарования и даже отчаяния. И, вероятно, Гарриет тоже считала, что это лучше, чем поддаваться жалости, которую она должна была к ней испытывать.
Плакала Клара в одиночестве. Это случалось чересчур часто, нанося удары по ее самоуважению. Особенно сильно она плакала в те ночи, когда Фредди не приходил домой. Презренные слезы жалости к себе. Думая, что она никогда не сможет снова ходить, Клара давно смирилась со своей немощью и принимала ее с напускной жизнерадостностью. Теперь, когда она знала, что у нее появился шанс снова ходить, она была близка к отчаянию. Успехи были очень медленными, практически незаметными. Она боялась, что это никогда не произойдет. Неважно, как сильно она старалась, этого не будет. Между тем были сосредоточенные и изматывающие усилия ради достижения бесконечно малого результата. И боль.
Фредди она ничего не сказала и занималась втайне. Если она ничего не добьется, он никогда и не узнает о ее попытке. Если же она достигнет цели — но иногда она думала, что никогда ее не достигнет — что ж, тогда она удивит его. У нее была заветная мечта о том, как она однажды зайдет в библиотеку, где он будет заниматься за столом какими-то делами, и увидит, как он от удивления откроет рот, услышит звук упавшего стула, когда Фредди торопливо встанет, обойдет стол и сожмет ее в объятиях.
Это глупо, думала она, шмыгая носом и вытирая глаза, пытаясь посмеяться над собой. Как будто для Фредди это так много значило. Даже если она сможет ходить, она все равно будет худой и некрасивой. Она ненавидела свою внешность. Она хотела красоты. Только луну и звезды, и все. Она будет довольна, оставив солнце там, где оно есть. Она высморкалась.
Нет, не будет. Она хотела и солнце тоже. И она внезапно кое-что поняла. Это было словно слепящая вспышка, как если бы она действительно смотрела в сердце солнца. О, Боже, подумала она. О, Боже. О, Боже. Она могла повторять эти слова до второго пришествия, однако, они не могли скрыть другой ее мысли, которой не нужно было словесное выражение. Она хотела получить и его любовь. Всю ее. Почему? Потому, что она любила его, конечно же. Глупая, недалекая, смешная женщина.
Она не хотела об этом думать. Той особенной ночью он снова не пришел домой. Он снова был с ней. Если была только одна «она», а не каждый раз разная. Так или иначе, он был с ней, а не со своей женой. Она задумалась, даже не пытаясь выкинуть эту мысль из головы, как она делала обычно, что они сейчас делали. Спали? Или…
Нет, она не скажет ему, что пытается научиться ходить. Если она сможет это сделать, тогда она будет обладать большей свободой в жизни, чтобы жить независимо от неверного мужа, которого она, так уж вышло, полюбила. Это была ни на что не влияющая случайность.
Если бы кто-то владел солнцем, оно, пожалуй, в любом случае было бы слишком ярким для глаз. К таким вещам лучше относиться философски.
Иногда они с Гарриет говорили о Лондоне, о том, что они видели, и о том, что им еще предстояло увидеть. Они могли разговаривать бесконечно, так как обеим эта тема доставляла удовольствие.
— Фредди скоро повезет нас в театр, — сказала Клара Гарриет, массажировавшей ее ноги, на следующее утро после того, как он ей об этом сообщил.
Когда Гарриет посмотрела на нее, в ее глазах отразилось то же желание, которое, должно быть, было у нее самой намного раньше этим утром, подумала Клара.
— Вдвоем? — спросила она. — Как тебе повезло, Клара. Ты должна мне все потом подробно рассказать.
— Нет, глупая гусыня, — ответила Клара. — Разве я не сказала «нас»? Он собирается пригласить и лорда Арчибальда.
— О, Клара! — Руки Гарриет замерли. — Это действительно будет замечательно. Но мне нечего надеть.
Клара засмеялась.
— Я сказала то же самое. Фредди пришлет модистку после обеда, перед тем, как мы отправимся гулять. С тебя тоже снимут мерки для платья. — Она жестом поднятой руки прервала готовые сорваться с губ подруги возражения. — В качестве благодарности за помощь, которую ты оказываешь мне последние несколько недель, Гарриет. Не надо, не отказывайся. Это доставит мне массу удовольствия.
— Спасибо, — тихо сказала она, поспешно опустив глаза и продолжив свое дело, но недостаточно быстро, чтобы скрыть засверкавшие в них слезы.
— Тебе нравится лорд Арчибальд? — спросила Клара. Раньше они о нем не говорили, хотя он был весьма внимателен.
— Ему нравится смеяться надо мной и вынуждать меня краснеть, — сказала Гарриет. — Он относится ко мне, словно к забавному ребенку.
— Едва ли это так, — нахмурилась Клара. — Он совершал по отношению к тебе какие-либо неуместные поступки, Гарриет?
— Конечно, нет. — Гарриет изумленно посмотрела на нее. — Ты думаешь, я бы позволила такое?
— Нет, — сказала Клара. — Но мне кажется, он опасный мужчина. Полагаю, он привык все делать по-своему. Я думаю, что он увлекся тобой.
Гарриет покраснела.
— Как глупо, — сказала она.
— Ты очень благоразумная, — сказала Клара. — Намного благоразумнее меня, Гарриет. Но я не могу не дать тебе один материнский совет. Будь осторожна. Хорошо?
— Я не уверенна в том, что благоразумна, — сказала Гарриет, — но я реалистка. Я знаю, что для лорда Арчибальда Винни я лишь забавный эпизод. А теперь, как ты думаешь, если я возьму твою ступню и согну ее под углом к ноге, ты сможешь толкнуть ею мою руку? Возможно, нам нужно сначала попробовать делать это так, раз уж у тебя не слишком получается сгибать ногу в щиколотке самой. Попробуем?