Поняла, что в спину мне упираются взгляды с задних рядов и взгляды вальцгардов.
Этих взглядов было столько, что мне стало нечем дышать, потом затошнило. Я подхватила сумку и, не щадя ботинки и туфли сидящих в моем ряду, опрометью вылетела за дверь.
До лифтов я добежать не успела, Джамира догнала меня в холле.
– Танни! Танни, подожди.
Я остановилась, хотя меньше всего мне хотелось останавливаться и еще меньше – с кем-то говорить. Особенно с ней.
– Прости, – выдохнула она. – Я не представляла, что все так получится.
– А как ты себе это представляла? – поинтересовалась я.
Сейчас, после слов Гроу, во мне ощущалась странная пустота. Гигантская такая дыра размером с черную, про которые нам рассказывали в школе.
– Никак. – Джамира покачала головой. – Он просто… Когда мы разговаривали, он упомянул трюки, и… я… слушай, это непростой разговор. Давай где-нибудь сядем.
«Где-нибудь» оказалось одним из небольших коридорных холлов, залитым солнечным светом. Два диванчика и журнальный столик, по обе стороны – вьющиеся хитросплетения каких-то растений, которые к тому же умудрились зацвести белыми цветочками с широкими лепестками.
– Я понимаю, что это сейчас не в тему, но… – Она покачала головой. – Мне было семнадцать, когда я сделала аборт. С тех пор у меня нет детей и нет мужа, потому что для него оказалось важным, чтобы они были. Когда мне было семнадцать, у меня не было возможности воспитать и вырастить ребенка, у меня не было возможности что-то вообще ему дать. У тебя есть. Была. Я просто хочу, чтобы ты понимала, почему я так отреагировала.
– Тебе вовсе не обязательно все это мне говорить.
– Обязательно. Я не думала, что Гроу за мной рванет, когда шла к тебе. Не знаю, почему он за мной пошел, я просто извинилась и сказала, что мне нужно срочно поговорить с тобой о том, почему ты не поставила меня в известность по поводу трюков.
«А он вообще наблюдательный драконохрен».
Этого я, к счастью, вслух не сказала.
– Что вообще между вами происходит, Танни? Что это было?
– Ничего, – сказала я чистую правду.
– Это был его ребенок?
Я не ответила.
Джамира молчала долго, но мне было все равно. Я вдруг поняла, что могу молчать целую вечность и даже больше, особенно сейчас.
– Послушай, я это заварила, мне и расхлебывать. Давай вместе туда вернемся, и…
– Нет.
– Что – нет? – переспросила Джамира.
– Нет, – повторила я четко, глядя ей в глаза. – Я туда не вернусь, пока он там. Я не стану с ним работать.
Режиссер покачала головой:
– Танни, я понимаю. Это было грубо, это было… ужасно, и я сделаю все, чтобы эта ситуация как можно скорее разрешилась…
– Как? – поинтересовалась я.
Этот вопрос, кажется, поставил ее в тупик. Честно говоря, я ее понимала, но помогать не собиралась, потому что ситуация и правда была тупиковая. Гроу при всех заявил, что я сделала аборт, а я после такого не то что с ним работать, я его даже издалека видеть не хотела. Не была уверена, что удержусь от желания вцепиться в эту дракономорду и ее расцарапать. Впрочем, страшнее этого была только пустота, которая продолжала во мне разрастаться.
Если с «расцарапать» еще можно было что-то сделать, то с пустотой нет, а самое страшное, что я не представляла, как это вообще возможно. Может, конечно, сработал какой-то защитный механизм, включившийся от перегрева психики, но меня сейчас даже не трясло. Возможно, потом он выключится, но пока исправно работал.
– Танни, ты же понимаешь, что у нас сроки, – сказала Джамира. – Ты представляешь, сколько стоит каждый съемочный день в Лархарре?
– Я представляю, сколько стоит мой съемочный день, – сказала я. – И мои чувства. Прости, но после того, что он сделал, работать с ним я не буду.
Режиссер глубоко вздохнула:
– Убеждать тебя бесполезно, я так понимаю?
– Совершенно. – Я встала, и она поднялась следом.
Вальцгарды наградили нас пристальными взглядами, я им кивнула, но прежде чем успела сделать шаг, Джамира перехватила меня за локоть.
– А если он извинится? Так же, перед всеми.
Я чуть не рассмеялась: Гроу и прилюдные извинения – это примерно из той же оперы, что я и счастливое детство. Хотя вру, кусочек детства у меня был счастливым, вот примерно такая же вероятность, что он извинится, все-таки была.
– Когда извинится, – сказала я, – тогда и продолжим разговор.
После чего отняла руку и направилась к лифтам, по дороге пытаясь выковырять из себя желание расцарапать Гроу физиономию. Оно не выковыривалось от слова «совсем». То есть когда я об этом подумала, чисто теоретически предположила, мне показалось, что такое возможно. Лучше бы оно было возможно.
Все лучше, чем странный ступор и холод в груди.
В номере я закрылась (предварительно повесив табличку «Не беспокоить»), после чего легла на кровать и уставилась в потолок. Сейчас мне жизненно необходимо было продумать последствия своего решения, которые, возможно, приведут к выплате неустойки. Сумма там была огромная, но как бы я ни пыталась заставить себя развернуться в сторону съемок – не могла.
Ни Ильеррская, ни наша команда, которая сейчас осталась внизу в конференц-зале, не могли заставить меня это решение изменить. У меня постоянно жужжал смартфон (я выключила звук): звонили и Бирек, и Гелла, и даже Ленард, но я понимала, что сейчас не время для разговоров. Слишком велико было искушение снова поддаться привычному «я должна, потому что».
Нет.
Не должна.
Из этой ситуации все-таки есть один выход, и это замена Гроу. Либо его извинения (второе еще менее вероятно, чем первое). Если предположить, что он все-таки извинится… После такого я даже могла пойти на кратковременное сотрудничество с ним в Лархарре. Увы, больше я пока ничего представить не могла, поэтому взяла телефон, перевела его в режим «занята» и открыла архивы Ильеррской.
Глава 8
Ильерра
Огонь обжигает горло и плавит легкие, он плавит меня всю. Душит, сжимается кольцом на шее охватившая ее таэрран.
– Теарин! – Чей-то голос врывается в воспаленное сознание.
Я уже почти ничего не понимаю, перед глазами – пелена пламени, оно повсюду, оно берет начало во мне, изменяет мое тело.
– Теарин, нет!
Рывок возносит меня вверх, следом – во тьму, воздух становится обжигающе холодным, я шиплю, пытаясь вырваться из цепкого кольца рук, но оно все плотнее обхватывает меня. Все сильнее запах горелой ткани, от дыма слезятся глаза, я чувствую, как огонь и сила начинают меня покидать. Дыхание рваное, через раз, а сердце, напротив, колотится с такой силой, что чудом не рвется прямо в груди.
– Теарин, девочка… ну же, успокойся. Успокойся. – Кто-то гладит меня по голове, но эта рука дрожит.
Дрожит, как и голос, который теперь уже более отчетлив, и я пытаюсь вздохнуть. Вдохнуть прохладный живительный воздух, а не жидкое пламя, что окружало меня последние несколько минут.
– Ну, ты меня и напугала. – Теперь я, кажется, понимаю, кому принадлежит этот голос.
Бертхард.
Рывком освобождаюсь из его рук, залепляю пощечину, от удара боль отдается даже в кисть.
– Тихо! – Он вскидывает руки, глядя мне прямо в глаза. – Тихо!
– Предатель, – шиплю я, озираясь по сторонам в поисках хотя бы чего-то, что можно схватить, чем можно защищаться.
Только сейчас понимаю, что мы в коридоре и что здесь нет стражи. Кроме него. Волосы опалены, на щеке и скуле наливаются кровью следы от моих ногтей, верх одежды до пояса истлел, ярко горят родовые узоры. Глаза тоже горят – алым, зрачки вертикальные.
– Мне пришлось забрать твой огонь, – объясняет он. – Ты начала оборот… Как такое возможно?!
Хотела бы я знать, как такое возможно, но Бертхард качает головой:
– Потом. Нам надо уходить сейчас, ты нужна Ильерре.
Что?!
– Дни Горрхата сочтены, – резко говорит он, – каким бы ни был исход этой битвы…
Битва!
Только сейчас я вспоминаю, с чего все началось, или чем все закончилось. Дозорные сообщили о прибытии Витхара, о волнениях в пустошах. Но не могу отделаться от того, что сказал Бертхард: «Дни Горрхата сочтены». Что он имел в виду?
– Пойдем, я все объясню по дороге, – говорит он, протягивая мне руку. – Сейчас мне надо вывести тебя отсюда.
– Объясняй, – резко говорю я, но руку не принимаю.
Каменный ход узкий и низкий, но мне вполне хватит места, чтобы не касаться Бертхарда.
– Мятеж зрел уже несколько лет, – говорит он, пока мы идем. – Первые годы правления Горрхат просто уничтожал всех недовольных… За любое неосторожно брошенное слово казнили без разбирательств.
Мне становится страшно. Сколько людей он убил просто за то, что они… Я прикрываю глаза. Сейчас не время об этом думать.
– Впоследствии стало еще хуже. Он устроил отбор, требовал себе женщин из знатных родов. Семьи, которые отказались прислать дочерей, приравнивались к изменникам. Все это время он накачивал себя кровью драконов и, видимо, окончательно повредился умом. Потому что в конце концов объявил, что все десять девушек станут его женами одновременно. Одну из них он изнасиловал, когда она отказалась добровольно взойти с ним на ложе. Когда ее отец вызвал насильника на поединок, Горрхат порвал того в клочья. Его, его жену, младшую сестру той девушки, хотя она умоляла их пощадить.
Меня замутило, и я остановилась, чтобы перевести дух. У самой лестницы приложила ладонь к таэрран, вцепившейся в мою шею своими отравленными ржавыми крючьями.
– Теарин, все в порядке? – Бертхард заглянул мне в глаза.
«Нет», – хотела сказать я, но вместо этого оттолкнулась от стены и зашагала по ступеням.
– После этого он объявил Ильерру закрытыми землями, разорвал все торговые соглашения, по его приказу все подземные пути завалили камнями. Мы оказались полностью отрезаны от мира.
Я споткнулась, но вовремя ухватилась за скользкую холодную стену, покрытую мхом. Мне некуда было бежать. Когда я думала о ментальном приказе Горрхату, я даже не представляла, что бежать мне попросту некуда. Из города было не уйти (только в пустоши – за голодной смертью). Долина, где можно продержаться какое-то время, сейчас почти уничтожена, а горожан он заставил бы меня выдать. Да что там, я сама бы вышла к нему, если бы возникла угроза чьей-то жизни.