Капля крови появилась на губах Авы, так сильно она их прикусила. Она снова повернулась ко мне:
– Не знаю, что для меня тяжелее принять – что вы лгали мне всю мою жизнь, произнося мое имя, или то, что все это, в сущности, не имеет ко мне отношения. Я была просто удобна вам для того, чтобы заполнить мной пустоту. Чтобы надевать на кого-то розовое платье и повесить на стенку еще одну фотографию.
Я не знала, что можно причинить мне такую боль, не прикасаясь ко мне.
– Нет, Ава. Ты не права. Я люблю тебя, потому что ты такая, как ты есть. Потому что ты упряма и всегда сначала делаешь шаг, а потом смотришь, куда он тебя ведет, потому что ты честная, добрая, умная. И потому, что ты способна так безоглядно любить. Ты бросаешься очертя голову и отдаешь все, что у тебя есть. Я думаю, поэтому твои братья и приняли твое появление в нашей жизни – потому что ты одаряла их любовью с такой щедростью. – Я икнула и поняла наконец, что я плачу. – Я люблю тебя, потому что ты – моя дочь, независимо от того, кто дал тебе жизнь. И всегда буду любить.
Она трясла головой, пока я еще говорила, как будто этим движением она отрицала все, что я сказала.
– Вы не моя мать. Моя мать умерла, и как бы вы себя ни называли и что бы ни говорили, это ничего не изменит. Вся моя жизнь была сплошная ложь. Из-за вас. И я не хочу больше видеть вас. Никого.
Она устремилась к двери, но я успела увидеть, что она тоже плачет. Она остановилась, не поворачиваясь к нам лицом.
– Так кто же я? Кристина или Дженнифер?
Я так давно не думала об этих именах, что мне потребовалось время, чтобы вспомнить.
– Ты Тина. Кристина Мэри.
Ава опустила голову.
– Скутер. Джимми называл меня Скутер, потому что я еще не могла ходить, а уже ерзала на заду. Это, наверно, единственное, что я знаю о своей семье.
Она взялась за ручку двери, но я ее остановила.
– Я назвала тебя Ава, потому что это значит «жизнь». Не потому, что ты начала новую жизнь, но потому, что ты вернула мне мою.
Ава поколебалась только одно мгновение.
– Не трудитесь прощаться. Просто уходите. – Она вышла в холл, тихо закрыв за собой дверь, словно боясь потревожить еще и других призраков.
Глава 33
Ава
Сент-Саймонс-Айленд, Джорджия
Август 2011
Обычно я спала неглубоко по ночам, когда дежурила, поэтому, проснувшись на следующее утро в восемь часов, быстро вскочила с постели. Голова отупела, рассудок не мог переварить все, что обрушилось на меня за короткое время. Я проверила телефон – не пропустила ли я вызовы? Слава богу, за минувшую ночь ни у одной из моих пациенток роды не начались. Я не сомневалась, моего опыта и профессионализма хватило бы на то, чтобы принять ребенка, но мозг мой витал где-то в другом месте.
Я приняла душ, оделась и, взяв телефон, увидела, что Тиш звонила трижды, пока я была в ванной, но сообщения не оставила. Я положила телефон в карман и не стала ей перезванивать. Я была еще не готова ни с кем говорить. Мне нужно было во многом разобраться, причем самой. И было только одно место, где я могла это сделать: место, где все началось.
Воздух был влажный, мох на деревьях обвис под собственной тяжестью. Я села в машину, где был кондиционер – и в то же время потому, что я не была уверена, что у меня хватит сил добраться туда и обратно на велосипеде.
Подъезжая к повороту на плантацию Смитов, я заметила там множество машин и более оживленную деятельность, чем мне случалось наблюдать раньше. Не доставили ли уже новое оборудование, о котором говорила мне Тиш? Сбросив скорость, я свернула направо и вскоре увидела развалины старого дома с изумительным садом – все это вместе напоминало старуху в нарядном платье.
Цветы на жаре поникли, и мне казалось, что запах пепла по-прежнему висит в воздухе. Но на деревьях чирикали птицы, две белки скачками стремительно понеслись в лес, напоминая, что жизнь продолжается и как-то соседствует и сосуществует с тленом и разрушением.
Я побрела по дорожкам мимо цветов. Вот и решетка с вьющимся страстоцветом – у обгорелых камней камина. Я не заметила ее в первый раз, потому что я ее не искала. Сама собой перед глазами возникла картина – двухлетний ребенок лежит под прикрытием страстоцвета…
– Привет, мисс Ава. Пришли поговорить о вашем саде?
Я быстро повернулась, сердце у меня заколотилось.
– Джимми, я не видела вашего фургончика…
Он повел в сторону подбородком.
– Я оставил его с другой стороны. Его отсюда не видно.
Он был без перчаток, и я вспомнила, что нашла их на кладбище.
– Я нашла ваши перчатки, но оставила их в велосипедной корзинке. Я привезу их попозже, если хотите.
Он снял бейсболку и привычным движением – оно мне запомнилось – отер рукавом лоб. Но на этот раз я обратила внимание на его светлые волосы, потемневшие от пота, и тонкие умелые руки, которые мы, вероятно, унаследовали от нашей матери.
– Или я их заберу, когда приду поработать в вашем саду. – Он улыбнулся, и я знала, что он думает о цветах, которые он решил там посадить. Он был не из тех, кто уступает, и еще неизвестно, кто из нас выиграет в этом споре.
Я подошла к нему поближе.
– Ты знаешь, кто я, Джимми?
Слегка наклонив голову, он застенчиво кивнул.
– Как давно ты знал?
Он поморщился, размышляя:
– Я думаю, с тех пор как ты повредила себе ногу и не заплакала. Ты и маленькая никогда не плакала. Даже когда папа сломал тебе ноги, ты не плакала. Я подумал, что двух таких людей быть не может. – Он снова улыбнулся. – И ты на меня похожа.
Мне захотелось громко расхохотаться.
– Значит, ты умнее меня. – Я подошла ближе и взяла его искалеченные руки в свои. На ощупь они оказались прохладнее, чем я думала – как будто шрамы могли хранить жар тридцатилетней давности. – Спасибо, – сказала я, глядя в его карие глаза, такие же, как мои. – Ты спас мне жизнь.
Он пожал плечами, все еще улыбаясь:
– Нет. Я просто вытащил тебя из дома. Самое трудное сделали твои папа и мама.
– Нет, Джимми. Они поступили дурно.
Он пристально на меня посмотрел, и я вспомнила, как однажды подумала, что он намного умнее, чем некоторые считают. Я съежилась под его наблюдательным взглядом, стараясь не слышать правды в его словах.
– Я убежал. Боялся, что попаду в тюрьму, хотя твой папа сказал, что этого не случится. Но я знал, что в тюрьме полно таких людей, как мой папа, и это было все, о чем я мог думать.
Он прищурился на солнце.
– Видишь эти увядшие цветы возле ограды? – Он повел головой в сторону отделенной от леса полоски земли. – Я посадил там весной туберозы, и выросла только одна. И потому, что ее единственную полностью освещало солнце. Не думаю, что я поступил неправильно, посадив остальные в полутени. Потому что не сделай я этого, я бы не нашел для них потом самое лучшее место.
Я нахмурилась, подумав, не ошибаюсь ли я на его счет, понял ли он в самом деле, что я говорю.
– Если бы мой папа не рассказал начальству, что случилось, мы могли бы быть вместе. Мы бы вместе росли.
Он подошел к клумбе с петуниями и начал вырывать их с корнями, добавляя их к уже образовавшейся куче.
– Сначала я не знал, кто такая Глория, когда она пришла взглянуть на могилы. Я не видел ее в ночь пожара, так что не знал, что она твоя мама. Но я помнил ее с того времени, когда мы учились с Джошуа в одном классе, и она заходила посмотреть мамин сад. Она мне понравилась. Мне нравилось, как она слушала маму, как будто мама могла сказать ей что-то важное. Это было забавно, потому что она сказала, что никогда не разводила сад и хочет, чтобы ей помогли выращивать глицинию. Мама сказала, что нужно иметь терпение и выращивать то, что нравится. И чтоб ошибаться она не боялась, потому что ошибки – это способ чему-нибудь научиться. Как у меня с туберозами. – Он помолчал. – Я понял, что она твоя мама, когда она принесла мне посадить страстоцвет.
Джимми снова сосредоточился на петуниях, и я присела с ним рядом, подавляя свое раздражение.
– Но ты говоришь что-то не то, Джимми. Какое это имеет отношение к тому, что мои родители украли меня и лгали мне все эти годы? Тебе это безразлично? Ты вообще в своем уме?
Не поднимая глаз, он продолжал дергать петунии.
– Мне небезразлично, что мамы и Буера нет здесь со мной… Да, твои родители тебе лгали… Но, может быть, потому, что не хотели ранить тебя правдой? Это огромная ужасная вещь. И может быть, ты не была готова услышать ее до сих пор. Даже ребенком ты не любила, когда правда оказывалась не такой, какую ты бы хотела. Ты ломала игрушку и ожидала, что она будет в порядке, если ты захочешь. – Он присел на пятки и поднял на меня глаза. – Мне кажется, тебе и мне все равно повезло.
Я встала на колени и, ища выход своему раздражению, начала вырывать петунии из земли.
– Еще меньше суток, как я узнала, что ты мой брат, и мы уже с тобой ссоримся.
Он усмехнулся:
– И это здорово, а?
Несмотря на свои противоречивые эмоции, я не могла удержаться от улыбки.
– Нормально.
Выражение его лица стало задумчивым.
– Ты считаешь, у твоих родителей будут неприятности, если кто-нибудь об этом узнает?
Я хотела сказать, что это мне безразлично, но я знала, что это неправда.
– Я не знаю.
– Тогда я думаю, нам лучше никому ничего не говорить без необходимости. Плохой человек умер. Второй раз его уже не убьешь.
Я перестала вырывать цветы, вспомнив, что он сказал раньше. «Тогда ты узнаешь, что ты хочешь вырастить, а что выполоть». Мне не хотелось бы это признать, но он был прав. Он пострадал больше меня, и все же он понимал, чего было важно держаться – а что выполоть. Моя семья утаила от меня нечто важное, но они подарили мне прекрасную жизнь, и больше любви, чем хватило бы на целую жизнь.
Я долго смотрела на своего брата, а потом так крепко его обняла, что, стоя на коленях, он еле удержался, чтобы не упасть.
– Я думаю, ты самый умный человек, какого я когда-либо встречала.