«Я люблю тебя, душа метро. Уже сто двадцать лет как люблю!» – вспомнила Люся. И улыбнулась.
Здорово, интересно. А главное – совершенно непонятно людям.
«Я люблю тебя!»
А человек такой: «А точно всегда будешь?»
«Уже сто двадцать лет».
А человек: «А кто твоя бывшая?»
Нет, Люся другого племени. Она не может любить, как любят люди. Её любовь – иная, свободная. И не любовь вовсе, если подумать. Так – ветерок подул.
– Вот видишь, город не упокоен, – сказал мальчишка. Он проявлялся на мгновение, покачивался, исчезал. – В нём слишком много ушедшей эпохи. Много призраков.
Люся увидела – высотки, белые статуи с решительными лицами, звёзды. Она кивнула. И правда, город не упокоен, в нём времена наслаиваются, и что-то отзывается внутри, больно и торжественно. Москва – много в этом звуке, слишком много. Иногда ей кажется, мальчишка улыбается где-то рядом, сквозь ночь, он наблюдает за Люсей, невидимый, лёгкий и непритязательный – ветер, но мудрый такой…
И тотчас солнце, словно бы желая наказать за предательство, кольнуло в руке, шевельнулось в вене. Капля густого солнечного света выступила на коже.
Мальчишка показался ещё на мгновение, сморщился… Или почудилось? Он был чем-то недоволен.
Капля солнца растеклась, упала на пол и растаяла. Люся уже и забыла про «побочный эффект» наземного мира. Солнце стало пробиваться сквозь кожу. «Я ранена», – подумала Люся. Струйка била, унося жизнь.
Спокойствие. Не нужно волноваться.
– Я подую, и ранка заживёт, – прозвучал вкрадчивый голос Духа Города.
Люся подняла голову… Никого. Только прохладный ветер обдувал руку, истекающую солнцем. Приятно. Люся поняла, сейчас заживёт. И ранка затянулась, впитывая ядовитый солнечный свет… Спасибо, Дух Города. «Window, wind of change», – послышалось Люсе. Она прислушалось. Разговаривали два человека, девушка и парень. Причём Люся сразу поняла: парень выпендривается. Ну, показывает себя, понравиться хочет.
– По-английски «ветер» и «окно» звучат похоже, они однокоренные, – говорил парень. – Потому что там у них в окна всегда задувает ветер. Window произошло от wind… А у нас окно произошло от слова «око». Мы всё глядим и глядим в окна на улицу, кто идёт, что творится, и конца этому не будет. Такие мы, русские, любопытные. Знаешь, фразу о том, что глаза – зеркало души? На самом деле это звучит так: око – это окно души. Логично, правда? Посмотри мне в глаза. В очи, да? Видишь мою душу?
«Фи-ло-лог». – Люся поймала слово на лету. Так все называли парня.
Он и его подружка говорили долго, но ветер, холодный вольный ветер-wind разметал их разговор…
Глава пятнадцатаяМетрополитен скучает
Вадим выходит на Площадь трёх вокзалов. Сила утекает… Город дышит. «Если хочешь остаться, дыши с ним в такт, – думает он, – тогда не задохнёшься». Глядит, как темнеет синий, дымкой занавешенный вечер и зажигаются огни. Его лицо уже не узнать в темноте, и ему кажется, он растворился в сумерках, потерял себя и потому можно начинать петь. Некуда торопиться: Вадим будет перебирать струны, расслабляться, пока песня не начнётся сама. Прежде нечего её тревожить, пусть его песня спит в колыбели грёз; он сочинял на ходу, и об этом почти никто не знал – и получалось всегда так, будто сотни солнечных зайчиков вырвались из зеркал и попрыгали по бульвару, такая жизнелюбивая выходила у Вадима песня!
Всё пошло не так. Пальцы не попадали по струнам. Вадим отправился домой – без настроения играть не мог. Да, такое с ним впервые… Вадим в расстройстве. Чего-то не хватало. Не в Вадиме. В Москве. Где-то в глубине, в метро… Самые чуткие пассажиры заметили это, только не могли объяснить. Из метро ушла свободная душа.
Без Люси метрополитен скучал. Он не понимал, чего ему не хватает – так же холодел мрамор, незаметно для людских чувств вздрагивал от прикосновений красивых девушек, так же летел тоннель, вспыхивал светофорами. Поезда набирали ход и не ошиблись ни на одно мгновение. Метро разноцветным спрутом собралось захватывать новые территории, и где-то наверху постановили – двенадцать станций в год. Таинственные жрецы посвящали каждую станцию какой-нибудь звезде в небе, и поезда проносились кометами, разрезали лучами фар сырую, вязкую тьму.
Так строился город Вавилон и другие древние города. Правители сплетали кольца-города так весело и бездумно, как девчонка плетёт фенечки, желая нравиться мальчикам. Быть может, так строилась и Москва.
Что-то неуловимо изменилось. Последовал ряд необъяснимых увольнений; уходили самые преданные машинисты – им казалось, что они устали, и уныло бормотали что-то про зарплату. Уходили работники путей, но лишь те – не странно ли? – кто по-настоящему любил свою работу. Наступил момент, когда поезда казались тесными клетками, ежедневной каторгой. Из метро ушла муза метро, ушла его душа. Люся не знала своей роли, и никто не знал роли странного порождения Подземки, девочки-из-метро, умевшей танцевать Пустоту.
Юра впал в депрессию и пил какие-то таблетки. Его одолевали смутные мысли, лишние, не по плану. Юра злился, что не может упорядочить себя. Он казался спокойным… И всё же впервые жаловался на свою профессию. «Я мог бы стать дизайнером, – думал Юра, – или инженером. Рисовал неплохо, хвалили! А я выполняю самую однообразную работу в мире. Моя жизнь чёрно-белая – свет станций и тьма туннеля. Как глупо!»
Однажды Юра не сумел пройти медосмотр с утра – давление. Его отправили домой, за него вышел товарищ, и Юра был даже рад. Он лежал дома на диване в приглушённом свете ночника, и то ли дремал, то ли думал о чём-то. И пред закрытыми веками возникло Люсино лицо с сияющими зелёными глазами… Юра вздрогнул. Видение исчезло. Девочка-призрак… Она была взаправду. Но только… Из чего она? Ведь должна же она из чего-то состоять. «Она женщина или просто… Муляж?»
Юра считал себя материалистом. Он видел рельефные, чувственные сны. Юра гладил Люсю, пытался поцеловать, а она отшучивалась. Он знал – там, под серым тягучим платьем, у Люси была пустота, пугающая, нечеловеческая. Во сне Люся ломалась у него на руках, её ладошки крошились, как печенье… И звучал её смех – странный и гулкий, как из пустого кувшина. «Она сама не знает, насколько не существует, насколько она ненастоящая, насколько её нет», – понимал Юра и просыпался.
Его знобило. Около полуночи Юра вышел за продуктами и еле-еле дополз до магазина. На углу он увидел Люсю: она задирала голову, смотрела на звёзды, одетая не по погоде – в своём вечном сером платье, она ведь не умела одеваться по-человечески. С привычным профессиональным спокойствием Юра решил, что точно – галлюцинация или сон. А значит, можно делать, что хочется. Он подошёл к Люсе, и она улыбнулась.
– Я давно хотел спросить… Из чего ты состоишь?
– В смысле?
– Ну, из какого вещества?
– Я? – Люся, казалось, растерялась. – Я была создана… Или родилась… Появилась… Из тоннеля! Ну просто в мире возникла необходимость во мне – и я появилась, – Люся засмеялась, видимо, сама была довольна ответом.
– А можно тебя поцеловать?
Юра никогда бы не сказал девушке такое в жизни. Он наслаждался сном и поступал, как во сне.
Люся пододвинулась ближе и подставила губы. Юра не поцеловал её – только дотронулся и приобнял.
– Шикарная. Ты вся шикарная, – хотелось проверить, до конца ли Люся… Ну, как человек. Интересно, ты вся… человек? Юра ощутил волнение, переходящее в трепет. Он должен проснуться от сильных переживаний. И всё не просыпался… Как дурак стоял с пакетом и пялился.
– Больше никогда так не делай, ладно? – сказал Юра. – Люди странно относятся ко всему… Слишком красивому. Люся, а духи, как ты, могут иметь детей?
– Не знаю… Кажется, я человек, когда танцую девочку. И я могла бы иметь ребёнка… Не совсем, правда, понимаю – как? А когда я танцую Пустоту… Я будто человек, давно умерший.
– Где твоё тело, когда ты Пустота?
– Моё тело сливается со всем, что вокруг, рассеивается. Меня как бы… нет. И всё же остаётся кто-то, он может вспомнить, что Люся нужна миру. И каждый раз останавливает танец.
– А если он не вспомнит?
– Однажды может забыть. Тогда не вернусь…
Люди тоже могут танцевать пустоту, но, конечно, не все.
Влюблённые могут танцевать пустоту – тогда их души мчатся навстречу друг другу по автостраде, жаждут встретиться между городами, ровно посередине, чтоб поровну. На грани жизни и смерти люди часто танцуют Пустоту. И в танце перестают бояться смерти, потому что понимают, смерть – это тоже танец, только более виртуозный. Иногда они танцуют Пустоту на мосту, глядя на тот берег реки, плывущий в тумане, или в лесу, забывшись под кронами, насквозь пронизанными, прошитыми золотыми нитками света…
Но люди почти никогда не растворяются; у них для развоплощения слишком тяжёлые, грузные тела; они любят свой мир наслаждений и возможностей под солнцем – любят свою Москву.
Юра ушёл. Люся стояла на мосту. «Юра», – подумала она и улыбнулась. Эта улыбка была – знаком, чувством. Теперь всё хорошо.
Люся вздрогнула – нет, хорошо далеко не всё. Глаза горели в темноте – Люся ощутила, в них мелькнула злость. «Мрррак»…
Глава шестнадцатаяСледуй за чёрной кошкой
Люся нащупала кинжал в сумочке и затаилась. Она боялась вздохнуть.
– Гляди, что они придумали. Уничтожить всё человечество разом.
«Разом всё человечество? О чём это она?» – Люся насторожилась. Душа Подземки по-прежнему считала себя защитницей людей.
– Во сне не снился такой мрррак! Это просто… Умопомурчительно!
Верховная Кошка говорила сама с собой. Она бежала и всё повторяла «Умопомурчительно!» Если не прислушиваться, можно принять её слова за обычное мурлыканье. Люся не встречала Кошку с тех пор, как она исчезла за стеклом. Однако ждала этой встречи.
Кошка ступала мягкими лапами по осенней грязи и не подозревала, что Люся её слышит. Она остановилась было на светофоре, но передумала – и побежала через дорогу на красный. Машины начали сигналить, но Кошка не остановилась.