Он покачал головой. – У меня давно должно было кончиться терпение.
Он оглянулся, выглянул из-под арки. Там дождь стекал по булыжникам в сторону ворот и блестел в свете фонарей. На миг ей показалось, что он собирается уходить. Но это было не так. Он повернулся к ней лицом.
Бесшумно подошел еще ближе, она отступила и прижалась спиной к стене. Потом бережно вынул сенную труху из ее волос. Показал ей и сбросил щелчком сильных загрубевших пальцев.
Она смотрела прямо перед собой, стараясь унять дрожь. Саль улыбался. Улыбка долго не сходила с его лица. Его глаза говорили, что все в порядке, что он понимает. Она попыталась улыбнуться в ответ. В этот миг он положил руку на ее правую грудь и провел большим пальцем по соску. Сделал это с такой легкостью и непринужденной уверенностью, и она даже не сразу поняла, что происходит.
– Сара, деньги не главное, – вкрадчиво сказал он.
И не успела она возмутиться, как он улыбнулся и убрал руку.
Кожа Сары горела от прикосновения. Щеки пылали. Дыхание перехватило.
– Ты быстро растешь, малышка. – Он убрал конверт в карман и потряс рукой, будто обжегся. – У хорошенькой девушки всегда найдется выход. Дай Салю знать.
И вышел, насвистывая, через проволочные ворота. А она стояла, застыв на месте, со школьной сумкой в безвольно повисшей руке.
– Меня сегодня вечером не будет.
Наконец за Рут закрылась дверь. Уходя, гостья улыбнулась Маку, пожалуй, слишком широко. Так ему улыбались все женщины, и помимо воли Наташа почувствовала раздражение. Она поблагодарила Бога, что договорилась встретиться с сестрой.
– Хорошо. Я все равно обещал отвезти Сару в больницу после школы. Но завтра меня не будет, если не возражаешь.
Он не сказал, куда идет.
– Хорошо. – Наташа шагнула вперед, но он не дал ей пройти. – У меня совещание, Мак. Я уже опаздываю.
На нем были джинсы, которые ей когда-то очень нравились, – глубокого синего цвета, мягкие и шелковистые. Полиняли на карманах, которые были у него вечно чем-то набиты, несмотря на ее мольбы. Она вспомнила, как несколько лет назад, на выходных, отдыхала, прислонившись к нему, ветер кусал ее уши, а руки утопали в задних карманах этих самых джинсов.
– Я тут купил тебе кое-что. – Он достал из-за спины большую сетку разных луковиц. – Знаю, это только начало, но… ты так печалилась.
Она взяла у него сетку, и на руках остались мелкие частицы почвы.
– Я помогу тебе, если хочешь, на следующих выходных. По крайней мере, хоть изгородь починю.
Она сглотнула.
– Все вырастет заново. Со временем. – Наташа взглянула ему в глаза и улыбнулась. – Спасибо.
Она на минуту представила Мака, смеющегося и весело болтающего, на талии пояс с инструментами, а она сажает новые луковицы. Есть ли в этом смысл, хотелось ей спросить. Разве наши пути и так не переплелись слишком тесно?
Они стояли в передней, каждый думал о своем. Когда Мак заговорил, стало ясно, что думали они о разном.
– Таш, мы это не обсуждали, но что будем делать, если старик не поправится? – Мак прислонился к входной двери, загораживая ей дорогу. – Он плох, знаешь. Непохоже, что он скоро выкарабкается.
Наташа глубоко вздохнула:
– Тогда она станет головной болью кого-то другого.
– Головной болью кого-то другого?
– Хорошо. Ответственностью кого-то другого.
– А с лошадью что делать?
Она вспомнила животное, которое беззаботно топтало сад, оставляя после себя руины. В тот день оно перестало быть для нее воплощением грации и красоты.
– Мак, как только мы уедем отсюда, перестанем быть семьей. Мы не сможем дать ей ни дома, ни лошади, вообще ничего. Твоя работа не позволит тебе стать постоянным опекуном, моя тем более. Мы и так с трудом справляемся.
– Значит, мы ее подведем.
– Это система ее подвела. У нее нет ни гибкости, ни ресурсов, чтобы решать проблемы таких, как она. – Видя выражение его лица, Наташа смягчила тон. – Послушай, они могли бы найти для лошади временное пристанище в каком-нибудь заповеднике или где-нибудь еще, пока не подберут для Сары новую семью, возможно в деревне, если она жить без нее не может. Ей могло бы понравиться.
– Не думаю.
– Ладно, я наведу справки. Посмотрим, какие есть варианты. Не раскрывая карты, конечно.
Он по-прежнему загораживал дверь. Наташа посмотрела на часы: те говорили, что она опаздывает на совещание.
– Ты хочешь, чтобы она ушла?
– Я этого не сказала.
– Но… непохоже, что она тебе нравится.
– Конечно, она мне нравится. – Наташа стала рыться в портфеле, чтобы скрыть, что покраснела. – Чего ты от меня хочешь? Мак, не делай из меня плохого полицейского. Я предоставила свой дом незнакомке. Более того, ввела в заблуждение социальные органы относительно нашего знакомства. Заплатила несколько сот фунтов за перевозку лошади в Кент, а потом обратно. Принесла в жертву любимый сад…
– Я не об этом.
– Тогда о чем? О том, чтобы обсуждать косметику, как подружки? Я пробовала. Пыталась вытащить ее в магазины. Предложила украсить комнату. Пыталась завести беседу. А тебе не приходило на ум, что, возможно, это я ей не нравлюсь?
– Она еще ребенок.
– И что из того? Поэтому ты не допускаешь, что ей может кто-то не нравиться?
– Нет. Просто считаю, взрослый должен налаживать отношения.
– Прекрасно. Ты стал экспертом по воспитанию детей?
– Нет. Просто не потерял человечности.
Они смотрели друг на друга.
Она поставила сетку с луковицами на столик и взяла портфель с документами. Щеки ее пылали.
– Как у тебя все просто, Мак. Все тебя любят. Черт, эта проклятая социальная работница была готова усесться к тебе на колени. Непонятно, по какой причине, но на Сару ты производишь такое же впечатление. Рада за вас обоих. – Наташа схватила свой телефон. – Но не требуй того же от меня, ладно? Я делаю что могу. Я лишилась дома. Жертвую личной жизнью просто оттого, что вы торчите здесь каждый день, играю в счастливую семью. Я терплю. Насилую себя каждый день. Делаю что могу, черт возьми!
– Таш…
– И прекрати меня называть Таш!
Она освободила себе путь, рывком открыла дверь и стала спускаться по ступеням. В ушах звучал его голос, сердце колотилось. Отчего-то на глаза навернулись слезы.
– Хорошо. Ты клиническая идиотка. – Джо стянула резиновые перчатки и подошла к кухонному столу, где сидела Наташа с бокалом вина. – Мак? Твой бывший муж Мак?
– В этом-то и загвоздка. Официально он не бывший муж и поэтому имеет право жить в доме.
– Тогда тебе надо съехать. Это безумство. Посмотри на себя. Ты довела себя до полного нервного истощения.
Дотти, младшая дочка Джо, пришла на кухню, жуя резиновую собачью кость.
– Фу, милая, у тебя заведутся глисты. – Джо вынула кость изо рта ребенка, сунув взамен сушеный абрикос. У Дотти даже не было времени возмутиться. – Мама с папой знают?
– Конечно нет. Все это продлится еще несколько недель.
– Тебе нужно съехать. Поселись в гостинице. Когда ты с ним жила, нервы у тебя были хуже некуда. Куда это приведет? Бог мой, Таш, летом у тебя только все стало налаживаться. В постель, оба! – крикнула она, услышав шум драки из гостиной. – Эту тоже пора укладывать. Посидишь одна? Я только уложу ее спать. Уже без четверти восемь.
– Конечно.
Наташа вздохнула с облегчением, когда очаровательную Дотти, пахнущую тальком и со следами джема на круглых щечках, увели. Старшие дети подросли и, как ни странно, стали похожи на людей. Дотти была болезненно острым напоминанием о том, чего она лишилась. Потеря до сих пор не давала ей покоя.
– Скажи спокойной ночи тете Таш.
Наташа застыла, готовясь к поцелую, и напустила на себя непринужденный вид.
– Не хочу. – Девочка спрятала голову в колени Джо.
– Нехорошо, Дотти. Надо сказать спокойной ночи…
– Все нормально. Правда. – Наташа помахала ей рукой. – Она устала.
Она знала, что сестра увидит в этом очередное проявление ее дефектного гена материнства.
– Дай мне пять минут. Только почитаю ей на ночь.
Джо поправилась, подумала Наташа, наблюдая, как та привычным жестом подхватила ребенка и понесла его на бедре. Она постоянно жаловалась, что у нее совсем нет времени, что дети испортили ей фигуру, забрасывая еще один кусок сахара в кружку с чаем, с которой не расставалась.
– Чертов сахар, – объясняла она. – Успокаивает, кричу меньше за чаем.
Наташа долгое время избегала появляться в доме сестры. После выкидышей, из которых семья знала только об одном, шумный дом Джо, с нарисованными пальцами картинками, осыпающейся штукатуркой и пластмассовыми игрушками, слишком напоминал ей об утраченных детях. Она корила себя, что не могла побороть зависть к этим трем детям. Легче было сослаться на вечную занятость. В семье ее считали чокнутым трудоголиком – с того момента, когда она подала заявление о поступлении на юридический факультет. Она хорошо училась, ей были важны результаты. Когда она объясняла, что слишком загружена и не сможет прийти на семейный обед, потому что надо готовить то или другое дело, знала, что в ее отсутствие мама снисходительно, а возможно, грустно скажет, что стоило бы направить силы на более важные стороны жизни.
После ухода Мака они не решались обсуждать ее личную жизнь. По крайней мере, у тебя осталась работа, говорили они, когда она все же изредка посещала семейные обеды. И успокаивали себя тем, что именно это ей всегда и было нужно.
Джо вернулась минут через десять. Выкинула абрикос в раковину, собрала волосы в конский хвост.
– Не могу выбраться в парикмахерскую. Записывалась на прошлой неделе, но Тео приболел. Пришлось заплатить пятьдесят процентов. Обдираловка. – Она села и с удовольствием отпила белого вина. – Ух! Это-то мне и было нужно. Чертовски хорошо. Ладно. Пусть остальные еще повозятся, а то нам с тобой так и не удастся поговорить.
– У тебя-то все хорошо? – спросила Наташа, подозревая, что сестра считала ее зацикленной на себе. Незамужние бездетные женщины определенного возраста были такими. Она постоянно это слышала. – А как Дэвид?