Ковбой Джон закатил глаза и толкнул Ральфа локтем:
– Вот тормоз-то! Ну да, она взяла проклятую лошадь и оставила мне большую кучу дерьма. Многие тут рвут и мечут. И у меня такое чувство, что, пока меня не было, здесь происходило что-то очень скверное. – Он внимательно посмотрел на Ральфа. – Для начала нужно придумать, что я скажу Капитану в больнице. Что не имею ни малейшего представления, куда делась его драгоценная внучка.
Мак закрыл глаза и долго не открывал. Тяжело вздохнул:
– У меня такая же проблема.
Солнце было в зените. Учитывая время года, оно стояло совсем низко. Теперь оно светило ей в лицо, и она щурилась, пытаясь сообразить, сколько они еще смогут проехать до темноты. Пока Бо не выбьется из сил.
Выносливая лошадь может преодолеть пятьдесят или даже шестьдесят миль в день. Сара читала об этом. Но для этого лошадь необходимо тренировать, подниматься с ней в гору и спускаться с горы, чтобы ее мышцы окрепли. Надо проверять подковы и защищать ноги.
С Бо ничего такого не делали. Сара разговаривала с ним, пока они ехали быстрой рысью через окраины Дартфорда. Она чувствовала, как его шаг теряет упругость, аллюр замедлялся, видела по его ушам, что он ждал, когда она попросит его сбавить скорость. Потерпи, сказала она мысленно, слегка сжав ноги, давая ему понять, что еще не время. Еще немножко.
Улицы стали оживленнее. Было время обеда. Девочка верхом на лошади привлекала внимание. Ей кричали что-то водители проезжающих мимо пикапов и дети в очереди за жареной картошкой. Она не поднимала головы, общаясь только с лошадью. Обычно ей удавалось проехать мимо, прежде чем они успевали понять, что видели.
Она смогла найти тихую улицу с банкоматом. Сара спешилась, провела Бо по тротуару, достала из кармана Наташину карточку и набрала пин-код, который выучила наизусть. Он отпечатался в ее сознании жгучим темным пятном. Банкомат зажужжал, обдумывая запрос. Время застыло. Сердце колотилось. Возможно, они уже все знают. Наташа уже могла обнаружить, что сделала Сара, понять степень ее предательства. Сара хотела оставить им записку, объяснить, но не смогла найти слов. От страха, потрясения и чувства утраты голова плохо соображала. И она не могла позволить, чтобы хоть кто-нибудь знал, куда она направляется. Это был слишком большой риск.
Наконец на экране появился текст. Сколько она хочет снять? Десять, двадцать, пятьдесят, сто или сто пятьдесят фунтов? После нескольких недель жесточайшей экономии, когда ей был дорог каждый фунт, цифры ошеломили. Она не хотела красть, но знала: как только Макколи поймут, что карточка у нее, они ее заблокируют. И больше денег не будет.
Возможно, это ее единственный шанс.
Сара глубоко вдохнула и нажала несколько кнопок.
Мак ждал Наташу в полдень у выхода из зала суда. Стоял к ней спиной и резко повернулся, услышав ее голос:
– Какие новости?
– Она взяла лошадь.
Наташа переменилась в лице: вначале на нем отразилось недоумение, будто она не поняла, что он сказал, затем изумление, какое испытал он сам. Идея была такой нелепой, что вызывала чуть ли не растерянный смех.
– Что значит – она взяла лошадь?
– Это значит, она сбежала с лошадью.
– Да, но куда она могла сбежать с лошадью?
Наташа перевела взгляд с Мака на Ковбоя Джона за его спиной. Джон медленно шел по коридору, бормоча что-то себе под нос. Он с трудом преодолел ступени.
– Не пойму, почему было просто не позвонить, – хрипло выдохнул он и опустил руку Маку на плечо.
От него пахло старой кожей и мокрой собачьей шерстью.
Мак сделал шаг назад и подтолкнул старика вперед:
– Наташа, это… Ковбой Джон. Он хозяин конюшни, в которой Сара держит свою лошадь.
– Бывший хозяин. Что за черт! Если бы я был хозяином, всего этого безобразия не случилось бы. – Ковбой Джон слегка пожал ей руку, потом согнул колени и прокашлялся в носовой платок.
Наташа поморщилась, ее рука повисла в воздухе. На них украдкой бросали любопытные взгляды. Стройная, дорого одетая блондинка замолкла от удивления.
– Так что будем делать?
– Сперва искать. Предлагаю разделиться и спрашивать у людей. Девочка на такой лошади не может не привлечь внимание.
– Но вы сказали, что уже искали ее утром, но это ничего не дало. Джон видел ее на болотах, – объяснил Мак.
Джон дотронулся до полей шляпы, его слезящиеся глаза смотрели вдаль.
– Она знала, куда направляется, единственное, что могу сказать. С рюкзаком за спиной. Ехала очень быстро.
– Она все спланировала. Таш, надо заявлять в полицию.
Джон неистово затряс головой:
– Вы ведь не хотите привлекать к делу этих назойливых ищеек? Они-то и принесли ей беду. Только не полиция. Девочка не сделала ничего дурного. Заварила кашу, да, но ничего плохого она не сделала…
Мак взглянул на Наташу. Оба молчали. Он ждал, ее молчание его раздражало.
– Ты же говорила, что наш долг по закону – сообщить о ее исчезновении, – напомнил он; Наташа смотрела в пространство и хлопала глазами. – Таш?
– Послушайте, я не хочу сообщать о ней сейчас. В прошлый раз она ведь вернулась, – обратилась Наташа к Джону. – Вы ее знаете. Куда она могла отправиться?
– Единственное, куда она могла отправиться, – это к дедушке.
– Тогда едем к нему, – решил Мак. – Поговорим с ним. Может, он что-нибудь подскажет. Таш? – (Она молча смотрела на него.) – Скажи что-нибудь.
– Мак, я не могу уехать в середине слушания дела.
– Таш, Сара пропала!
– Знаю. Но это не в первый раз. Я не могу все бросать всякий раз, когда ей захочется погулять.
– Непохоже, скажу я вам, чтобы она вернулась в ближайшее время, поверьте. – Ковбой Джон снял шляпу и почесал макушку.
– Я не могу бросить процесс. – Наташа кивнула в сторону стройной блондинки, которая стояла в коридоре. Та закуталась в кашемировую шаль и стала похожа на жертву несчастного случая. – Это самое серьезное дело за всю мою карьеру. Ты это знаешь.
Она не выдержала его взгляда и покраснела. В нем закипел гнев.
– Мак, я не могу взять и все бросить.
– Тогда прости за беспокойство, – мрачно сказал он. – Позвоню тебе на телефон Конора, когда она найдется.
– Мак! – вскрикнула она, но он уже повернулся к ней спиной. Казалось, ни разу еще ей не удалось разочаровать его так сильно. – Мак!
Он слышал, как Ковбой Джон, пыхтя, ковыляет за ним.
– Опять эти проклятые ступени…
«Чем шире грудь, тем он красивее и сильнее… Тогда шея защитит наездника, а глаз будет видеть дорогу».
Сара не помнила, чтобы Папá ее обнимал. Не то что Нанá, для которой это было так же естественно, как дышать. Вернувшись из школы, Сара подходила к креслу Нанá, и та обнимала ее и притягивала к себе. Сара утыкалась в ее нейлоновый домашний халат, и ее ноздри наполнялись теплым, сладковатым ароматом пудры. Прижималась к мягкой, как пуховое одеяло, груди, находя в ней неиссякаемый источник любви и защищенности. Нередко бабушка, желая Саре спокойной ночи, долго держала ее в своих объятиях, и Саре это не слишком нравилось. А теперь она ругала себя за это.
После смерти Нанá, когда тоска делалась нестерпимой, Сара иногда прижималась к Папá, и он обнимал ее за плечи. Но это давалось ему нелегко, Саре всегда казалось, он вздыхал с облегчением, когда она отодвигалась. Девочка болезненно ощущала недостаток объятий, даже не осознавая этого.
Однажды, около года назад, дедушка сидел за кухонным столом. Сара вернулась из конюшни чуть раньше, вошла и спросила, что он читает. Книга была хорошо ей знакома, настолько, что ей ни разу не пришло в голову поинтересоваться, о чем она. И дедушка, бережно положив книгу на пластиковую столешницу, начал ей рассказывать о человеке с талантом поэта и военачальника, который одним из первых заговорил о сотрудничестве человека и лошади, основанном не на жестокости или силе. Он прочитал ей несколько абзацев. Если бы не слегка непривычный стиль, подобные вещи можно было бы найти в любом современном пособии по верховой езде: «По этой причине всякий раз, когда вы побуждаете ее вести себя естественно, следовать своим инстинктам, когда ей не терпится показать свою красоту, вы делаете так, что со стороны кажется, будто она получает удовольствие оттого, что на ней едут, вы наделяете ее благородством, силой и красотой».
Сара придвинулась поближе.
– Поэтому я постоянно повторяю, что никогда нельзя сердиться на лошадь. К лошади надо относиться по-доброму, с уважением. Все это написано здесь. Ксенофонт – родоначальник выездки. – Дедушка похлопал по книге.
– Должно быть, он очень любил лошадей.
– Нет. – Папá резко покачал головой.
– Но он сказал…
– Дело не в любви. Здесь ничего не написано о любви. Он лишен сентиментальности. Все, что он делает, вся его доброта, которую он проявляет, идет от понимания, что только так можно побудить животное раскрыть все свои способности. Только так человек и лошадь могут добиться успеха вместе. А эти поцелуйчики и сюсюканье ни при чем. – Он скорчил рожу, и Сара засмеялась. – И никаких эмоций. Он знает, что самое главное для человека и лошади – это понимать и уважать друг друга.
– Но как это?
– Лошадь не хочет быть комнатной собачкой, дорогая. Она не хочет, чтобы ее украшали ленточками, пели ей песенки, как делают глупые девчонки на конюшне. Лошадь – это dangereux[44] и сильное животное. Но может быть послушным. Ты объясняешь лошади, почему она должна что-то для тебя делать, защищать тебя. Когда она понимает, то хочет это сделать сама. И вы достигаете чего-то прекрасного.
Он смотрел на Сару, желая убедиться, что она поняла. Но девочка была разочарована. Ей бы хотелось, чтобы Бо любил ее. Ходил бы за ней по двору не в надежде получить что-то вкусное, а из желания быть рядом. Ей не хотелось думать о нем как о средстве достижения цели.
Дедушка погладил ее руку:
– То, о чем говорит Ксенофонт, лучше. Он говорит о необходимости уважения, самого лучшего ухода, последовательности, справедливости, доброте. Лошади было бы лучше, если бы он говорил о любви?