– В Польше?!
– Ну да! Мне Куба вообще напоминает позднюю ПНР. Те же связи между спецслужбами и бизнесом. Очереди перед валютными и обычными магазинами. Неуверенность во всем, но при этом надежда на лучшее. Ну и “Фиаты-126” на улицах. Вы знаете, что здесь предпочитают ваши “малюхи”[12]всем этим древним шоссейным крейсерам? Они жрут мало бензина, и для них есть запчасти.
– А что для тебя самое сложное?
– Выйти на спецслужбы. Если на Кубе произойдет какая-то трансформация, за этим будут стоять они. Без них здесь нельзя инвестировать. Каждый день я звоню жене и говорю, что разыскиваю этих золотых хлопцев. Надеюсь, они подслушивают мой чертов телефон. И объявятся сами.
Мы не знаем, верить Михаэлю или нет, а пока просто помогаем ему поменять залатанное колесо, прощаемся и едем обратно в Варадеро. Мы колесили по Кубе почти две недели, а когда уже въезжали в аэропорт, газета Granma, то есть кубинская Trybuna Ludu[13], опубликовала фотографию Фиделя в больничной пижаме. Подпись к фотографии гласила, что он чувствует себя лучше с каждым днем.
Через год после смерти Фиделя
McDonald’s уже подписал с кубинским правительством соглашение – спустя год после смерти Фиделя в Гаване откроется первый ресторан. Он появится на кафедральной площади, в самом центре старого города. Хитом наверняка станет бургер McRevolution с пятном кетчупа в форме красной звезды.
Такие слухи пересказывают друг другу жители Гаваны.
II. Свобода
Для медведей свобода – такой шок, что их нельзя просто взять и выпустить из клетки в лес. Нужно дать им несколько дней на переучивание. Свобода – это новые вызовы. Новые звуки. Новые запахи. Новая еда. Свобода для них – одно большое приключение.Леди Перрон
Вокзал Виктория, центр Лондона. Полночь, вокзал оккупируют те, кому некуда идти: бомжи, безработные, тунеядцы, люмпены, сумасшедшие. В зале ожидания необычный треугольник: пьяный панк, элегантно одетый мужчина и пожилая женщина с тележкой, какую обычно толкают перед собой бездомные. Женщина невозмутимо готовит ужин. Мужчины окружили ее, как цыплята наседку.
– Ты наша вокзальная бабуля! – кричит панк женщине. – Ты наша вокзальная бабуля!
Женщина отрывается от нарезки хлеба.
– Какая я тебе бабуля, говнюк! Мне всего пятьдесят пять! – кричит она по-польски. – Я Леди Перрон! Запомни уже наконец!
Но парень не унимается. Встает, пошатываясь, и пытается “бабулю” поцеловать. И тут же получает по роже, наотмашь, всей пятерней.
– Правильная бабуля, – радуется он. – Как настоящая. Если нужно утешить – утешит. Но и в морду дать умеет.
– Проваливай, говнюк! Пьянь! Сил моих на тебя больше нет! – кричит женщина. – Убьют меня тут, изведут! С моста спрыгну! А вы мне лимонов купите. И полкило сахару, – спокойным голосом обращается она к элегантному господину.
Королевство Леди
Давным-давно Леди жила в старой халупе неподалеку от польского городка Пабьянице, а о больших железнодорожных вокзалах и столицах других государств знала только из газет. Она вырезала из них самые интересные статьи и картинки, сохраняла на память. Тогда ее звали Алиция, как в паспорте.
Эти вырезки Леди хранит до сих пор. Например, о встрече Анджея Леппера[14]с Иоанном Павлом II. Или о лондонском автобусе, взорванном террористом[15]. Вырезая газетные заметки, она и подумать не могла, что совсем скоро такие автобусы будут будить ее ото сна. И что в терроризме обвинят ее саму.
Когда она вырезала Леппера, то жила еще в деревне. Никогда не успевала вовремя прийти в местную продуктовую лавку. Пока она туда ковыляла, все товары раскупали.
Автобус Леди вырезала на вокзале в Колюшках. Но даже тогда она не подозревала, как сложится ее судьба.
Ее сегодняшние владения – прямоугольник двести на пятьдесят метров. Два гектара. “Там Виктория, тут Коуч, и есть еще Гринлайн, сюда из Польши автобусы приезжают”. – Она проводит рукой, словно показывает, где растет какой сорт пшеницы.
Виктория – крупный железнодорожный вокзал. Коуч и Гринлайн[16]– автобусные. Вот уже пять месяцев Леди здесь за хозяйку. У нее нет крыши над головой, поэтому прямоугольник между вокзалами – это ее дом. У нее нет холодильника, поэтому вокзальные супермаркеты – это ее холодильник. У нее нет денег, зато она собирает дань.
Леди на вокзале в Колюшках
– Как вы здесь оказались? – спрашиваю я.
– Меня из дому нищета выгнала, – объясняет Леди. – В Польше у меня той халупы, считай, уже и не было. Половицы сгнили, стропила сломало ветром, все под замену. Я в гмину[17]обращалась, а они мне: “Ничем помочь не можем”. Это все и решило, потому что на все про все у меня было пятьсот злотых пенсии. На жизнь хватало, но в собственном доме я уже замерзала. Вижу – смерть близко. Собрала одну сумку, вторую, да и побрела на станцию.
– Какую станцию?
– Железнодорожную.
– И на поезде – в Лондон? – удивляюсь я.
– Не так быстро, – смеется Леди. – Сначала в Петркуве на станции спала, потом в Колюшках. Там я тоже мерзла, потому что не топили. Но в Польше было неплохо, я хотя бы спала в зале ожидания. Не то что здесь: на лавке или на тротуаре. В Польше мне только не нравилось, что вокзальные бомжи денатурат пьют. И страшно воняют, потому что ссут, срут и курят. Опустившиеся люди, дно. Если и пить, то вино или водку. Так культурные люди поступают.
У Леди легкий бзик на почве культуры. На вокзале Виктория и стар и млад говорят друг другу “ты”, но она себе подобного не позволяет. Без уважения никак нельзя!
– И вы прямо с вокзала в Колюшках приехали в Лондон? – Я по-прежнему ничего не понимаю.
– Нет, сначала был Страсбург. Какой Страсбург? Пойдем, закрывают.
Действительно, часы пробили час ночи. Работники закрывают Коуч. Пани Алиция послушно собирает остатки хлеба, а подляшский паштет, подаренный каким-то поляком, заворачивает в фольгу.
– С этими в желтых жилетках не договоришься, – объясняет она и медленно встает. – Сколько я из-за них натерпелась, сколько слез пролила! Дважды из-за них в больницу попадала! Хочу об этом всей Англии поведать. Они меня толкают, выгоняют. Я падаю, а они прям по мне. А я ведь калека, работать совсем не могу.
Я помогаю пани Алиции толкать тележку. Мы медленно выходим на улицу.
– Пойдем туда, я вон на том крыльце сейчас сплю. – Она показывает мне какое-то учреждение в пятидесяти метрах от вокзала. – Поначалу спала за автобусной остановкой. Но там ветер гуляет. У меня уже поясница побаливает, радикулит, застудила спину, потому что сплю на бетоне.
Справедливость в Страсбурге
– Шесть гектаров и сколько-то там акров. Недурно, а? – уточняет Леди.
Именно столько земли соседи отняли у матери Алиции.
– Отец от нас ушел. Если бы жил с нами, не отняли бы. А так, мужика нет – вот и защищать некому. Мать была еще хуже калека, чем я. Ножка на табуретку, и так и сидела, встать не могла. Я ее обслуживала. Когда помоложе была, сил больше было, а как стала постарше – уже не справлялась. Она умерла несколько лет назад.
По словам пани Алиции, после смерти матери соседи начали покушаться на их участок и дом. Саму Алицию хотели отдать в приют.
– Я сказала себе: только через мой труп, – возмущается Леди. – В газете прочитала, что справедливость в Страсбурге. Мол, Страсбург помогает людям, которых польское государство обманывает. Купила я билет и поехала в этот их Страсбург.
– Как это?
– Запросто. Села в автобус и поехала. Думала, может, мне там квартиру дадут. Хотела там жить, потому что там тепло. И землю свою хотела отсудить.
– Не страшно было?
– Жуть как страшно! Я ж дальше Лодзи никуда не ездила. И на работу в Пабьянице. На трикотажной фабрике швеей была, подкладку для перчаток делала. Тяжелая работа, стоячая. А когда на пенсию вышла, то вообще из деревни не выезжала. У нас ведь дыра дырой! Но тогда я боялась куда-то ездить, ведь сильнее всего боишься, когда в первый раз куда-то едешь. И вот сижу я и думаю: ехать или не ехать? Если поляка какого-нибудь не встречу, то и объясниться не смогу! Так все и вышло. Я плакала как младенец. На улице стояли парень с девушкой. Девушка взяла меня под руку и отвела в этот большой Трибунал. А там человек, который в дверях стоит, мне сказал: “Зачем вы сюда приехали! К нам не ездят! Нам пишут!”
– А люди в деревне? Что говорили?
– Когда я сказала, что еду в Страсбург в суд на них подавать, они смеялись, издевались. Сказали, что у меня все равно ничего не выйдет. И оказались правы, потому что ничего у меня не вышло.
– Так стоило ли ехать?
– Стоило. Потому что я увидела, как все просто. Везде мне помогали, возили, спрашивали, что мне нужно. И я подумала, что, куда бы я ни поехала, наверняка найдется тот, кто калеке поможет. А когда я стояла у вокзала, один прохожий дал мне два евро. Только я руку протянула, как люди начали мне деньги давать! Я решила, что туда нужно будет вернуться.
Прошло несколько месяцев. Вместо Страсбурга Леди отправилась в Лондон.
– Мне говорили, тут полно поляков. И правда. Поляков тут больше, чем англичан. Мне все больше хорошие попадаются, очень помогают. Один мне гостиницу оплатил, две ночи по тридцать фунтов. Я даже бумажку на память сохранила. Второй плед дал и подушку. А еще доктор один заходит поболтать и поесть мне приносит. Господи, как же я рада, что их встретила! Поначалу боялась, что встречу одних алкашей да бомжей. Бабка, кричат, подкинь нам фунт или два на сидр. Это я вам буду подкидывать? А вы нажретесь и пьяными валяться будете? Не дождетесь!
Дед значит смерть
Путь до крыльца занимает пятнадцать минут. Сложнее всего преодолеть бордюр. Он слишком высокий. Леди Перрон семенит маленькими шажками; каждый шаг причиняет ей боль. Эта боль преследует ее с детства.
– Я ничего не могу, ни стоять твердо, ни подниматься, сразу падаю, – объясняет она. – Сейчас у меня ноги болят. А калекой я уже родилась: одна нога на три сантиметра короче другой и таз кривой. Родители отвели меня к врачу только во втором классе школы. Новорожденного быстро бы вылечили. А так – кости были уже слишком старые.