Сон на заднем сидении машины и капелька коньячка вдруг стали невыразимо привлекательны. Егерь поднялся, расправил уставшие плечи и проговорил:
– Когда вы обнаружили труп Фаины, Евгений все еще стоял перед ней? Он разглядывал содеянное своими руками? Любовался?
– Ничего он не разглядывал. Он валялся в наркотической коме, без сознания. В луже рвоты и собственного дерьма. Мы и не заметили его сразу. Комок исколотой плоти на замызганном полу, закрытый газетами и каким-то мусором. Он подыхал. Поэтому и фотографий нет. Мои ребята его сразу в больницу поволокли. Фаину мы тогда уже сняли, да и не мог он ничего в том состоянии видеть. Ему повезло, что мы нашли его и довезли до больницы. Там склад огромный и захламленный всяким дерьмом. Он должен быть благодарен, его откачали. Еще бы минут десять не нашли, и он бы сдох, как последняя собака в грязи.
– Получается, Фаину в веревках он видел только на фотографиях?
– Когда сам вот ту хрень сотворил и потом ширялся, не знаю, что он видел. А я ему фото уж в больнице показывал. Он сразу признался, что это он сотворил. Еще восхищался, что он гениален. Урод.
Егерь кивнул и пошел к выходу.
– Вы посадили не того человека, – все-таки кинул он напоследок.
– Любого нарика есть за что засадить, так или иначе, – Багаутдинов не желал признавать свою вину. Хуже – он считал себя вправе наказывать.
Егор внимательно на него посмотрел и усмехнулся.
– Возможно. Но закрыв дело таким образом, вы дали возможность ускользнуть настоящему преступнику. И впоследствии совершить еще преступления. Четыре трупа на вашей совести.
– Почему четыре? – искренне удивился Багаутдинов. – Если еще два дела.
Егерь не удостоил его ответом, вышел.
Вот это вот он ненавидел больше всего. Сама система, в которой они работали, коверкала психику похлеще, чем камера пыток. Постоянное искушение всемогуществом, вседозволенностью, силой власти и с другой стороны давлением еще большей силы и власти. Не многие выдерживали этот прессинг с двух сторон. Ощущение, что ты раб и бог в одном лице. У большинства вырабатывалось какое-то подобие собственной морали. Что можно, а что нельзя. На базе этой морали каждый раз совершается выбор и, главное, поддерживается слепая вера в систему. Но встречались и те, кого вывихивало, они выписывали себе преференции судейского и карательного органов, право судить и наказывать.
Егеря начинало мутить. Злость и презрение вонючим фонтаном поднимались изнутри. Таким представителем системы был этот Багаутдинов, выдавший сам себе благословление на вынесение приговора за проступки, которые не имели непосредственного отношения к следствию, к преступлению. В его глазах наркоман – зло. Он наказал зло, закрыл дело и получит очередное звание. Он герой. Эту логику не свернуть никому. Объяснять. Взывать. Внушать. Бисер перед свиньями.
Серега, как преданный Санчо Панса, ждал у авто. Все обещания исполнил. Заветная фляжечка с хорошим армянским коньячком скрасить шефу дорогу в офис.
Приятное тепло разлилось по языку и внутренностям. Егерь выдохнул крепкие пары. Посидел, уставившись в окно и прислушиваясь к ощущениям. Алкоголь не брал его. В сон не клонило. Почему Женя остался жив? Возможно, убийца не заметил его. Поглощенный сложносочинённым убийством Фаины, не разглядел комок плоти, корчащийся в углу. Маловероятно. Даже в самой страшной наркотической агонии Женя наверняка шевелился, издавал какие-то звуки. К тому же маньяк наверняка выслеживал свою жертву, ждал удобного момента. Он не мог не знать, что жертва не одна. Не посчитал нужным заморачиваться, что с ним будет? Достаточно того, что наркоман не свидетель? Думал, что он умрет? Может быть, сам вколол ему дозу, которая должна была стать роковой. И еще один интересный нюанс: все мужчины умерли от счастья. Считал ли маньяк наркотики счастьем? Наркоман Женя умирал от счастья и эйфории?
Глава 32
Вероника отправила фото по вотсапу Ромику. Получила в ответ восхищенные смайлы – аплодисменты, огонь, рукопожатие.
Шеф оказался более скуп на эмоции. Он окинул ее работу сухим, безэмоциональным взглядом и едва заметно кивнул. Она хорошо знала этот взгляд. Он не сулил ничего хорошего тому, на кого был направлен, даже если виновный находился за десятки километров отсюда и понятия не имел, что готовится буря. Обладатель беспощадного пустого взгляда пойдет напролом, и поломанных веток, а скорее всего костей никто уже не посчитает. Вероника не завидовала Артику. Почти жалела.
Через полчаса у них будет ордер на обыск и команда спецназа для погрома в доме и мастерской художника.
Вероника хорошо поработала. Подделать фото и даже видео с бэкстейджа фотосъемок не проблема, а вот подделать так тонко, чтобы потом откатить назад, дескать, это не наша жертва, сильно похожа, но не она. Обознались. Тут ей пришлось потрудиться. Егерь заведомо шел на обман. Не сомневался, адвокаты Артика понабегут со скоростью просачивания через пробки города. Но этого времени им должно хватить. Веронике должно хватить. А пока перед второй частью Марлезонского балета она наблюдала, как Ромик деловито отправился в раздевалку спецназа. Вероника закатила глаза. Боец из него вышел бы сомнительный, но группа захвата никогда против него не возражала, хоть и относилась с осторожностью, как к душевно больному. Осторожно принимала в свои ряды, делала вид, что он один из них. Вероника не сомневалась, что кому-то из реальных бойцов – дежурному невезунчику поручали за Ромиком присматривать. Что не говори, а авторитет Егеря беспрекословен и непререкаем. Но эти реалии обладали и обратной стороной медали. Вероника чувствовала, как их сторонились, как разговоры замолкали при ее или Ромика появлении. Звездная команда. Что ж тут скажешь? Самые сложные дела и, соответственно, слава, особое отношение, преференции.
Только мало кто понимал, что больше никому и не под силу раскрыть то, что раскрывал Егерь. Осторожно развязать ниточки, распутать клубки, найти виновных и обойти знаковых. И еще меньше кто знал, что каждый раз у Егеря под ответ собственная шкурка, каждый раз, цена – собственная голова.
Вероника прикидывала, желает ли она лицезреть, как стадо мамонтов растопчут великое творение художника, замотают произведение искусства оградительной лентой и снимут отпечатки пальцев с его музы. Подобное представление она видела не раз. Особого удовольствия не испытывала. Но дорога до управления сокращала ее время на вскрытие ноута Артика, поэтому она собрала все необходимое и пошла в машину к Сереге. Шеф тоже поехал с ними. Он не торопился.
Командовал захватом капитан Калашников, простой и безотказный, как автомат, чью фамилию он носил. Егерь появится уже в конце – картинно, как на сцене. Властный, ожесточенный, всесильный и спокойный. Вероника всхлипнула в предвкушении и покосилась на шефа.
Тот что-то безостановочно набирал в телефоне. Редкая для него деятельность. У Егеря не было соцсетей, он почти не пользовался мессенджерами, даже IT-шники из службы безопасности, проводя по нему расследование, остались без работы. Только слежку вести. По старинке. Редкие и короткие звонки демонстрировали у него наличие самого современного и дорогого гаджета, обильным функционалом которого он не пользовался.
Лицо Егеря демонстрировало явное недовольство, раздражение и немного чувство вины. Вероника хорошо знала, чувство вины – это самая болезненная точка у ее шефа. Тяжело достижима, но самая болезненная. Попав в воронку чувства вины, можно было оказаться сразу и на позиции остро ненавидимого и на положении того, кто будет Егором манипулировать и все равно окажется во врагах. Вероника и представить не могла, что повергло Егеря в это состояние.
Они подъехали как раз вовремя. Группа захвата уже прошла. Вяло и скучающе эксперты-криминалисты выгружали чемоданчики с оборудованием. Егерь пружинисто выпрыгнул из машины и пошел к дому.
Прикованный наручниками к батарее Артик истерил на полу.
– Он брыкался, – просто сообщил Калашников, потирая локоть. – Сильный урод. Пришлось приковать. Втроем еле угомонили.
Артик походил на разъярённого быка. Взгляд великого художника современности зиял кровью и метал молнии. Из уголка губ сочилась кровь, по скуле ползла ссадина.
– По морде ему все-таки заехали, – удовлетворенно заметил Егерь.
– Ты ответишь за это капитан, – шипел художник.
– Полковник, – автоматически поправил Калашников, хотя всплеск ненависти предназначался Егерю.
– А станет капитаном, – Артик сплюнул кровь на пол.
– Стану-стану, – довольно согласился Егерь. – С удовольствием стану, как только ты стаешь каплуном в тюряге.
– И не мечтай! – рычал связанный хозяин дома. – За меня не просто заступятся, за меня с тебя погоны снимут, в асфальт закатают…
Калашников покосился на Артика и хмыкнул. Перепалка его никак не касалась. Он спокойным ясным взором воззрился на Егеря и отчитался:
– В доме еще прислуга – трое и две голые девицы в его кровати. Под наркотой. Берем всех?
Егерю Калашников нравился. По-военному строгий, в меру жесткий, правильный, действующий в рамках приказа. Казалось, у него не было ни сомнений, ни оценок. Приказ отдан – исполняй.
– Всех, – Егерь впервые смягчил взгляд и почувствовал, как зверь внутри сворачивается в комок, утихает.
Рядом с таким человеком, как Калашников, все становилось проще, вставало на свои места и сильно уменьшалось в важности.
– Слушай, там такое, – рядом с Егором возникла девушка в медицинской форме. Большинство криминалистов предпочитали полиэтиленовые покрытия на обычную одежду. На месте переодеваться быстрее, стирать и чистить ничего не надо. Но Инночка носила медицинские брюки и короткий халатик. Может быть, подчеркивала принадлежность к исследовательской области: пробирочки, кисточки, ватные палочки, сложные химические составы – это вам не с автоматом в бронике бегать. То ли просто демонстрировала тонкую изящную фигурку, стройную и подтянутую вопреки годам, приталенным халатиком и брючками, визуально удлиняющими ноги. Инночке перевалило за сорок, хороша она была необыкновенно, и медицинский костюм, действительно, это подчеркивал.