Тот юноша, который подал нищему музыканту крупную монету, родился уже после того, как страна Шиф стала колонией. Но его кровь помнила… Что? Спросите его — и он не смог бы ответить. Но, услышав мелодию чуть расстроенной арфы, он понял, что, может быть, узнает, отчего нет покоя в сердце.
Закончив петь, старик собрал монеты, спрятал их куда-то под свои лохмотья и неожиданно легко для калеки поднялся с земли.
— Простите меня, уважаемый, — юноша не смог преодолеть смущения, поэтому его голос звучал отрывисто и хрипло. — Простите, уважаемый, вы не могли бы разрешить мне проводить вас до места вашего благословенного отдыха?
Старик внимательно посмотрел юноше в глаза и молча кивнул.
Сколько времени прошло с того дня? Может, неделя. Может, месяц. Может, больше… Старик, снимавший угол у небогатой вдовы, днем пел на базаре, а вечерами беседовал с юношей. И вот однажды он взял арфу и вновь запел о беззвучной музыке небесных струн, выкованных мудрыми волхами. Но это была другая песня, сложенная совсем недавно, песня, в которой не было древней красоты, но была лишь печаль и немного надежды.
Горный Тигр — не человек. Он слышит голос мироздания. Когда раздался зов небесных струн, зверь встревожено поднял голову. Раздраженно дернул ушами, принюхиваясь к ветру.
Тигр был сыт. Неподалеку от камня, на котором дремал Царь Гор, валялись остатки вчерашней добычи — половина растерзанной туши быка, покрытая уже подсохшей кровавой корочкой. Тигр собирался понежиться на солнце и снова поесть, выбирая лакомые куски.
Но пришел зов. Нехотя, словно еще раздумывая, что же делать дальше, зверь спустился со скалы и потихоньку потрусил на восток, к потаенной горной долине, в глубине которой, словно орлиное гнездо, приютился на скалах древний монастырь. Постепенно шаги Тигра становились все стремительнее, и через какое-то время он уже мчался сквозь лес, перепрыгивая через корни и обтекая стволы черных елей.
Звенела небесная струна — та, что поет о тревоге. Звенела, подстегивая зверя, заставляя мчаться так, как мог только он — Царь Гор, древний зверь цвета осеннего леса, грозный владыка, для которого все живое делилось на достойную добычу и то, что не стоит внимания.
Не было соперников у Тигра. Не было ни друзей, ни врагов. Лишь молодые самки в весеннюю пору заставляли Царя смириться со своим присутствие. В месяц любовного безумия забывал Тигр и о голоде, и о жажде, дни напролет проводя в поисках той, что станет матерью его детей. Жадно принюхивался к воздушным потокам, ловил манящие запахи. Но осыпались нарциссы, вяли клематисы, и забывал Царь о той, что была с ним. В укромных пещерах на границе владений Древнего зверя появлялись на свет юные тигры. Рождались, вырастали и уходили как можно дальше от мест, где царствовал их отец, ибо не было у них надежды однажды победить в схватке Вечного.
И все же небесный зов был сильнее, чем весеннее желание. Тигр бежал, и в душе его все громче звучали почти забытые мелодии. Там грохотали барабаны, и пели двуногие… И Зверь пел вместе с ними, повторяя древние слова смутно знакомого языка.
Увидев каменные стены монастыря, Тигр на миг остановился и огласил долину громовым ревом, почти не уступавшим по мощи звукам трепетавших в небе струн. Распахнулись бронзовые ворота, и Зверь, с трудом преодолев отвращение к человеческому жилью, полному запахов дыма и старой кожи, и еще каких-то, незнакомых, но едучих, раздражавших чуткие ноздри, медленно вошел во двор. Упали на колени, склонившись перед Царем, привратники.
Не обращая ни на кого внимания, Зверь прошествовал к входу в молельню. Круглый зал с узорчатым сводом и статуей танцующего бога у дальней стены казался ему единственно правильным местом в том маленьком человеческом муравейнике, которым виделся ему монастырь. Здесь, в молельне, Тигра ожидал высокий монах со снежно-белыми волосами и темным, словно еловая кора, лицом.
— Вспомни, брат! — воскликнул монах. — Пашу, брат мой! Вспомни и вернись!
Зверю показалось, что он с разбегу наткнулся на каменную стену, умудрившись не увидеть ее в темноте. Упал на брюхо, он забился в судорогах — и вот уже на полу молельни лежит старик, такой же древний, как и позвавший его монах. У обоих одинаково широкоскулые лица и узкие желтые глаза, одинаково сухие и мощные тела опытных воинов. Лишь одна разница: волосы гостя тронуты сединой, но не побелели еще сплошь, мерцают огненными всполохами в свете бронзовых ламп.
Монах набросил на скрюченное тело теплый халат, взял с жаровни металлический кувшин, плеснул из него в деревянную чашу, поднес к губам рыжеволосого:
— Выпей это!
Тот отхлебнул из чаши, поднялся, сделал несколько неуверенных шагов:
— Зачем звал?
Давно забытые человеческие слова тяжело довались оборотню.
— Оденься и пойдем, — ответил монах. — Многое случилось, пока ты радовался жизни. И многое еще случится.
В маленькой келье их ждал накрытый стол: мясо — для гостя, травяной отвар, смешанный с молоком и маслом — для хозяина.
— Говори же, Ярри, — попросил человек-тигр, когда они поели.
— Я давно не звал тебя, брат, — голос человека звучал тихо, так тихо, как позволяют говорить себе те, чья власть — абсолютна. — Я давно не звал тебя, ибо у тебя — свой путь, а у меня — свой.
— Ты сделал свой выбор, — согласился гость.
— Да. И не жалею. Люди достойны того, чтобы иметь право на знание. К тому же среди младшего народа есть немало тех, в ком течет древняя кровь, ведь наши племена жили рядом не один век.
— Ну и что? Люди по-прежнему молятся своим богам.
— Людям нужна вера до тех пор, пока они ни потянутся к знанию.
— И что же ты хочешь теперь?
— Мне нужно спрятать несколько вещей. Сюда идут другие люди. Ты таких еще не видел. Они не почитают младших богов, но называют себя рабами Единственного.
— Зачем Единственному рабы?
— Не знаю. Но им так нравится, это позволяет им вести себя как рабы. Больше всего на свете они любят золото…
— Ты хочешь спрятать золото?
— Для тех, чье время пришло, — всего лишь золото. Для тех, кто умеет видеть, — средоточие знания.
— Я понял, — кивнул человек-тигр. — Но почему ты отдаешь это сокровище мне? Я давно забыл человеческие беды и об этой забуду.
— Потому что завтра меня, скорее всего, не станет, — голос монаха был спокоен, но его гость ощутил такой холод, что ему пришлось поплотнее укутаться в тяжелый халат:
— Хорошо, я буду помнить. Но… люди? Ты считаешь: знание нужно им…
— Не всем. Но ты узнаешь того, кто придет не за золотом.
Когда наступила ночь, два старика вышли из монастыря, и каждый нес по тяжелому тюку.
Они поднялись на скалу и там, в скрытой от всех пещере, спрятали завернутые в промасленную кожу книги с золотыми листами.
Наутро же к монастырю подошли солдаты Белой Королевы. Их послали сюда, в горы, чтобы усмирить восставшие кланы, которые не приняли решение раджи и не хотели встать на колени перед портретом женщины. Но солдаты узнали о том, что в монастыре есть много драгоценностей. Солдаты ворвались в молельню и увидели статую танцующего бога и сидящего перед ней старого монаха. Статуя была сделана из золота, а вместо глаз — драгоценные камни. А еще в молельне были драгоценные курильницы, и чаши для подношений, и многочисленные гирлянды и ожерелья.
— Вот это удача! — воскликнул командир. — Мы вернемся домой богатыми!
На одинокого старика он не обратил никакого внимания. Но монах, только что спокойно сидевший на полу, вдруг оказался рядом с командиром и тихо сказал:
— Не советую тебе покушаться на то, что тебе не принадлежит.
Он произнес эти слова на том языке, на котором говорят в стране Белой Королевы. Но солдаты только рассмеялись:
— Ты еще будешь советовать нам, желтомордая обезьяна! Пшел вон!
Монах покачал головой и ничего не ответил, улыбнувшись галдящим людям, словно они — расшалившиеся дети. Тогда командир выхватил пистолет и выстелил старику в грудь. Того отбросило на несколько шагов, но монах удержался на ногах:
— Что ж, глупцы, поступайте, как знаете.
Он повернулся к солдатам спиной и медленно ушел вглубь молельни, туда, где за алтарем была небольшая дверца, ведущая в лабиринт вырубленных в скале переходов, соединявших между собой кельи. Из раны на спине монаха толчками выплескивалась кровь, пачкая белую одежду, но он все шел и шел, и это продолжалось так долго, что один из солдат не выдержал и прошептал:
— Этого не может быть! Сэр, вы же прострелили его насквозь!
— И еще раз прострелю! — прохрипел командир и разрядил вслед монаху второй пистолет.
Но старик даже не обернулся, когда пуля клюнула его в лопатку, вырвав клок ткани. Лишь дернул плечом.
Солдаты взяли в молельне все драгоценности, но никто не решился свалить с постамента и разбить на куски статую бога.
А небесный танцовщик смотрел на притихших рабов Единственного, которые словно нехотя складывали в свои ранцы нити жемчуга и золотые чаши, и изумруды в его глазах странно переливались, словно он смеялся над людьми.
Потом один молодой охотник нашел умирающего белого тигра. Парень оказался не из робких, и у него было доброе сердце. Он напоил зверя отваром трав, смешенным с молоком и маслом, который дала ему в дорогу мать. На следующий день охотник пришел в пещеру, где прятался зверь, но увидел там обнаженного юношу, прекрасного, как сама весна. Тело его было совершенно, если бы ни шрамы на груди, волосы белы как снег, а глаза — ярко-желтые, словно осенние листья.
— Здравствуй, брат! — сказал юноша. — Здравствуй и прощай!
— Постой! — удивился охотник. — Почему ты зовешь меня братом?
— Потому что ты заставил меня снова вернуться сюда. Пока есть такие, как ты, мой путь не завершен. Когда-нибудь ты или твои дети… когда-нибудь вы вспомните… И я вспомню то, что забыл, пока был мертв…
Потом юноша взмахнул руками и превратился в белого тигра. В несколько прыжков тигр достиг опушки и скрылся в лесу.