Адам смотрит на меня, уголок его губ приподнимается. Мой желудок переворачивается от тепла, разгорающегося в глубине его глаз.
Когда он снова смотрит на открытый ящик перед собой, его взгляд сужается. Он достает папку, бросает ее на стол и с щелчком открывает. Мои глаза расширяются, когда я вижу, что папка заполнена фотографиями.
Мама на коленях в молитве. Священник Генри разбрызгивает святую воду по трейлеру, чтобы очистить пространство.
При виде третьего изображения у меня скручивает живот. Я тянусь к нему, беру в руки и смотрю на языки пламени. Мама нашла холсты, которые я спрятала под кроватью Фрэнки. По крайней мере, некоторые из них. Она стоит над ними во дворе, наблюдая, как они сгорают дотла. Прямо рядом с ними стоит еще одна коробка. Моя наволочка, одежда, фотографии, которые мы с Фрэнки сделали вместе и спрятали подальше — ничего из этого сейчас не узнать.
Я закрываю глаза, желая, чтобы слезы, выступившие на моих ресницах, не пролились. Я не знаю, почему это причиняет боль. Давно пора было перестать чего-либо ожидать.
Когда я открываю глаза, Адам пристально наблюдает за мной. Я хочу отвернуться, но его взгляд держит меня в плену.
Он слегка качает головой, его голос низкий и повелительный.
— Ты больше не можешь прятаться. Не от меня.
Через секунду мои плечи расслабляются, и я прерывисто выдыхаю. Облегчение переполняет меня от того, что мне не нужно скрываться. Я больше не хочу. Я киваю, и он вытаскивает еще одну фотографию из стопки.
Я хмурюсь, прищурившись, осматривая его с ног до головы. Этого мужчину я никогда раньше не видела, но я знаю, кто он. У него темные волосы, а на руках у него маленький светловолосый малыш, завернутый в розовое одеяльце.
— Твой отец? — тихо спрашивает Адам.
Я замолкаю на мгновение. Я только однажды слышала, как мама упомянула папу, и это было при Фрэнки. Она сказала, что он не мог полностью предаться Господу, что он сделал свой выбор и будет страдать вечно из-за него, но она и Фрэнки не обязаны делать то же самое.
Однако в этом особенность мамы. Всякий раз, когда что-то угрожает ее убеждениям или ее путешествию на Небеса, она запрещает говорить об этом — или о нем — под нашей крышей. Она счастлива притворяться, что нас вообще никогда не существовало.
— Если ты можешь называть его так, — наконец шепчу я.
Откладывая фотографию, я перелистываю на заднюю часть файла и вижу копии своего свидетельства о рождении и карточки социального страхования. За этим тоже копия Фрэнки и мамы.
— Что все это значит? Почему это у Райфа? Почему он наблюдал за моей семьей?
Адам проводит тыльной стороной пальцев по подбородку, выражение его лица задумчивое. Он достает телефон и начинает набирать текстовое сообщение.
— Он думает, что знает что-то о тебе, и он полон решимости разобраться в этом.
Я прикусываю губу, скрещивая руки на груди. Я достаточно наслушалась о Катерине, чтобы понять, что он имеет в виду.
— Ну, знаешь, он ошибается. Он ищет связь, которой не существует, и это только еще больше сведет его с ума, когда он это осознает.
Я пытаюсь не позволять этой мысли влиять на меня, но не могу игнорировать комок нервов, сжимающийся в груди. Не только за себя, но и за мою сестру, которая невиновна во всем этом. Я видела сумасшедшую сторону Райфа. И что-то подсказывает мне, что это только проблеск. Я не знаю, сколько еще я смогу его выносить.
Тень пробегает по глазам Адама, когда он замечает выражение моего лица. Проходит секунда, его взгляд пробегает по моему лицу, затем он проводит рукой по волосам и засовывает папку обратно в ящик Райфа.
Его хватка оказывается вокруг моей талии прежде, чем я понимаю, что происходит, и он поднимает меня с пола, так что моя задница оказывается на столе. Я втягиваю воздух, когда он встает между моих ног, его тело согревает мое сквозь одежду. Он скользит руками под платье и обхватывает мои обнаженные бедра, его большие пальцы вырисовывают маленькие круги на моей коже.
— Райф твой хозяин? — спрашивает он, наклоняясь так, что его губы почти касаются моих.
— Нет, — выдыхаю я, мои пальцы находят его бицепсы и притягивают ближе.
Он зажимает зубами мою нижнюю губу и посасывает, прежде чем отпустить ее. Дрожь пробегает по моему телу, поселяясь внизу живота.
— Кому ты дала разрешение проникнуть тебе под кожу и заставить чувствовать?
Мои глаза закрываются.
— Тебе.
Мягкое рычание вырывается из его груди, и его хватка впивается в мою кожу.
— Ты дала Райфу право владеть какой-либо частью тебя?
Тяжело сглотнув, я качаю головой.
— Нет.
Прикосновение исчезает с моего левого бедра, и его пальцы приподнимают мой подбородок. Он трется своим носом о мой так нежно, что я уверена, что превращаюсь в лужицу прямо у него на глазах. Затем он запускает руку мне в волосы и тянет. Сильно.
Я открываю глаза и обнаруживаю, что он смотрит на меня сверху вниз, его голубые радужки горят так же глубоко, как восхитительный огонь, в который он окунул мою душу.
— Каждая эмоция, которую ты вызываешь или поглощаешь, каждая реакция, которую ты позволяешь ему вызвать у тебя — это твое. Ему ничего не принадлежит. Он ничего не контролирует. Ты сама решаешь, кому дарить себя, и эта власть принадлежит только тебе.
Я подавляю волну эмоций, которая подступает к горлу. Действительно ли у меня так много власти? Образы из моей жизни проносятся в голове — пренебрежение, гнев, отчаяние, боль — и я не так уверена. Но когда его большой палец нежно касается моей нижней губы, и он смотрит на меня так, будто это самые правдивые слова, которые он когда-либо говорил, я задаюсь вопросом, может быть, он прав. Может быть, у меня действительно больше власти, чем я думаю.
Мое тело прижимается к нему, и одинокая слеза скатывается по щеке.
Он на сантиметр ближе, проводит языком от нижней части слезинки до ресниц, и по мне пробегает дрожь.
— Не все знают, что делать, когда натыкаются на снежинку в пустыне, — бормочет он. — Тебе решать, — наклоняясь к моей шее, он вдыхает мой запах, — кто имеет право на твою близость, и кто — нет.
— Ты, Адам.
Я прижимаюсь губами к его подбородку, запускаю пальцы в его волосы.
— У тебя уже есть каждая частичка меня.
Он наклоняется и прикусывает мою шею, заставляя мои бедра сжиматься вокруг его тела. Когда он сосет, это похоже на то, что он пытается забрать с собой частичку меня.
— Я знаю, — хрипит он.
Когда раздается стук в дверь, я подпрыгиваю. Он отстраняется, чтобы заглянуть мне через плечо, но крепко держит меня в своих объятиях.
— Ты хотел, чтобы я подождала? — голос Обри доносится до моих ушей, и я ерзаю рядом с ним, чтобы посмотреть на нее.
Она подмигивает, когда видит меня, затем возвращает свое внимание к Адаму.
Он задерживает мой взгляд на секунду, как будто обдумывает ответ, прежде чем покачать головой.
— Нет. У нас нет времени ждать.
Он отходит на шаг и стаскивает меня со стола. Поправляя платье, я перевожу взгляд с него на Обри.
— Что?
Адам наклоняет подбородок в ее сторону.
— Обри отведет тебя в мою комнату. Ты останешься там на минутку, пока я найду своего брата и покончу с этим дерьмом навсегда.
Я следую за ним, когда он направляется к выходу, и он снова смотрит на меня.
— Держитесь вместе. И не выходите из моей комнаты. Понятно?
Мы с Обри киваем головами в унисон.
Как только он уходит, я зову:
— Адам.
Он останавливается, оглядываясь через плечо.
— Почему ты терпишь его? Райфа?
Он приподнимает бровь.
— Потому что я обязан ему своей жизнью.
— Губы красные, как кровь, волосы черные, как ночь,
принеси мне свое сердце, моя дорогая, ненаглядная Белоснежка.
— Королева Равенна
(Четырнадцать лет)
После следующего сдавленного крика, вырывающегося сквозь стиснутые зубы, у меня дребезжат барабанные перепонки. Ненависть пробирает до костей, чем дольше я смотрю, но я не могу отвести взгляд.
Я никогда не видел, чтобы это делалось подобным образом.
Тонкие струйки крови стекают по широкому торсу Гриффина. Он изгибается под скальпелем, пока Катерина режет, вращая рукой и рисуя мелкие узоры, как будто он ее гребаный альбом для рисования. Мои глаза прикованы к каждому движению лезвия, в венах пульсируют всплески энергии, которые я не понимаю. Запах свежей крови и пота наполняет воздух, на его шее бьется пульс, а кожа раскраснелась, и это — так как я бы это сделал.
Гриффин, он этого не заслуживает, и каждый порез только заставляет ненависть глубже просачиваться в мою грудь. Но сделать это, вонзиться в плоть тех, кто организовал весь этот дерьмовый праздник, смотреть, как они страдают от каждого удара клинка, и вспоминать каждого человека, погибшего от их рук… Я вдыхаю зловоние и проглатываю его, позволяя ощущению наполнить меня. Господи, я никогда не испытывал ничего более приятного.
— У тебя все хорошо, Гриффин, — воркует Катерина. — Я знала, что ты покажешь мне все своими глазами, если я прикоснусь к твоему прошлому. Я бы хотела, чтобы ты обсудил парней, которые оставили тебе эти шрамы, но и этого достаточно для эмоций.
Она улыбается, ее голос звучит отстраненно.
— Я верю, что твои работы могут быть самыми честными из всех к тому времени, когда я закончу с тобой.
Она оглядывается на меня через плечо, скальпель все еще вращается в ее руках.
— Что ты думаешь, Любимый? Конечно, твои будет красивее?
Я прищуриваю глаза, но она уже поворачивается к другому ребенку.
— Да, — напевает она себе под нос. — Мой милый, сладенький питомец.
Катерина останавливается, когда дверь распахивается.
Безымянный хлопает меня по боку, как раз когда входит Лысый.
— Вот, — шепчет он, протягивая ладонь и вкладывая что-то холодное и металлическое в мои руки. — Засунь их себе за пояс.
Я опускаю взгляд и вижу два маленьких серебряных ключа, перепачканных грязью… и дерьмом.