Лучший способ привести Надю Боткину в норму — это откровенный наезд. От злости я трезвею и, не переставая икать, посылаю Понятовского к неродной бабушке.
— Девочки, что происходит?!
Я оглядываюсь в поисках второй девочки. Никого. Льщу себя надеждой, что, по расчетам Понятовского, Боткина одна не пьет, а это значит, что собутыльница всего лишь не может выползти с кухни.
Оказалось проще.
— С утра Фома как ненормальная прибе…
На этой реплике вцепляюсь зубами в Гошины губы и делаю такое всасывательное движение, что глаза Понятовского сначала стекленеют, потом выкатываются и наливаются слезами.
Пока любимый плакал, я жевала его язык и рассматривала ситуацию в новом свете.
Фомина в Москве. Невероятно, но факт, — галлюцинациями Понятовский не страдает, у него мама психиатр.
Все это прелестно, и самое время полицедействовать.
Выпустив язык Понятовского на волю, склоняюсь над телефоном и кричу грозно:
— Гошик, имя Фоминой я забыла вчера! Она дрянь последняя, чудило беспросветное, и слышать я о ней не хочу! Все!!
Аплодисменты на том конце провода. Прием, прием, ромашка, ответьте розе… Ответил Понятовский:
— Ты что, Надежда? — язык у него распух и работал неважно. — Вы разругались?
— Все!!! — заорала я. — Слышать о ней не хочу и тебе вспоминать не советую! Пойдем в спальню… милый…
Милый мгновенно съехал с опасной колеи и, снимая на ходу футболку, нежно повел меня сначала в душ, потом в комнату.
Эх, если бы все в жизни было так просто… и приятно.
Разговаривать шепотом под одеялом — пошлый трюк. Успокоив нервы любовью, прикрываюсь простыней и блаженно вытягиваюсь на узком диване.
— Хочу на воздух. Хочу цветов и мороженого. Любимый проводит мягкой ладонью по моему животу и предлагает:
— Схожу в магазин. Открою окно.
— Нет. Башка трещит, пошли выгуливаться, — и так на него посмотрела, что психотерапевту маме и не снилось.
Прозвище Гоша Понт нисколько не передает внутренней сущности моего любимого. Мой Гошик абсолютно лишен дешевой показухи; он весь терпимость и достоинство.
Или моя трепетная нежность и матушкино научное воспитание так отрихтовали? Не знаю. Но в любом случае нам с Ириной Андреевной свезло невероятно.
— Пошли, — без вздоха сожаления произносит любимый и, стыдливо прикрывшись краешком простынки, начинает одеваться.
Из подъезда выходила, соответствуя легенде. Темные очки на пол-лица, болезненные охи-вздохи и еле заметное перебирание тапками в воздухе. Прочие бренные останки цепко висли на крепкой дружеской руке.
— Берем мороженое и дуем в парк, — тихо, но твердо произношу я, аккуратно разглядывая прохожих за Гошиной спиной.
Через десять минут путешествий среди лотков придирчивого выбирания обыкновенного пломбира топтуна я, кажется, вычислила. Вслед за нами туда-сюда сновал парень в линялой майке и старомодных солнцезащитных очках фасона «мой-де-ушка-в-Туапсе-год-1965».
Придерживаясь пареллельного курса по противоположной стороне улицы, дедушка из Туапсе потопал за нами в парк, но через какое-то время исчез.
«Скорее всего, не один», — подумала я и повела Гошу тропами, которые знали лишь пьющие аборигены и сотрудники милиции. От вида пустырей и помоек любимый морщился, как от зубной боли.
Но все же полных болванов в Бауманку не берут, даже по блату. Едва мы устроились на скамейке — Понятовский сидит, я лежу головой на его коленях, — он спокойно спрашивает:
— Теперь ты скажешь, что происходит?
Я натягиваю на лицо кепи и бубню из-под козырька:
— У Фоминой неприятности.
— Квартиру слушают?
К любви примешалось уважение. С моей, лежачей стороны.
— Да.
— Следят?
— Да.
— Здорово.
Это надо осмыслить, и Гоша откушал ногуского пломбира.
— Давно?
— Вчера.
— Она ограбила Центробанк?
— Хуже.
— Зарезала кого?
— Бог миловал…
— Говори.
— Рядом кто есть?
Умный Гоша даже не шелохнулся, оглядываясь.
— Говори.
— Если кто пойдет рядом, тряхни коленом, я почувствую.
Слов нет, удобней бы мне было повествовать, уткнувшись в его плечо и орошая слезами футболку «Адидас». Но я боялась выдать себя даже малостью. Чувствовала — жива только до тех пор, пока не вычислят мою поездку в Питер.
Изображая отдыхающих голубков, мы заняли всю скамейку — я ногами почти свисала, Понятовский тоже проникся и бдительно следил за подступами — ни один мужик с бутылкой пива не подойдет.
Но, просвещенные видиками детки постперестроечных времен, мы знали, для подслушивания не обязательно сидеть в кустах, достаточно направить микрофон дистанционного действия — и полный порядок. Поэтому, пока враги не наладили электронные уши, следовало торопиться.
Я уложилась в три минуты.
— Теперь ты.
В том же темпе Понятовский обрисовал свои приключения.
Как каждый приличный студент, летом Гоша Понт отдыхал и вставал поздно. Фома заявилась к ему в половине десятого и без всяких поцелуев и «здрасте» с порога бухнула:
— Гошик, быстро в спальню твоих шнурков, — уже на ходу, раздвигая шторы перед носом очумелого сонного Понятовского: — За мной в подъезд два качка с лавочки сорвались. Скоро будут.
Далее следует объяснить, что семья Понятовских занимает апартаменты на втором этаже элитного дома, выходящего окнами на реку. Между рекой домом — обширный участок, заросший кустами, низкорослыми деревьями и укромными лавочками. Этот клочок зелени народ называл просто — Кустодром.
Распахивая створки остекления лоджии, Фома не переставала нести полный бред. Потом она перебралась через ограждение, зацепилась носками ботинок за карниз и попросила:
— Гошик, солнышко, спусти меня, пожалуйста, вниз, на руках…
Понятовский взял Фомину за запястья, свесился над Кустодромом и разжал руки, когда Алискины ботинки болтались в полутора метрах над землей.
Фома рухнула в кусты беззвучно и бежать начала еще в воздухе.
А от двери уже неслись звонки. Понятовский поглядел, как Алиска шустро улепетывает через Кустодром к реке, и пошел открывать.
Ошалевший от динамики сюжета Гоша даже спрашивать не стал, кто и почему вломился к нему в дом. Фомина сказала «скоро будут», значит, так тому и быть. А для остального наш милый Понт еще не проснулся.
Не знаю, чего ожидали качки, но растерянный вид высокого худосочного паренька в трусах до колен позволил им молча оттеснить хозяина в прихожую, пробежаться по квартире и остановиться у распахнутых окон лоджии.
— Где она? — спросил один качок.
Гоша оторопело развел руками и, подтянув трусы, дернул подбородком в сторону реки.
— Черт, — выругался второй качок и, на ходу доставая рацию, помчался к выходу.
Второй амбал задержался и задумчивым взглядом обвел шикарные апартаменты. В глазах его мелькнула смесь уважения и разочарования.
Гоша приосанился, упер руки в бока и совсем не грозно произнес:
— По какому праву?.. — На вопросительном знаке голос сорвался в петушиный фальцет.
— Твоя подружка кое-чего присвоила, приятель, — довольно мирно произнес амбал. — Она сказала, куда идет?
— Я сейчас милицию… — начал Гоша.
— Не надо милицию, — вздохнул амбал, — мы сами милиция. — Но удостоверения не показал и продолжил: — Она что-то говорила?
Гоша изобразил непонимание:
— Нет. Промчалась до балкона и сиганула вниз.
Амбал повздыхал немного и выдал напоследок:
— Если появится, пусть позвонит по этому телефону. — Он протянул визитку с единственной надписью, номером сотового телефона. — Это в ее же интересах…
В кармане амбала запищала рация, не двигаясь с места, он выслушал сообщение, помрачнел и, сухо кивнув хозяину, вышел.
Пришибленный событиями, Гоша запер дверь на все засовы, подумал, не напрягаясь, и поехал ко мне. Растерян он был настолько, что на автопилоте добрел до метро, только там вспомнил о машине, но, махнув на нее рукой, решил добираться общественным транспортом.
Выслушав краткий содержательный доклад, я поерзала попой на жесткой скамейке и, не снимая кепки с лица, попросила:
— Игорек, милый, сейчас сосредоточься и вспомни в деталях и интонациях весь Алискин бред…
Запинаясь и довольно удачно пародируя манеру Фоминой, Гоша произнес:
— Понтяра, дуй к Боткиной… скажи… денег нет… все плохо… пусть ляжет в тину и не дышит. Иначе плясать канкан… будем на сцене… Скоро ты ей принесешь медведя, я за ним приду… Все. Надя, какой канкан?! Какой медведь?!
— Одноглазый, — буркнула я и задумалась. Но недолго. Под моей головой нервно дернулось колено, я сладко потянулась, сдернула кепи и попросила: — Поцелуй меня, Гошик.
Понятовский склонился над моим лицом, уронил на него очки, метко попав в левый глаз, и поцелуя не получилось.
— Пошли пообедаем где-нибудь, — вздохнула я и встала.
Медленно бредя по липовой аллее, я прижималась к Гошиному плечу и грустила о том, что нельзя подставить исходные данные в формулу и математическим путем вывести итог. Я хорошо знала свою бесшабашную подругу — в краткой бредовой речи она передала через Понятовского всю необходимую информацию. Но нельзя же поставить на место игрека «канкан на сцене», иксом обозначить принесенного Гошей медведя, а «деньги» подвести под зет?! Проще получается с неизвестным «канкан» — это Алискин похоронный марш и сигнал тревоги. Но я и без того знала, что дело дрянь.
И как она лишилась денег?! Но осталась жива и на свободе…
Кассета и деньги лежали в Алискиной торбе, с которой подруга уехала в Питер. Денег нет, но за Фоминой продолжается охота. Почему?
— Гош, у Алисы какая-нибудь сумка была?
— Нет.
— А куртка с большими карманами?
— Нет. Футболка и обтягивающие джинсы. Пустая информация. Сумку Алиска могла оставить в другом месте.
Хотя… скорее всего, ее вообще нет.
— Как думаешь, где Алиса может быть? Гоша нахмурился:
— Надежда, по-моему, Фомина четко дала понять: меня не ищи, ляг в тину и не дыши. Если бы она хотела передать что-то еще, то поверь, время у нас для этого было.