К Монмартру мы подъезжаем уже в сумерках. Хорошо, что я дважды был здесь и расположение основных приторно-романтичных мест, в которые собираюсь отвести Мэл, смогу найти без карты. К слову, Монмартр — одна из главных достопримечательностей Парижа, представляющая собой холм, высотою больше ста метров, который венчает величественный собор Сакре-Кер, к которому ведут 237 ступеней. Это культовое, колоритное место со своей неповторимой энергетикой и атмосферой. Он сохранил в себе образ типичного европейского квартала с извилистыми улочками, в которых так и хочется затеряться, многочисленными уютными кафешками, стены которых исписаны посланиями клиентов и хозяев заведений, оставленных много лет назад, уличными выставками и музеями. Монмартр пленяет особенной архитектурой, так не похожей на каменные джунгли Нью-Йорка, и вычурность и помпезность Анмара. Здесь все дышит вдохновением, которое толкало известных художников на их талантливые работы. Честно говоря, в таком месте даже я чувствую себя иначе. Хочется быть лучше, что ли. Совершить что-нибудь безумное, дать обещание, которое никогда не исполню. Влюбиться на один день в красивую девушку с самыми голубыми в мире глазами.
Я держу ее руку, увлекая по узким улочкам в сторону первой остановки.
Мэл в восторге замирает, когда мы выходим прямо к сорокаметровой Стене Любви. Признания на триста одиннадцати языках. О, да, крошка, я знаю, ты поражена.
— Сэлфи, Лана? — спрашиваю я, доставая айфон. Потеряв дар речи, она может только кивать. Я обнимаю ее за талию, привлекая к себе. Мне это не нужно, но девочки любят все эти моменты с няшными обнимашками в мега-романтичных местах. Сопли и слюни. Делаю улыбочку и щелкаю наши лица на фоне Стены Любви. Показываю Мэл, что получилось, и та радостно хлопает в ладоши, словно я только что ей колье из черных бриллиантов подарил.
— Скинь мне, скинь мне, — подпрыгивая, просит она. Мдаа. Надо было начинать фотографировать ее раньше. Я передаю фото на ее мобильный, и она вскидывает голову, хмуря брови и сверля меня подозрительным взглядом.
— Откуда ты знаешь мой номер? — требовательно спрашивает она.
— Крошка, у меня в телефоне полная база сотрудников. Это элементарно. Я не составлял на тебя досье.
— Хорошо… — выдыхает с облегчением Мэл, умиленно глядя на нашу фотографию. Я иронично вскидываю бровь, и, заметив мой скептический взгляд, она напускает на себя важный независимый вид.
— Здесь есть признание на твоем языке? — спрашивает Мэл, поворачиваясь лицом к стене, я с улыбкой смотрю на ее профиль. Она невероятно хорошенькая. Мне все в ней кажется правильным, гармоничным, пленительным.
— На арабском и хинди. Турецкий тоже распространён в моей стране. Дед был турком. В Анмаре есть и свое наречие, но оно происходит из смеси многих языков. На арабском признание в любви звучит, как Ana bahebak, — отвечаю я, продолжая улыбаться, как полный идиот.
— Ama bahebak… — повторяет задумчиво Мэл, зачарованно разглядывая надписи.
— Ana bahebak, — поправил я.
— Ana bahebak… — автоматически повторяет она, не понимая, что делает со мной своими словами. В отличии от нее я слышу звучание своего языка иначе. Последняя, кто говорил мне эти слова, была моя мать, которая учила меня сразу двум языкам — английскому и арабскому.
— Ты только что сказала, что любишь меня, meligim, — чувственным приглушенным голосом произношу я. Мэлл отрывается от созерцания Стены Любви и смотрит на меня долгим взглядом. Она не злится, не возмущается. Не пытается отрицать и опровергать мои слова. Не спорит, не дерется. А просто отворачивается и продолжает смотреть на надписи с признаниями.
— Я нашла на английском, — радостно сообщает Мэл, толкая меня локтем в бок, и показывая пальцем куда-то вправо. Я киваю, не сводя с нее глаз. Со мной что-то происходит, неправильное, колющее прямо в сердце… Может быть, я совершаю ошибку… И весь этот Париж с его романтическими бреднями вверг меня во временное помутнение рассудка.
Я снова фотографирую ее и отправляю фото, она делает тоже самое. Изучаем работы друг друга, беспечно улыбаясь. Но на то, самое первое, она смотрела совсем с другим выражением лица.
— Пойдем, ты обязательно должна увидеть площадь Театр, — я снова взял ее за руку и потянул за собой.
— Да, я знаю. Я читала. Даже не мечтала попасть туда, — восторженно щебечет Мелания, пока мы блуждаем между старинных домов и построек, приближаясь к центральной площади, где сохранилась архитектура 18 века. — Здесь писали свои работы Пикассо, Дали и Утрилло, — просвещает меня Мелания.
— И Тулуз-Лотрека, — с непроницаемым видом добавляю я. Она даже замедляет шаг, удивленно глядя на меня. — Именно он прославил Мулен-Руж, — поясняю снисходительно.
— Ты разбираешься в живописи? — спрашивает Мэл, даже не пытаясь скрыть своего недоумения.
— Готов поспорить, что знаю больше художников, чем ты, Лана.
— Ну уж нет. Здесь ты меня не переспоришь, — самоуверенно заявляет Мэл.
— Выбирай предмет спора, — подлавливаю ее на слове.
— Ты проиграешь, Джаред, — Мелания смеется и качает головой.
— Хорошо. Буду рад выполнить любое твоё желание, крошка.
— Отлично. Любое желание, — кивает она. — Я начинаю. Бернар Эмиль.
— Жан Беро, — подхватываю я. Она снисходительно ухмыляется.
— Ван Гог.
— Жорж Брак.
— Хмм, а ты хорош, — с уважением кивает, глядя на меня, вся ее ирония постепенно улетучивается. — Сюзанна Валадон.
— Пикассо, — быстро отвечаю я.
— Анри Матисс, — теперь Мелания уже начинает немного волноваться.
— Фрейндлих Отто.
— Поль Сезанн, — нервно бросает она, потратив полминуты на раздумье.
— Поль Синьяк, — все-так же быстро и четко отвечаю я.
— Морис Утрилло.
— Неа. Было, — отрицательно качаю головой, с самодовольной улыбой глядя на побледневшую Меланию. Она близка к панике. Волнуется и поэтому думать получается еще сложнее.
— Но я назвала трех художников до спора, — пытается схитрить и выровнять счет.
— Это не считается.
— Почему же?
— Ладно, — едва заметно киваю я, останавливаюсь, глядя в растерянные глаза Мелании. — Писарро, Ренуар, Стейнленд.
— Ренуар — живописец, — почти злорадно сообщает Мэл.
— Не вижу разницы, но окей, Чарльз Стрикленд.
— Черт… Не может быть. Подожди. А, Амадео Модильяни! — радостно кричит Мелания, начиная пританцовывать. Не могу сдержать от смеха. На нас оборачиваются люди, а она продолжает отбивать подобие чечетки, празднуя свою победу.
— Съел, Джаред? — показывает мне язык.
— Жорж-Пьер Сера, — серьезно выдаю я, наблюдая, как улыбка сползает с ее лица. А радостные искры в глазах меняются мрачным выражением. — Любое желание? — лениво напоминаю я, широко и хищно улыбаясь. Мелания снова становится бледной, как полотно.
— Не собираюсь делать ничего такого, Джаред.
Вскидываю брови в притворном недоумении.
— «Ничего такого» я не попрошу, — заверяю я свою маленькую наивную дурочку, пытаясь припомнить, когда она перестала быть «этой сучкой». — Пусть будет банальный массаж. И даже не всего тела, — плутовато улыбаюсь, замечая, как розовеют ее щеки.
— Может быть, массаж руки? — с надеждой спрашивает Мэл. Я смеюсь, протягивая руку и тяну ее к себе за запястье.
— Малышка, массаж спины, и, если будешь спорить дальше, я приплюсую низ живота.
— Ты… — поджимая губы, шипит мне в лицо Мэл, пытаясь вырваться.
— Успокойся, злючка. Пропустишь много интересного.
Мы оказываемся на аллее, заполненной уличными художниками и карикатуристами, которые рисуют и тут же продают свои работы. На время теряю Меланию из вида, которая убегает вперед, заглядывая в холсты почти каждому художнику. Удается найти ее в самом конце улицы, спорящей с одним из представителей местной богемы о каких-то заумных художественных заморочках. Я на самом деле плохо подготовился, и выучил только фамилии известных художников, которые писали свои работы на Монмартре. Был уверен, что пригодится. К тому же, память у меня отличная.
— Хочешь я закажу твой портрет? — спрашиваю я у Мэл, когда она машет на прощание своему оппоненту, и мы двигаемся дальше. Она пожимает плечами, не выказывая особого восторга.
— Я могу, кстати, написать твой. И бесплатно, — произносит Мелания, разглядывая очередной шедевр.
— Ты, правда, можешь?
— Конечно, — кивает Мэл. Она поворачивается и обращается к карикатурщику на французском, показывая на его чистый холст и карандаши. Они быстро договариваются, и с Мэл даже не берут денег за аренду принадлежностей. Снова этот ее дар очаровывать людей с первого взгляда. Кажется, художник даже рад оказать услугу коллеге. Мелания занимает его место, показывая мне куда встать. Мне еще не доводилось быть моделью. Честно говоря, чувствую себя неловко, ощущая ее пристальный изучающий взгляд. Она максимально сосредоточенна, не отвлекается на болтовню и ругается, когда я пытаюсь рассмешить или поддразнить ее. Я уже начал раздражаться, переминаясь с ноги на ногу, но все закончилось довольно быстро.
— Merci, — мило улыбается она художнику, и, забирая листок с холста, возвращается ко мне и, со смущенной улыбкой, подает свою работу. Я беру свой портрет, ожидая увидеть что-то наподобие карикатур, которые мы видели. С длинным носом, асимметричными чертами лица или коровьими глазами.
Но Мелания нарисовала меня красивым.
Лучше, чем я есть на самом деле. Сложно объяснить, но мне почему-то стало стыдно на долю секунды, когда я взглянул на отображение того, что видит она, глядя на меня. Мэл пририсовала мне несуществующие эмоции и чувства. Улучшила мой портрет, доведя его до совершенства. Наверное, мне удалось. Но это не внушает ни радости, ни мрачного удовлетворения.
— Ты в меня влюбилась, — говорю я совершенно серьезно, почти с сожалением, глядя в распахнувшиеся аквамариновые глаза.
— Дурак, — поджимая губы и мучительно краснея, Мелания резко разворачивается и снова убегает от меня.
Я не двигаюсь, не несусь за ней вслед. Точно знаю, что она вернется.