Дверь открылась, и в комнату вошел хозяин квартиры.
— Я не помешал? — взглянул он на Волкова.
— Да нет, — Петр поднялся с кресла. — Мы уже все обсудили.
— В таком случае, позвольте вас… в кабинет ко мне. Мои гости тоже ушли.
— А… — робко подал голос мужик.
— Здесь посиди пока, — бросил ему Петр и вышел из комнаты.
— Ну, в общем, вот так… в общих чертах, — закончил свой рассказ Волков. — А за урон в живой, так сказать, силе… мои извинения.
— М-да… — задумчиво протянул хозяин дома. — Что? А… Это вы про Авдея с Валерой… Да Господь с вами. Жаль, конечно, что не довелось мне Авдею в глаза его заглянуть. Ну даи ладно, чего уж. А… тот, грязненький, что в комнате там дожидается, вы с ним что делать собираетесь?
— Отпущу, — пожал плечами Петр. — Я ему обещал, если правду скажет. Он рассказал.
— Справедливо, — кивнул старик.
— Парфена этого Виктор, в вашем конкретном случае, втемную наверняка использовал. Вряд ли он бы иначе в ваш дом полез. Не решился бы.
Наверное… — согласился старик. — Хотя, кто знает. Все сейчас как-то… не так, как раньше. Совсем людишки с ума посходили. Ничего ведь святого за душой. Хорошо, посмотрим, как с ним быть.
— Ну что… — поднялся Волков. — Все вроде бы у нас с вами завершено?
— А не надумали?
— К вам… на службу?
— Да.
— Нет. Несолидно как-то… с места на место скакать.
— Ну… еще не вечер, как говорится. Жизнь сегодняшним днем не заканчивается, — старик наклонился и, достав из-под массивного письменного стола принесенную Волковым черную спортивную сумку, протянул Петру: — Будьте любезны.
Петр взял в руки расстегнутую сумку и заглянул в нее.
— Нет, — отрицательно качнул он головой. — Спасибо, конечно, но… я же говорил — мне начальство жалованье платит.
— Вы не поняли, — поднял на него взгляд холодных серых глаз хозяин дома, — я вам ничего и не плачу. Просто вы мне принесли больше, чем у меня украдено было. Это не мои деньги, а мне чужого, слава Богу, не надо. И разговоры про это совсем не нужны. Не меня же одного, видимо, эта гоп-компания обнесла. Если хотите, разыскивайте потерпевших, выясняйте — когда, сколько у кого сперли, возвращайте. Дело, как говорится, ваше. Если у вас других дел нет. Нет у вас других дел?
— Отчего же…
— Ну так вот. Забирайте, короче говоря. Волков взглянул на деньги, вздохнул и застегнул сумку.
— Пойдемте, — старик поднялся из-за стола, — я вас провожу. И грязненького своего забирайте, он мне там небось весь диван изгваздал.
34
Вернувшись, наконец, к себе домой, Петр Волков застал Адашева-Гурского и Элис сидящими на кухне и пьющими кофе.
— Ну? — вскинул на него глаза Гурский.
— Что «ну»? — Петр бросил спортивную сумку под вешалку. — Ничего хорошего. Мужик этот на самом деле не знает, где Жаклин искать. У него дома ей дерьма какого-то по вене прогнали, чтоб память отшибло, а потом у метро оставили. Без документов. Чтобы она даже за свое собственное имя зацепиться не смогла.
— Что значит «дерьма по вене прогнали»? — не понял Гурский.
— Саш, ну что ты, как ребенок, честное слово?.. Ну… всякие препараты бывают. Пентатол, например, некий раньше был. Если им втрескать хорошенько… отшибало память прилично, на какое-то время. А сейчас даже уж и не знаю, наверняка покруче что-нибудь уже изобрели.
— Так это, выходит…
— Я не знаю, Саша. Всякая-разная химия такая, она не по нашему ведомству. Нам она ни к чему была. Этим «контора» баловалась в свое время. Зачем человека убирать? Тресь ему по вене, и готово дело, гуляй на все четыре стороны. Что есть личность? Сумма воспоминаний…
— Не только.
— Ну хорошо, не только, но… не в том, короче, дело, — Волков опустился на стул. — Устал я. Ребята, давайте спать, а? Ночь на дворе. Элис, я вам в гостиной на диване постелю. А нам с тобой вместе придется, в спальне. У меня кровать широкая, поместимся. Или у вас иные соображения, в свете последних… так сказать, совместно пережитых обстоятельств?
Элис обожгла Волкова взглядом и поднялась из-за стола.
— Герке позвонить надо, — сказал Гурский. — Он небось волнуется.
— А ты что, не звонил? — устало взглянул на него Петр.
— Нет. Я тебя ждал. Думал, ты что-нибудь узнаешь.
— Элис, извините, я уже, честно говоря, ничего не соображаю. Пойдемте, я вам чистое полотенце дам и халат, если хотите. А утром, на свежую голову, прикинем, что к чему… — Волков вместе с девушкой вышел из кухни.
Гурский прошел в гостиную и, сняв телефонную трубку, набрал номер.
— Алло, — ответил Герман.
— Привет, это я, — сказал Александр.
— Ты где?
— У Петра. Элис тоже здесь, не волнуйся.
— Ну? И… как там дела?
— Хреново.
— А чего так?
— Потом, завтра расскажу. Тачка твоя здесь, у Петра возле дома.
— А… монтировка? Двойная такая?
— Слушай… я ее, по-моему, потерял. Я ей там, на даче, доски отдирал, а потом…
— Да нет, я не про ту. Я про другую, которая у меня под сиденьем лежала.
— А, эта… Нет. Все в порядке. Цела.
— Ну так и чего, Элис там у вас остается, что ли?
— Да. Поздновато уже. Давай, завтра увидимся. Мы спать ложимся.
— Ну пока. Алису не прихватывай.
— Почему?
— У нее жених, имей совесть.
— Ладно, маму не надо парить.
— Сам дурак.
— Пока.
— Спокойной ночи.
35
Воскресным утром Петр, Гурский и Элис сидели на кухне волковской квартиры.
Элис помешивала ложечкой сахар в чашке кофе, Петр жарил яичницу с ветчиной, Гурский намазывал горячие тосты сливочным маслом. Все молчали.
— В розыск надо подавать, — не выдержал первым Волков. — Заявлять в менты и подавать в федеральный розыск. Я другого пути не вижу.
— Да, — пожал плечами Адашев-Гурский, — наверное. Алиса, ты как считаешь?
— Не знаю, — Элис смотрела в свою чашку. — Может быть… да.
— Ну а что? — Петр раскладывал яичницу по тарелкам. — Ну хорошо, я пойду к Деду, дам расклад, он мне людей выделит, а дальше-то что? Ни концов, ни зацепок. Кого искать? Где? Вы вообразите себе на секунду — стоит у метро девчонка, вокруг толпы людей, а она вообще… себя не помнит. Где она сейчас, вот в данный момент, оказаться уже может? А? Тут же, я уж теперь и не знаю сколько — пять миллионов, шесть, семь, если с окрестностями да с приезжими считать… И каждый ее за руку мог взять и за собой повести. А она про себя ничего толком сказать не может. Да ее вся милиция России может теперь годами искать и не найти. Это ж Вавилон разноязыкий. Кстати, еще неизвестно, что у нее с теперь с головой и говорит ли она вообще. А если и говорит, то на каком языке и с каким акцентом…
— С татаро-венгерским, — машинально сказал Адашев-Гурский, задумался, сглотнул кусочек яичницы, положил вилку на тарелку и поднял взгляд на Петра.
— Ну, и чего ты на меня прищурки свои выставил?
— Петя, — Гурский поднялся из-за стола, — погоди-ка…
Он вышел из кухни, снял в гостиной телефонную трубку и стал накручивать диск. Постоял, слушая длинные гудки, положил трубку на место и вернулся на кухню.
— Ты чего вскочил? — спросил Волков.
— Там никто трубку не снимает. Спят еще, наверно. А могли вообще телефон выключить. Ехать надо.
— Куда?
— Да… ты не знаешь. Ребята, кончайте с этим завтраком, поехали. Я ни в чем не уверен, конечно, но… шанс есть. Так мне кажется. Алиса, Джеки какая сама из себя, беленькая?
— Сейчас да. Раньше был другой… цвет.
— Все, — Гурский крепко положил руку на стол. — Встали и поехали.
— Куда хоть ехать-то? — Волков допивал кофе.
— На Васильевский, куда еще…
36
У Леона долго не открывали.
Адашев-Гурский давил и давил на кнопку дверного звонка, движимый неожиданно осенившей его догадкой. Наконец, дверь отворилась, и на пороге возник хозяин дома с чуть помятым, несущим на себе сложный отпечаток складок подушки лицом, одетый в белую ночную рубашку до пят.
— Саша… — пробормотал он, заспанно моргая. — Что же вы ни свет ни заря…
— Да будет вам, Леон, уж день вовсю.
— Что вы говорите? А мы тут еще спим, как из пушки… Вчера засиделись. Вот буквально пару часов назад… Что ж вы все в дверях-то стоите? Проходите.
Заперев за гостями дверь, Леон жестом пригласил их на кухню и, не открывая глаз, прошлепал босыми ногами следом. Там он раскрыл шкафчик и достал из него початую бутылку коньяка.
— Господа, кофе не желаете? — взглянул он на бутылку. — Да вы присаживайтесь, располагайтесь… в любом случае. Дама, вероятно, предпочитает со сливками? Саша, — с трудом приподняв голову, он мотнул ею в сторону холодильника, — вы ведь знаете, где что лежит. Позаботьтесь, пожалуйста, будьте за хозяина, я сам что-то не в силах.
Леон опустился на кухонный табурет, обнял, прижав к груди, бутылку обеими руками, уронил голову на грудь и заснул.
Волков глубоко втянул носом воздух, присел к столу, расстегнул куртку, достал сигареты, закурил, сделал затяжку, выпустил дым, взглянул направо-налево, затем на спящего Леона и, повернувшись к Гурскому, улыбнулся:
— Слушай, а мне здесь нравится. Нет, честно. Элис, вы присаживайтесь. Сань, может, ты и на самом деле, это… кофейку барышне, со сливками. Пока то да се.
— Да это запросто, — вздохнул Гурский, глядя на Леона.
Он вышел в переднюю, снял с себя куртку, повесил ее в стенной шкаф и, вернувшись на кухню, взялся за кофеварку.
— Только какие тут могут быть «то да се»?
— Ну… кто ж его знает, — пожал плечами Петр. — Не пойдем же мы сами по комнатам, если там спят. И хозяин вон тоже спит.
— Нет, — не открывая глаз, качнул головой Леон. — Вы ошибаетесь. Я весь к вашим услугам. И я все слышу.
— Леон, — Гурский поставил кофеварку на огонь, — а… можно было бы увидеть Лизу?
— Да, — Леон кивнул, раскрыл глаза, и на его лицо легла печать скорби, я виноват, вы правы. Это не я повел ее впервые в школу с букетом цветов. Я не делил вместе с нею восторгов и отчаяния ее первой девственной влюбленности, которую бы она со стыдливым трепетом скрывала ото всех, а потом… прильнув к моей груди, излила бы слезами. Я не возил ее на летние каникулы в Коктебель, где ее обнаженное тело искрилось бы в лучах солнца, а я бы смотрел, как капельки пота дрожат… дрожат на… — Глаза Леона наполнились слезами, голос прервался, и он замолчал.