Ровно без пятнадцати минут десять я вышел на улицу покурить.
Ровно без пяти минут десять подъехала пельшовская "копейка".
– А ты сегодня выглядишь вполне недурно, – сказал Пельш, придирчиво изучая мою физиономию.
– Недурно, недурно. Давай, – сказал я в том смысле, что "поехали". Не скрою, первый раз за две недели я испытывал сильное волнение. Все-таки сегодня нечто вроде праздника.
Заехали ко мне. Дома было убрано. Наверное, постаралась Елизавета Михайловна. Я переоделся.
На кухонном столе меня ждало блюдо, накрытое салфеткой и записка: "Володя! Рис, печеные каштаны и стопка перцовки – тебе. Извини, сакэ не нашлось. Целую". Почерк, разумеется, принадлежал Наташе. Значит, не Елизавета Михайловна.
– Очень символично, – сказал Пельш, подглядывая в записку через мое плечо. – Рацион самурая перед битвой. Надо будет Ленку приучить.
В его словах я, вопреки своим ожиданиям, не уловил и слабого оттенка иронии.
– Ну что же, прошу к столу, – сказал я, делая пригласительный жест. – Перцовкой делиться не буду. Ты за рулем.
– И правильно, – согласился Пельш. – Это тебе сейчас нужно возгонять боевой дух, а я уж как-нибудь в машинке пересижу.
Пельш не был трусом, в чем я имел возможность убедиться во время нашего ночного проникновения в дом моды, но, как человек без двух минут женатый, в бой, разумеется, не рвался. С другой стороны, а почему обязательно бой? Ну, окружат их, ну предложат сдаться… Они и сдадутся.
16 мая, 11.39
Пельш по моей просьбе притормозил в двух кварталах от дома моды, в том самом месте, где мы оставляли машину в ночь с десятого на одиннадцатое.
Больше всего меня интересовало, где Шумеев и его люди. Естественно, большая часть из них в штатском на разномастных недорогих машинах, кто-то, возможно, на крышах близлежащих домов, кто-то – в подворотнях. Но где-то ведь должны быть и молодцы с автоматами из группы захвата. Скорее всего, те же самые, которые десять дней назад так браво арестовали Гретинского.
Табельного оружия у меня при себе, естественно не было. Но кое-что у нас с Пельшом все-таки имелось: четыре похожих как братья-близнецы пистолета с глушителями, наши трофеи после ночной заварухи в доме моды. Один я оставил ему, а тремя обременил свой демисезонный плащ, прихваченный из дому. Не могу сказать, чтобы мне было исключительно комфортно, но как сказано в описании германского двадцатикилограммового гранатомета "Панцерфауст-3", "солдат на поле боя чувствует себя увереннее с тяжелым и мощным оружием".
Ровно без пяти минут двенадцать подошел Золотарев. С ним я договорился еще позавчера – не помешает ни лишний ствол, ни лишний свидетель. Хотя какой он свидетель – теперь, официально, это его дело. Да и вообще, мальчику пора начать выслуживаться.
– Пора, – коротко сказал я.
– Слушай, может я с вами прогуляюсь? – Вопреки своим собственным недавним словам предложил Пельш.
– Нет, ты будь в машине. Когда мы пойдем, сосчитай до шестидесяти и подъедь к дому моды. А там видно будет.
Мы с Золотаревым пошли. Пристально вглядываясь в прохожих, в машины, в подворотни, я пытался понять, где же люди Шумеева. В конце концов, кое-кого я знаю в лицо, а тех, кого не знаю, смогу, пожалуй, узнать по характерному охотничьему блеску в глазах. Но никого подозрительного я так и не увидел. Интересно, что задумал Шумеев? И где он сам? Должен ведь, по идее, руководить операцией лично. Может, смотрит сейчас на меня в бинокль и зверски ругается, что я вообще сюда сунулся?
В проходном дворе, из которого открывался неплохой вид на огороженную невысоким сетчатым заборчиком площадку за домом моды, мы с Золотаревым облюбовали лавочку и сели покурить. Расцветающая сирень неплохо прикрывала двух чудаков в плащах, не мешая им (то есть нам) вести пристальное наблюдение.
На моих часах было две минуты первого.
Когда в моих пальцах уже начал дымиться фильтр, на площадку, чадя дизельным угаром, въехала, наконец, долгожданная "Мазда" – основательная синяя фура со все той же женщиной на все том же быке и надписью "ЕВРОТУР".
– Они, – прошептал я.
Золотарев молча кивнул.
Из кабины "Мазды" выскочили двое. В одном из них я без труда узнал Сапегина. Хорошо. Распахнулись задние дверцы и оттуда на землю спрыгнули еще трое, в одинаковых пиджаках и кирпично-красных галстуках. У одного из них в ухе блеснула серьга. Костик. Совсем хорошо.
16 мая, 14.12
Прошло два часа. Сигареты подходили к концу. Из дома моды в фуру один за другим перетаскивались ящики. Ящики были небольшие, их было много, люди Сапегина двигались лениво и мы с Золотаревым порядком заскучали. Никаких признаков присутствия Шумеева я не обнаружил. Потихоньку заболела голова. Пельш, наверное, страстно клял меня и свою нелегкую судьбу. В общем, все шло не совсем так, как я представлял себе в начале.
– Что делать будем, Вячеслав Петрович? – Я, кажется, первый раз в жизни назвал Золотарева по имени-отчеству.
– А что делать, Владимир Андреевич? Пусть уж погрузятся полностью. Кто его знает, где у них контрабанда.
Здраво. Разумеется, я понимал это и без него. Но ждать было невыносимо.
В это время Костик поднялся с очередным ящиком в фургон, но больше, к моему удивлению, оттуда не появлялся. Следующий охранник тоже исчез в фургоне. И третий тоже. Через пару минут запрыгнули в кабину Сапегин и водитель.
– Слушай меня, Вячеслав Петрович, – сказал я, свинчивая под плащом глушитель с одного из пистолетов. – Я не знаю, что там себе думает Шумеев, и думает ли он вообще что-то, но нам пора. Приготовь оружие. Когда "Мазда" тронется с места, мы быстро-быстро побежим. Ты забежишь сзади, я – спереди. Главное, чтобы никто из нее не вышел. Без нашего ведома.
"Мазда" уже медленно разворачивалась, когда я появился в десяти метрах перед ней, направив пистолеты на водителя и Сапегина.
– Стой, милиция! – Прокричал я изо всех сил. И, чтобы мои слова звучали убедительнее, три раза выстрелил в воздух из того пистолета, с которого был свинчен глушитель.
"Мазда", к моему удивлению, послушно остановилась. Ха, боятся давить родную милицию.
Я пошел прямо на нее, не опуская пистолетов. В трех шагах перед кабиной я остановился.
– Руки за голову, выйти из машины! – Приказал я.
Недавние упражнения в вооруженных разбирательствах придавали мне уверенности. Мне казалось, что все должно пройти как по маслу.
Двери кабины с обеих сторон открылись. Никто, однако, не выходил.
Я услышал, как лязгнули задние створки грузового отсека. Одновременно до меня донесся срывающийся крик Золотарева:
– Никому не двигаться, бросить оружие!
Понятно: охранники, почувствовав неладное, достали пушки и теперь Золотарев один против троих.
Я мгновенно оказался перед открытой дверью кабины со стороны Сапегина. Мне в грудь глядел черный зрачок сапегинского пистолета. "Магнум", кошмар лос-анджелесской полиции. Мои стволы, в свою очередь, были наведены на Сапегина.
– Бросай, Боря, свою волыну, – спокойно сказал я.
Лицо Сапегина, перекошенное злобой, походило на африканскую маску. В оскаленных зубах дымилась тонкая сигарка. Темные фраерские очки завершали композицию.
– Ты бросай, легавый, – ответил он, отрицательно качнув головой. – Все равно ведь стрелять не будешь.
А Наташа говорила: "Этот трус, это ничтожество…" Что-то твое ничтожество готово ухлопать меня, глазом не моргнув. Не буду я больше с тобой разговаривать, Сапегин, надоел ты мне.
Не задумываясь, я выстрелил ему в лицо из обоих стволов и упал на левый, здоровый бок. В правый отдало так, что потемнело в глазах, дыхание сперло, а по ушам ударил грохот разряженного в пустое место "Магнума".
Я нашел в себе силы быстро подняться и сразу же бросился на помощь Золотареву. Тот, как только услышал стрельбу, наверное решил, что мое дело – хана, и я столкнулся с ним у синего борта фургона, через четыре шага от того места, где пуля "Магнума" выбила в асфальте крохотный лунный кратер.
– Ты как?
Золотарев с перепугу быстро перешел на "ты".
– Никак! – Прорычал я. – Что с теми троими?
"Те трое" стремительно давали деру. Идиоты, их-то дело почти сторона, таким обычно лепят для острастки по два года условно. Ну разве Костику светит что-то вроде соучастия в убийстве, но по-любому простор для действий адвокатов практически не ограничен.
Что-то синее и мигающее показалось слева. Пельшовская тачка с мигалкой. Где он только ее стибрил?
– Володя, я уже устал ждать! – Крикнул Пельш. – Говори, чего делать надо!
– Слава, вызовите сюда какую угодно милицию и ловите Костика, это такой тип с серьгой, – приказал я Золотареву, подталкивая его к машине Пельша.
– А ты?
– А я осмотрю трофеи, – сказал я, потому что все равно бегать уже не мог. И, признаться, совершенно не хотел. В основном я хотел спать.
Я полез в полумрак фургона.
16 мая, 14.44
В ящиках, которые грузили люди Сапегина, ничего не было. Оно и понятно – их паковали сотрудники дома моды и там действительно было шмотье, шмотье и еще раз шмотье. Плюс осветительная аппаратура и прочая ерунда. Но вот у задней стенки фургона нашлось-таки кое-что интересное. Четыре таких же ящика, как и прочие, с фирменными наклейками все того же дома моды "Натали", но внутри каждого вместо вечерних туалетов – аккуратный контейнер в стружках. А внутри контейнеров – статуэтки, раковины, сутра, написанная на листке с дерева, засушенном… И далее по списку. Каждый предмет любовно упакован на свой лад. Как они собирались протащить все это через границу? Наверняка свои люди на таможне. За все заплачено.
За моей спиной кто-то постучал в стенку фургона.
– К тебе можно, Володя?
Я обернулся. Ну да, Булавин собственной персоной.
– Добрый день, Глеб Георгиевич.
Булавин вошел в фургон и заглянул внутрь только что развороченного мной контейнера.