му кругу столичных поклонников панк-рока да наркоманам, которые крутились в районе «Киевской» и Кутузовского проспекта.
Сидельцы спали по двенадцать часов, сменяя друг друга. Всегда либо в день, либо в ночь. Соответственно, если ты попадаешь спать в день, то пропускаешь все прогулки и ешь потом остывшую пищу. Но это единственная разница, потому что день от ночи отличался очень слабо. Свет в камере горел круглые сутки, а окно было закрыто плотным картоном и законопачено всеми возможными материалами для сохранения драгоценного тепла. На улице был суровый ноябрь, снегодождь и прочие питерские погодные мерзости. Отопления в здании «Крестов» практически не было, и минимально приемлемая комнатная температура генерировалась только дыханием и возможным метеоризмом самих арестантов. Надо понимать, что в начале девяностых вся страна жила крайне бедно, так что о комфорте в тюрьмах заботились в самую последнюю очередь.
– Попав в камеру, первую неделю я не только не ходил на прогулки, но даже ничего не ел, – говорит Дмитрий Спирин. – У меня было настолько сильное нервное потрясение, а тюремная еда мне представлялась настолько неаппетитной (а она такой и была), что кусок в горло не лез. Я очень мало разговаривал, находясь в шоке и прострации. На вопросы сокамерников отвечал очень коротко и немногословно.
Как потом оказалось, это было очень правильно.
Вольному человеку, не ориентирующемуся в тюремной жизни, можно легко наделать ошибок, которые потом усложнят ему жизнь.
Потому что двенадцать мужчин в закрытом помещении – это очень «благодарная публика». Каждый вновь прибывший становится для них важнейшим развлечением на ближайшие несколько дней или даже недель. У людей за решеткой уровень вовлеченности и внимания намного выше, чем на воле. Тебе через несколько месяцев могут припомнить каждое слово, сказанное в самом начале арестантского пути. И любители чесать языками потом попадаются на нестыковках повествования.
Контингент в камере был любопытный. На общем фоне выделялись три человека, для которых тюрьма была родным домом. Один был классическим уркой, напоминающим Промокашку из фильма «Место встречи изменить нельзя». Худой, юркий, жилистый человек неопределенного возраста с серым лицом, давно спаливший себе вены димедролом. Димедрол считался одним из относительно доступных наркотиков в тюрьме. Самые отчаянные наркоманы толкли таблетки в муку, разводили с водой и ставились по вене припрятанным шприцем. Вторым персонажем был армянин лет за пятьдесят. Добродушный человек, который набрался в тюрьме скорее мудрости, чем злобы. Он тоже был в казенном доме не первый раз, и федеральная система исполнения наказания давно стала частью его жизни. Третьим был чувак по имени Вася. Он напомнил Сиду его старого знакомого, того самого начальника поезда Москва – Хельсинки. Здоровый черт, натуральный питерский бандит. Самый агрессивный из имеющихся в камере сидельцев. Он старался не терять боксерскую форму и тренироваться на этих восьми квадратах, населенных дюжиной человек. У него была самодельная лапа, которую он в безапелляционной манере просил держать всех по очереди, включая Дмитрия Спирина, который очень быстро получил прозвища «Москва» и «Студент».
Остальной электорат – это был какой-то цирк с конями. Крестьянин из Тосно, который по пьяни залез на чужую дачу, нашел в холодильнике самогон, выпил его и уснул. В таком виде его и взяли менты. Другой чел с братом выкапывал из земли кабеля и сдавал на цветмет. Был молодой пацан, который угнал тачку, чтобы покататься, и все в этом духе. Дима со своей историей казался тут странным, чуждым элементом. Его закрыли за полтора грамма препарата, названия которого не знал ни один из сидящих в камере. Это при том, что многие там имели серьезный наркоманский опыт. Все были уверены, что он скоро поедет домой, потому что это невозможно, чтобы человек с таким незначительным весом хер знает чего сидел в тюрьме.
Диму периодически выдергивали на встречи со следователем и адвокатом, которого наняли родители. Сначала был юрист, присланный его околокриминальными приятелями, но очень быстро стало понятно, что московский специалист будет дороговат, да и дело это слишком простое, чтобы гонять людей издалека. Главное было проследить, чтобы менты не пришили ему распространение. Седой опытный дедушка-адвокат из Питера с этой задачей хорошо справлялся. Он сразу сказал, чтобы паренек не беспокоился. Получит он свою условку и поедет домой скорым поездом.
Довольно быстро сокамерники поняли, что Дима хоть и «Москва», но все же больше «Студент», а не богач. Тем не менее максимально допустимый объем передач он всегда получал, и это его выделяло на фоне маргиналов из Ленобласти, о которых вообще никто на воле не заботился. То есть польза для общества от него все же была. За те пять месяцев, что Спирин провел в «Крестах», народ потихоньку ротировался. В какой-то момент ДНК камеры изменилась настолько, что он смог со временем переехать с третьей шконки на первую и начать спать ночью, а не днем. Студент освоился, нашел свое место в социуме и через какое-то время даже мог с аппетитом жрать тюремную еду, которую вольный человек никогда бы не стал есть. Серое, липкое, холодное желе без вкуса и запаха, по которому уже успели побегать насекомые, с голодухи шло не хуже картошки с мясом.
– Со временем я врубился в тюремные расклады и в то, чем живет камера, – продолжает Спирин, – и я не могу сказать, что это что-то невыносимое. Люди живут и там. Надеются на что-то, чем-то друг друга поддерживают. Есть какая-то своя движуха. Читают книги, слушают радио, а сейчас, наверное, и в интернете сидят. Кстати, когда я на воле ежедневно курил марихуану, то перспектива того, что завтра нечего будет курнуть, меня очень сильно пугала. Но, оказавшись в тюрьме, я понял, что моя зависимость имеет скорее психологические корни. Когда у меня появились гораздо более серьезные проблемы, то я даже не вспоминал о траве. Более того, я думал, что, выйдя на волю, больше никогда к наркотикам не притронусь.
Через камеру проходила «тюремная почта», по которой от узника к узнику передавались письма (малявы) и мелкие посылки. Мутки шли безостановочно, и делалось это по внутритюремным «дорогам». Каждый человек в камере должен был уметь принимать и пускать «коня». «Конь» – это веревка с утяжелителем в виде носка, набитого землей. С его помощью можно было передать любой небольшой груз или письмо через несколько камер или даже в соседний корпус. Если к тебе в камеру заходит груз, предназначенный для передачи, то ты, не заглядывая в пакет, привязываешь его особым способом к веревке и кидаешь через кормушку так, чтобы он попал ближе к двери следующей камеры или дальше. Там его подцепляют специальной палкой, отвязывают посылку, и ты быстро-быстро затягиваешь коня назад. Все это происходит если не на глазах у охраны, то при очень серьезном палеве. «Конь» считался незаконным предметом, и если его находили при шмоне, то забирали, а камеру наказывали. Но «коня» все равно делали снова, и он обязательно должен был быть в каждой камере. Таким образом происходил оборот всего, включая запрещенные вещества, а оплата производилась пачками сигарет упомянутых выше марок.
– В камере постоянно играло радио, – вспоминает Дмитрий, – и в том числе FM-приемник часто настраивали на волну питерского радио «Катюша». Это был отдельный культурный феномен тех лет, абсолютно беспредельная станция, которую открыл какой-то богатый бизнесмен и отдал на растерзание своим друзьям – питерским музыкантам. В качестве ведущих там были такие персонажи, как Женя (Ай-ай-ай) Федоров и Дусер из Tequilajazzz, Кощей из Spitfire и так далее. Они включали там все, что хотели: панк, альтернативу, сайкобилли, хардкор и все в этом духе. Девятнадцать лет мне исполнялось в тюрьме, и аккурат под мой день рождения случилась удивительная штука. Ведущим в эфире был Игорь Мосин, барабанщик группы «Бондзинский». Он сказал, что его эфирный час заканчивается, а сменщик пока не появился, поэтому он просто поставит свой любимый концертный альбом Ramones It’s Alive. Мои сокамерники не возражали такому контенту, и в течение полутора часов в тюрьме я слушал любимую группу по радио.
Так, постигая тюремные премудрости и ведя спокойную, размеренную жизнь арестанта, Дмитрий Спирин досидел до марта месяца 1994 года, когда его в очередной раз вызвали на встречу с адвокатом. Пожилой юрист сказал, что уже назначили дату судебного слушания, на котором он, по идее, должен получить условный срок. Рано утром следующего дня дверь в камеру открылась.
– Спирин! – крикнул охранник.
– Дмитрий Александрович, двести двадцать четвертая! – зная порядок, отозвался парень.
– На выход с вещами!
Сокамерники провожали Студента с полной уверенностью, что он идет на свободу. Надавали ему писем на волю, телефонных номеров с инструкциями, куда позвонить и что передать. По тюремной традиции уходящего провожали из камеры пинком, чтобы он больше никогда не вернулся. Дима тоже получил аккуратный товарищеский пендаль и в приподнятом настроении вышел в коридор, держа в руке сумку со скарбом.
Судебное заседание продолжалось около часа, когда судья признал его виновным в приобретении наркотических средств для собственного употребления. Приговор – год условно, который был сразу отменен в результате амнистии в связи с недавним принятием Конституции Российской Федерации. По этой амнистии на свободу вышло свыше двадцати тысяч осужденных и еще многим, включая Дмитрия Спирина, погасили условные сроки.
– Мама и бабушка привезли мне новую одежду, я переоделся, а старые шмотки выкинул, – вспоминает Дмитрий. – Мы поели в приличном кафе и сели в поезд до Москвы. Сразу по приезде домой я позвонил своим друзьям. Все, конечно, очень обрадовались. Леша Сучков рассказал, как его таскали в Москве на допросы и как они с чуваками собирали для меня рекомендации.
На момент ареста Дима нигде не учился и не работал. По сути, был тунеядцем. Факт игры на бас-гитаре в панк-рок группе для суда был скорее минусом. Чтобы как-то повысить социальный статус и благонадежность Дмитрия Спирина, его друзья собирали характеристики где только могли. Эти бумаги содержали перечисление положительных качеств парня: надежный, отзывчивый товарищ, готов всегда прийти на помощь, проявляет общественную инициативу, почитает старших и прочую комсомольскую чушь. В том числе обратились и к Лане Ельчаниновой из «Клуба имени Джерри Рубина».