Внезапная мысль, озарившая Харри, показалась ему ударом под дых. Притом что она была вовсе не такой уж невероятной.
Девушка, вошедшая в стеклянную дверь «Хардрок-кафе», была совсем не похожа на ту, которую он видел в саду и на похоронах: угрюмую, замкнутую, с капризным и упрямым выражением лица. Руна просияла, увидев его за столиком с опустевшей бутылкой колы и газетой в руках. На ней было синее в цветочек платье с коротким рукавом. Как искусный фокусник, она держала протез так, что тот казался настоящей рукой.
– Ты ждал меня, – восторженно произнесла она.
– Трудно рассчитать время при таких пробках, – ответил Харри. – А мне не хотелось опаздывать.
Руна села за столик и заказала себе чай со льдом.
– Вчера твоя мать…
– …спала, – коротко закончила девушка. Так лаконично, что Харри понял: это предупреждение. Но у него не было времени на разговор обиняками.
– В смысле – была пьяна?
Она взглянула на него. Радостная улыбка на ее лице померкла.
– Ты хотел поговорить со мной о моей матери?
– И о ней тоже. Как они жили с твоим отцом?
– Почему бы тебе не спросить ее об этом?
– Потому что я считаю, что ты меньше лжешь, – откровенно признался Харри.
– Вот как? В таком случае они жили потрясающе. – На ее лице снова появилось упрямое выражение.
– Все так плохо?
Она резко повернулась к нему.
– Прости, Руна, но это моя работа.
Она пожала плечами:
– Мы с матерью давно не ладим. А отец был моим союзником. Думаю, мать ревновала.
– Кого именно из вас?
– Сразу обоих. Может, его. Не знаю.
– А его почему?
– Она была ему не нужна. Пустое место…
– Отец не брал тебя с собой в отели, Руна? Например, в отель «Марадиз»?
Она посмотрела на него с удивлением.
– Что ты имеешь в виду? Зачем ему было это делать?
Харри уставился на газету, лежавшую на столике, но потом заставил себя поднять глаза на девушку.
– Брр! – вырвалось у нее, и она уронила ложечку в чашку, расплескав чай. – Странные ты вопросы задаешь. К чему ты клонишь?
– Хорошо, Руна, понимаю, это нелегко, но я вынужден предположить, что твой отец совершил то, в чем ему следовало бы раскаяться.
– Папе? Папа всегда раскаивался. Он раскаивался, брал на себя вину, сожалел и… но эта ведьма не хотела оставить его в покое. Она постоянно пилила его, что он сделал не так и не этак, что он втянул ее во что-то и так далее. Она думала, я ничего не слышу, но я-то все слышала. Каждое слово. Что она не в состоянии жить с евнухом, что она цветущая женщина. Я говорила ему, чтобы он ушел от нее, но он продолжал терпеть. Ради меня. Он не говорил мне об этом, но я знала, что он терпит ее ради меня.
Последние два дня Харри буквально купался в потоках женских слез, но сейчас обошлось.
– Я хотел только сказать, – начал он, наклонившись к ней и заглядывая ей в глаза, – что у твоего отца была не такая сексуальная ориентация, как у других людей.
– Так ты из-за этого так распереживался? Потому что думаешь, будто я не знаю, что мой отец извращенец?
Харри чуть было не обомлел от изумления.
– Что именно ты понимаешь под извращенцем? – выдавил он.
– Гомик. Голубой. Педик. Гей. Я результат тех немногих совокуплений, которые эта ведьма имела с папой. Он считал, что это отвратительно.
– Он сам так говорил?
– Разумеется, он был слишком порядочным человеком, чтобы рассказывать об этом мне. Но я и так знала. Я была лучшим его другом. Это он мне сам говорил. Причем единственным другом. «Ты и лошади – единственное, что я люблю в жизни», – сказал он мне однажды. Я и лошади – здорово, правда? Думаю, у него был мальчик, возлюбленный, еще в годы учебы, прежде чем он встретил мою мать. Но тот парень бросил его, не захотел признаться в такой связи. Да и папа тоже не стремился к огласке. Все это было давно, и в те времена подобные вещи воспринимали иначе.
Она произнесла эти слова с абсолютной убежденностью подростка. Харри поднес стакан к губам и медленно отпил из него. Нужно было выиграть время, ведь все повернулось не так, как он ожидал.
– Ты знаешь, кто бывал в отеле «Марадиз»? – спросил наконец он.
Она лишь кивнула в ответ:
– Мать со своим любовником.
Глава 24
Покрытые инеем ветки тянулись к блеклому зимнему небу над Дворцовым парком. Дагфинн Торхус стоял у окна, наблюдая за человеком, который бежал, зябко подняв плечи, вверх по улице Хокона VII. Зазвонил телефон. Торхус посмотрел на часы: было время обеда. Он проводил взглядом прохожего, пока тот не скрылся в дверях метро, и только потом взял трубку и назвал свое имя. Наконец сквозь свист и треск помех пробился голос.
– Я даю вам еще один шанс, Торхус. И если вы им не воспользуетесь, мне будет грустно думать, что МИД объявит вашу должность вакантной раньше, чем вы успеете сознаться, что «норвежский полицейский был умышленно введен в заблуждение начальником департамента министерства». Или что «посол Мольнес стал жертвой убийцы-гомофоба». Такие признания тотчас же станут отличными газетными заголовками, вам не кажется?
Торхус опустился на стул.
– Где вы, Холе? – спросил он, не зная, что еще сказать.
– У меня только что была долгая беседа с Бьярне Мёллером. Я задал ему пятнадцать самых разных вопросов о том, что все-таки делал этот Атле Мольнес в Бангкоке. Все, что мне до сих пор удалось узнать, свидетельствует, что это был один из самых невероятных послов наряду с Райульфом Стеном[23]. Мне не удалось вскрыть этот нарыв, но, во всяком случае, подтвердилось, что нарыв существует. Мёллер, насколько я понимаю, дал подписку о неразглашении, поэтому он адресовал меня к вам. И я снова задаю свой прежний вопрос. Чего именно я не знаю из того, что известно вам? Я жду от вас ответа, мой факс наготове, и рядом со мной телефонные номера редакций «Верденс Ганг», «Афтенпостен» и «Дагбладет».
От голоса Торхуса в Бангкоке повеяло зимней стужей:
– Газеты не напечатают измышлений спившегося полицейского, Холе.
– Даже если этот спившийся полицейский знаменитость?
Торхус не ответил.
– Я думаю, кстати, что газетчики из «Суннмёреспостен» тоже займутся этим делом.
– Вы не имеете права разглашать служебную тайну, – процедил Торхус. – Иначе вас ждет наказание.
Холе расхохотался:
– Не понос, так золотуха! Знать то, что я уже знаю, и ничего не предпринять – это служебная халатность. А она, как вам известно, тоже наказуема. И что-то мне подсказывает, что я потеряю меньше вас, если нарушу эту самую тайну.
– Какие гарантии… – начал было Торхус, но связь прервалась. – Алло!
– Я здесь.
– Какие гарантии, что вы не проболтаетесь, если я вам сообщу кое-какие сведения?
– Никаких, – и эхо в трубке трижды повторило краткий ответ.
Наступило молчание.
– Положитесь на меня, – сказал наконец Харри.
– С чего бы это? – фыркнул Торхус.
– Потому что у вас нет другого выбора.
Начальник департамента взглянул на часы и понял, что на обед уже опоздал. Бутерброды с ростбифом в столовой, конечно же, закончились, но его это не волновало: аппетит все равно уже пропал.
– Это секретная информация, – предупредил он. – Я говорю серьезно.
– Разумеется, секретная.
– Хорошо, Холе. Много ли вам известно о скандалах, связанных с Христианской народной партией?
– Совсем немного.
– Вот именно. Долгое время Христианская народная партия оставалась маленькой и приятной во всех отношениях, не привлекавшей к себе особого внимания. И пока журналисты подкапывались под властную верхушку из Рабочей партии и этих чудаков из Партии прогресса, депутаты стортинга от Христианской народной партии жили и не тужили. Смена правительства все изменила. Когда новые члены кабинета стали раскладывать свой пасьянс, то Атле Мольнес, несмотря на неоспоримый профессионализм и депутатский стаж, оказался исключен из числа кандидатов на министерский пост. Копание в его личной жизни грозило оказаться слишком рискованным, и Христианская партия со своими программными моральными принципами не могла этого допустить. Нельзя выступать против пасторов-гомосексуалистов и одновременно терпеть в своих рядах министров-гомосексуалистов. Думаю, что Мольнес и сам это понимал. Но когда был обнародован поименный список нового кабинета, журналисты стали задавать вопросы. Почему в списке не оказалось Атле Мольнеса? Ведь в свое время он уступил премьер-министру пост лидера партии и впоследствии считался кандидатом номер два или хотя бы три или четыре. Возникла масса вопросов, опять поползли слухи о гомосексуализме, как в тот раз, когда рассматривалось его выдвижение на пост партийного лидера. Теперь-то мы знаем, что гомиками были многие парламентарии, и зачем, спрашивается, поднимать шум. Допустим, но самое интересное заключалось в том, что этот человек мало того что член Христианской народной партии, он еще и близкий друг премьер-министра: они учились вместе и даже снимали комнату на двоих в студенческие годы. Так что рано или поздно пресса начала бы докапываться до правды. Мольнес не вошел в правительство, но все равно оставался проблемой для премьера. Всем было известно, что глава правительства и Мольнес с самого начала были партийными соратниками, и кто бы поверил премьеру, заяви тот, будто все эти годы ничего не знал о сексуальной ориентации Мольнеса? Что скажут избиратели, голосовавшие за премьера именно благодаря принципиальной позиции его партии по отношению к закону об однополых браках и прочих мерзостях, когда он сам пригрел змею на груди, если вспомнить библейское изречение? И что тогда вообще говорить о доверии? Только личная популярность премьер-министра позволила этому правительству меньшинства удержаться у власти, а значит, скандал был им нужен меньше всего. Ясно, что Мольнеса требовалось как можно быстрее удалить из страны. Наилучшим решением представлялся пост чрезвычайного и полномочного посла где-нибудь за рубежом. После этого никто не сможет обвинить премьера, что тот несправедливо поступил с преданным ему ветераном партии. Именно тогда они и вышли на меня. Мы сработали оперативно. Мольнеса назначили послом в Бангкок, а пресса, разумеется,