– Возможно, но я был бы очень рад, если бы вы рассказали мне об этом.
Она скривилась, словно только теперь распробовала горький вкус рисовой водки.
– Так решил отец Атле. Когда в связи с выборами лидера партии поползли всякие слухи, Атле сам все выложил отцу. Спустя неделю отец переписал свое завещание. В нем указывалось, что на Атле записана часть семейного наследства, но право распоряжаться деньгами переходило к Руне, которая тогда только что родилась. Она вступает в это право по достижении двадцати трех лет.
– А кто же распоряжается долей наследства до этого момента?
– Никто. Оно просто остается в семье.
– А теперь, когда вашего мужа нет в живых?
– Теперь, – произнесла Хильде Мольнес и провела пальцем по краю рюмки, – теперь все деньги наследует Руна. А право распоряжаться деньгами до того, как она достигнет этого возраста, переходит к тому, кто имеет родительские права.
– Если я правильно вас понял, деньги сейчас ничьи, но распоряжаетесь ими вы.
– Это так. Пока Руне не исполнится двадцать три года.
– А что именно означает подобное право?
Хильде Мольнес пожала плечами.
– Я никогда не задумывалась об этом. Да и сама я узнала эту новость несколько дней назад. От адвоката Хардейда.
– Значит, эта оговорка в завещании о том, что вы вступаете в право распоряжаться наследством, ранее была вам неизвестна?
– Может быть, мне о ней и говорили прежде. Я ведь подписывала какие-то бумаги, но все это ужасно сложно, разве нет? Тогда я не придала этому особого значения.
– Вот как? – подхватил Харри. – А мне показалось, вы что-то говорили про уроженцев Суннмёре…
Она слабо улыбнулась:
– Я всегда была нетипичной уроженкой Суннмёре…
Харри взглянул на нее. Не прикидывается ли она более пьяной, чем на самом деле? Он почесал затылок.
– Как давно вы знакомы с Йенсом Брекке?
– Как давно мы с ним трахаемся, вы хотите сказать?
– Ну что ж. И это тоже.
– Тогда все по порядку. Дайте вспомнить…
Хильде Мольнес нахмурилась и подняла глаза к потолку. Она попыталась подпереть голову рукой, но локоть ее соскользнул со стола, и Харри понял, что ошибся. Она была пьяна в стельку.
– Мы встретились на праздничном приеме в честь Атле, через два дня после нашего прибытия в Бангкок. Прием начался в восемь вечера, пригласили всю норвежскую колонию, гости были в саду, перед зданием резиденции посла. Он трахнул меня в гараже, двумя-тремя часами позже, насколько я помню. Повторяю, именно он сделал это, так как сама я была пьяна и не могла оказать никакого сопротивления. Или ответить согласием. Но в следующий раз я была согласна. Или только в третий раз, уже не помню. Во всяком случае, после нескольких раз мы наконец познакомились, вы ведь об этом спрашивали? Ну вот, и с тех пор мы поддерживаем наше знакомство. Теперь мы хорошие знакомые. Достаточно, инспектор?
Харри почувствовал, как в нем закипает раздражение. Может, из-за ее манеры выставлять напоказ безразличие и презрение к самой себе. Следовательно, не стоит с ней церемониться.
– Вы рассказали, что находились дома в день убийства. Где именно вы были начиная с пяти часов вечера, когда пришло известие о том, что ваш муж мертв?
– Я не помню!
Она рассмеялась, резким смехом, точно ворон каркнул посреди тихого утреннего леса. Харри заметил, что на них смотрят. В какой-то момент Хильде Мольнес чуть не свалилась со стула.
– Не пугайтесь, инспектор. У меня как раз есть алиби, это ведь так называется? Такое чудненькое алиби, доложу я вам. Моя дочь охотно подтвердит, что в тот вечер я просто на ногах не держалась. Помню только, что после обеда я открыла бутылку джина, потом уснула, потом проснулась, опять выпила, опять уснула, опять проснулась и так далее. Вы меня понимаете.
Харри понимал.
– Что вас еще волнует, инспектор Холе?
Она протянула его фамилию нараспев, чуть-чуть, но ему хватило, чтобы сорваться.
– Только то, что вы убили вашего мужа, фру Мольнес.
Она с удивительной быстротой и ловкостью схватила рюмку и, прежде чем Харри успел остановить ее, швырнула прямо ему в лицо. Рюмка на лету задела ухо Харри и разбилась о стену. Хильде Мольнес скривилась.
– Наверное, вы не поверите, но я забивала голы лучше всех девчонок Эрсты в группе от четырнадцати до шестнадцати лет.
Голос ее звучал совершенно спокойно, словно она уже позабыла о том, что сделала минуту назад. Харри увидел испуганные лица посетителей, обращенные в их сторону.
– Да, шестнадцать лет, как давно это было! Я слыла самой красивой девушкой в… впрочем, я уже рассказывала вам об этом. А какая фигурка, не то что сейчас. Мы с подружкой любили захаживать в раздевалку для судей, прикрывшись крохотными полотенцами, а потом извиняться, что, мол, ошиблись дверью по дороге из душевой. Все ради команды, понимаете? Хотя не думаю, что это могло повлиять на исход игры. А судьи наверняка удивлялись, что это там делают девочки в душевой до матча.
Внезапно она поднялась со стула и завопила:
– Эрстинец, давай, давай, эрстинец, давай, давай!
И плюхнулась обратно. В помещении воцарилась тишина.
– Наша кричалка. «Эрстинка» хуже звучит. А может, кто знает, нам просто хотелось выпендриться.
Харри взял ее под руку и помог спуститься по лестнице. Он протянул таксисту адрес и купюру в пять долларов, попросив проследить, чтобы дама добралась до дома. Таксист мало что уловил из речей Харри, но дал понять, что все будет в порядке.
Проводив фру Мольнес, Харри вошел в бар на Второй сой, в самом низу Силом-роуд. У стойки не было почти никого, а на сцене торчали две стриптизерши, которых до сих пор не сняли на этот вечер, и надежды их таяли на глазах. Они двигались так, будто мыли посуду, переминаясь с ноги на ногу и тряся сиськами в такт «When Susannah Cries». Харри не мог понять, что скучнее – песня или танец.
Кто-то поставил перед ним пиво, которого он не заказывал. Он даже не дотронулся до него, заплатил и пошел звонить в Управление из телефона-автомата рядом с мужским туалетом. Женского он нигде не заметил.
Глава 26
Легкий бриз ерошил челку. Харри стоял на возвышении, у края крыши, и смотрел на город. Зажмурив глаза, он видел перед собой сплошное сверкание и блеск.
– Отойди от края, – раздался голос позади него. – Ты заставляешь меня нервничать.
Лиз сидела в шезлонге, держа в руке банку пива. Харри приехал в Управление, где она забаррикадировалась штабелями отчетов, которые надо было прочитать. Близилась полночь, и она согласилась, что пора закругляться. Заперла кабинет, и они вместе поднялись на лифте на двенадцатый этаж. Обнаружив, что дверь на крышу закрыта, они вылезли наружу через окно и взобрались по пожарной лестнице.
Внезапно в равномерный гул уличного транспорта вторгся вой корабельной сирены.
– Ты слышал? – спросила Лиз. – Когда я была маленькая, отец повторял мне, что в Бангкоке можно услышать, как трубят слоны, когда их перевозят на речных баржах. Они плыли из Малайзии, так как леса на Борнео повырубали, и вот теперь животные стояли привязанные на палубе, их везли в леса Северного Таиланда. Когда я приехала сюда, я долго еще думала, что это слоны трубят в свои хоботы.
Эхо сирены замерло вдали.
– У госпожи Мольнес есть мотив, но насколько он убедителен? – спросил Харри, отойдя от края крыши. – Ты смогла бы убить кого-то, чтобы потом в течение шести лет иметь формальное право распоряжаться пятьюдесятью миллионами крон?
– Смотря кого, – ответила Лиз. – Есть парочка таких, которых я прихлопнула бы и за меньшую сумму.
– Я имею в виду вот что: пятьдесят миллионов в течение шести лет – то же самое, что пять миллионов в течение шестидесяти лет?
– Конечно нет.
– Вот именно, черт возьми!
– Тебе хочется думать, что это она? Госпожа Мольнес?
– Как я могу этого хотеть? Я хочу одного – чтобы мы нашли убийцу, и тогда я вернулся бы наконец домой.
Лиз смачно икнула, одобрительно кивнув самой себе, и отставила пиво в сторону:
– Бедная дочурка. Ее ведь зовут Руна? Подумать только, мать привлекут за то, что она убила отца из-за денег.
– Знаю. Но она, к счастью, храбрая девочка.
– Ты в этом уверен?
Он пожал плечами и поднял руку к небу.
– Что ты делаешь? – спросила она.
– Думаю.
– А зачем вытянул руку?
– Ради энергии. Я аккумулирую энергию всех тех, кто сейчас внизу. Она обеспечит мне вечную жизнь. Ты в это веришь?
– Я перестала верить в вечную жизнь, когда мне исполнилось шестнадцать, Харри.
Харри повернулся к ней, но в темноте не смог различить выражения ее лица.
– Твой отец? – спросил он.
– Да. Он держал мир на своих плечах, мой отец. Жаль только, что ноша оказалась слишком тяжелой.
– Но как… – Он запнулся.
– Это грустная история о ветеране вьетнамской войны, Харри. Мы нашли его в гараже, при полном параде, винтовка лежала рядом. Он оставил длинное письмо, адресованное не только нам, но и всей американской армии. Там было написано, что он не может больше убегать от ответственности. Что он понял это, когда оказался у открытой двери в вертолете, взлетевшем с крыши американского посольства в Сайгоне в тысяча девятьсот семьдесят третьем году, и смотрел вниз, на отчаявшихся южных вьетнамцев, которые штурмовали здание посольства в поисках защиты от вступающих в город военных. Отец писал в письме, что ответствен за все это наравне с военной полицией, которая сдерживала толпу прикладами винтовок, – била тех самых людей, которым они обещали выиграть войну, обещали демократию. Как офицер, он ощущал свою вину и за то, что американцы эвакуировали в первую очередь собственных военных, позабыв о вьетнамцах, которые сражались бок о бок с ними. Отец отдавал им должное и сожалел, что не понимал собственной ответственности за них. В конце письма он передавал привет матери и мне и советовал нам забыть его как можно скорее.
Харри захотелось курить.