Я пояснил, что для того, чтобы найти улики как против Анюты, так и её защиту, я должен хоть что-то узнать. К примеру, где Анюта была накануне вечером и ночью. Но Анюта молчит. Как мне быть? Пойти к анютиному брату?
При чём здесь братишка? Анюта не так давно заявляла, что Ромку не боится, потому что у неё брат – снайпер.
Нет, там, где пропали Ромка и его друзья, кровь и трупы с дырками не нашли. Но разве это проблема для следователя – человека, который ищет, к чему бы придраться, только бы найти пропавших тарантин?
К примеру, Ромка с дружками пошёл купаться, а анютин братишка расстрелял троицу с другого берега. Крови нет, трупы унесло течением. Кстати, рядом с братом сидела Анюта, и показывала меткому братишке, в кого стрелять первого. Хотела убить Ромку, а для прикрытия хлопнули всех троих. Мол, в Щучьем завёлся маньяк, потрошитель депутатских детишек.
Девушка эмо меня выслушала, обмозговала, дала волю эмоциям. Глаза Анюты вылезли на лоб, челюсть отвисла.
– Ну, это… Это ещё надо доказать!
– Само собой. Вас обоих будут год таскать на допросы. Потом ещё год – на заседания суда. При этом будете под подпиской о невыезде.
– Зачем?
– Вы – подозреваемые. Чтобы не смылись, черту города вам пересекать запретят. Нарушите запрет – сядете.
– Но я их не убивала!
– Я не говорил, что ты их убила. Я спросил, где ты пропадала со вчерашнего вечера до этого момента. Не бойся, я тебя на слове ловить не собираюсь. Ты сказала, что их не убивала даже не зная, убиты они или нет. Вполне объяснимо.
– Не знаю, честно!
– Верю.
– Почему? У меня такие честные глаза?
Я пустился в законы психологии, убил на дополнительное образование Анюты пять минут, хотя мог уложиться в минуту.
Если сжать мою речь в два слова, то я сказал Анюте, что сейчас в анютино-ромкином кабаке пропажа Ромки – тема номер один. Каждый суёт своё, всё смешивается, и получается триллер. Одна сказала, что кто-то пропал, вторая подозревает убийство, а третья уже обвиняет конкретного гнусного типа, который на днях захотел с ней потанцевать, а от него так несло перегаром, что хоть вешайся, ещё и ноги отдавил, скотина.
Анюта улыбнулась.
– Вы что, подслушивали наши разговоры?
– Такие разговоры всегда одни и те же. Давай поговорим серьёзно. Откуда ты знаешь, что крови на месте шашлыков не нашли, и дырок в телах пацанов тоже нет?
– Про то, что нет крови, сказали девочки – те, которые поехали на шашлыки. И вы меня не путайте. Никаких тел девочки не видели. Они сказали, что пацаны пропали. Я сразу спросила, есть ли кровь. Интересно ведь. В детективах всегда…
– Ясно. Где этой ночью была ты?
Анюта кивнула в сторону ромкиного кабака.
– Здесь. Спросите бармена. Да что бармен! Меня помнит весь кабак. Я тут отмачивала такое!
– Какое?
Анюта попыталась выдавить на щёки румянец. Когда прикинуться благовоспитанной девицей не вышло, продолжила.
– Чуть выпила, и… потанцевала на столе.
Анюта хихикнула. Я сварганил строгое лицо. Анюта улыбку спрятала.
– Всю ночь мы просидели в кабаке. Хотите – верьте, хотите – нет.
Анюта принялась расписывать всенощное веселье в деталях. Я перевёл разговор в нужное русло. Анюта вспомнила, что после весёлой ночки она с подружками посадила трёх девочек из их ночной компании на маршрутку, которая идёт в Щучье, попрощалась с подружками, и потопала спать.
Девочек посадили в маршрутку около десяти. Точно Анюта не помнит. Ехать раньше десяти глупо, потому как пацаны после выпитого накануне спят.
Если девочки выехали в десять, то на месте были – в десять сели в маршрутку да плюс час на дорогу – в одиннадцать. А потом пацаны должны были девочек забрать с трассы на джипе, как обычно.
Где-то через два часа, примерно в начале первого, девочки – которые умотали на шашлыки к мальчикам – начали наяривать подружкам. Анюта уже досматривала десятый сон. Девочки-шашлычницы сказали, что пацаны пропали, и что девочки шли к речке пешком. Потом Анюта позвонила мне. Вот и всё.
Я решил ковать железо, не отходя от репродуктора, продолжил вопрошать.
– Вчера вечером вы Ромке звонили?
– Конечно. Как выпьем, звоним всегда.
– Кто звонил конкретно?
– Все. Мы звонили-звонили, но пацаны не отвечали. Мы подумали, что они уже перепились.
– Когда звонили в последний раз?
– Да всю ночь. То одна позвонит, то другая.
– Когда в последний раз дозвонились?
– В девять. Ночью нам так и не повезло.
– Кто с пацанами говорил?
– Я, конечно я. Я дозвонилась – я и говорила.
– Всё у них было в порядке?
– Вроде да. Пошутили, и всё. Они уже были пьяненькие. Как и мы.
– Ты разговаривала со всеми тремя?
– Нет, конечно. Я звонила Ромке. Но я слышала голоса и других. Были живые, только пьяные.
– Сегодня утром, перед тем, как садиться на маршрутку в Щучье, девочки мальчикам не звонили?
– Звонили. Те не ответили.
– Вы не удивились?
– Бывает. Может, спят упитые. Как-то такое уже было. Мы шли от трассы к их пляжу пешком. Целый час, наверное. Чуть ноги не стоптали.
– Час? Там идти от силы три километра.
– Ага, по солнышку да после вчерашнего… нам казалось, что дошли до Парижа.
Я посмотрел в небо, перевёл взгляд на Анюту.
– У меня вопросы закончились.
– Господи, какое счастье! Такое ещё бывает?
Анюта поднялась.
– Ну, заглядывайте в наш кабачок. Только не ночью, а то я буду танцевать на столе, а у меня юбка короткая. Я буду краснеть.
Девушка эмо оправила наноюбку с жеманной улыбочкой. Я изо всех сил старался ниже шеи Анюты взгляда не опускать. Девушка эмо улыбнулась, чмокнула воздух, сдула поцелуй на меня. Я кивнул: мол, и тебе до свидания.
Анюта зацокала каблуками по камням дорожки, что ведёт к ромкиному кабаку.
Я разложил ответы Анюты по полочкам. Пришлось признать, что тычусь носом куда попало, только не туда, куда надо. Слепые котята знают куда топать больше, чем знал я.
С другой стороны, унывать рано. Время даром не потерял – уже хорошо. Да, после разговора с девушкой эмо причину пропажи тарантин не узнал. Зато я мог поспорить хоть на миллион, что Анюта и её сёстры по кабаку виновны в пропаже тарантин меньше, чем я. Какой-никакой, а результат.
Я поплёлся к машине. На полпути вспомнил, что отъезжал к Щучьему в дикой спешке, из-за которой балконную дверь оставил открытой.
Домой я прилетел не пулей – лучом света.
*
*
Как и предполагал, о незапертой балконной двери я пожалел. Нет, ворьё двуногое на моё жилище не покусилось. Зато следов налётчика о четырёх лапах я нашёл в избытке.
Соседский котяра до сушёных бычков, что висели на верёвках на балконе, не добрался, так отыгрался на кухне. Куда только не залез! Кошачьих следов я не нашёл разве что на потолке.
В качестве мести за недоступность сушёных бычков котяра испоганил буханку хлеба. Съесть не съел, но с трёх сторон понадгрызал. Перед уходом по-хозяйски пометил территорию, гадёныш.
Полчаса я отмывал следы кошачьих лап, выдраивал смердящие метки, заливал одеколоном помеченные места. Когда вонь меток смешалась с запахом одеколона, кухня пропиталась адским духом.
Ужинать впринюшку я отказался, потому отправился в булочную. Кухню оставил открытой, чтобы проветрилась. Перед выходом поумолял кошачьих богов, чтобы ближайшие четверть часа соседского изверга в мою кухню не пускали.
В булочной из свеженького остались только бублики. Пришлось планировать ужин без хлеба.
На обратном пути, когда я проходил мимо газетного киоска, в глаза бросился жирный заголовок “Месть психопата”.
Я подошёл ближе. За стеклом висел “Вечерний Андреев”, свежий номер. Подзаголовок статьи “Месть психопата” от заголовка не отставал: “Ему казалось, что они виновны. Теперь они пропали”. Статью подписал журналист Заливайло.
Я купил газету, поспешил домой.
Статья удалась. Пенсионеры и домохозяйки наверняка завалили редакцию письмами поддержки, раскалили телефон главреда, а под конец вышли на демонстрацию солидарности с родителями пропавших тарантин.
Журналист Заливайло в подробностях расписал угрозы Михалыча в адрес Ромки и дружков. Не забыл добавить подробностей и от себя, чтоб вышло пострашнее. Получился не полуживой Михалыч, а свирепый живодер, что угрожал невинным детишкам лютой смертью.
Как Михалыч разбивал лобовуху ромкиного джипа, Заливайло в красках описывал три абзаца. Вспомнил и обо мне – как я на маленьком джипчике увёз Михалыча из-под носа охранника. Слова подкрепил кадрами из записи видеокамеры, что спрятана в дупле акации, и следит за стоянкой ромкиного джипа.
Похищение кроссовок из ромкиного джипа Заливайло приписал тому же Михалычу.
Каждое слово статьи заставляло читателя посылать Михалычу проклятья. Под конец Заливайло высказал уверенность, что тарантин – невинных овечек – похитил кровожадный Михалыч.
Как странно ведёт себя милиция, граждане! Виновный давно известен, а следователи хлопают ушами! Похититель наших детей разгуливает на свободе, и обезумевшим от горя родителям смеётся в лицо!
Статью завершал пламенный призыв журналиста Заливайло наказать злобного Михалыча если не по закону, так по совести.
О пропаже тарантин целая статья. О пропавшем очкарике ни слова. Пляска журналиста Заливайло под дудочку депутата Маслины удалась.
Я отложил газету, вышел на балкон, сменил в лёгких смесь котячьих меток с одеколоном на воздух.
Когда отдышался, попытался представить, как с тарантинами мог расквитаться Михалыч. Против тщедушного тельца Михалыча воображение выставляло три толстенных туши тарантин. Как один не юный задохлик мог справиться с тремя молодыми и крепкими бегемотами?
Да, Михалыч мог пульнуть в тарантин из… да хоть из пулемёта. Где кровь? Где следы суматохи? Как застрелить троих одновременно? Не лежали же тарантины и ждали, пока Михалыч всадит каждому по пуле!
Юсупов вариант с клофелином в тарантиновой бутылке водки мне нравился больше. До идеала не дотягивал, но объяснял, как тарантин мог порешить Михалыч, а не дядька Некто.