– Выбирай: новое дело на тарантин, или отступные. У меня есть инфа, которая доказывает причастность тарантин к твоим новым синякам.
– У нас было море инфы про парк, и что? Выкрутились, скоты. Отмажутся и сейчас.
– Сейчас тарантины не хотят, чтобы было, от чего отмазываться. Им лишний шум не нужен. Папы нашлёпают по попке, краник с бонусами прикрутят. За сколько ты согласен зализывать синяки молча?
Толик улыбнулся.
– За миллион.
– Будь реалистом. Оцени ущерб и назови сумму. Тарантины предложили тысячу. Советую сумму удвоить и помнить о том, что фраера сгубила жадность.
Толик хмыкнул.
– Согласен. Две. Но не меньше.
Толик замялся.
– Хотел вас спросить… Что это за инфа, которой вы их испугали?
Я на пальцах объяснил Толику суть колдовства с серийниками камер в тарантиновых мобильниках.
Затем Толик попросил рассказать алиби тарантин. Я в двух словах рассказал про Щучье, шашлык с кровью на речном бережку, и миллион свидетелей.
Толик потёр лоб.
– Так я вам ничего не должен? Прикольно! Р-раз – и бабки в кармане!
– Ага, а перед этим – кроссовками по носу. Прикольно. Кстати, тарантины твердят о какой-то лазерной указке. Мол, за то, что ты их слепил…
– Врут. Мне следователь тоже хотел это приклеить. Совсем с ума сошли. Я идиот? Нечего мне больше делать, как из кустов слепить пьяных дураков? Или я не понимал, что мне могли по пьяне голову пробить, и даже не заметить? Наверное, адвокаты понапридумывали. Уцепиться не за что, вот и родили указку.
В комнату вошёл Михалыч с чаем и грибком.
Чаю я отхлебнул с удовольствием, а грибок хозяин мог бы оставить и на кухне.
Михалыч положил передо мной на стол конверт.
– Мне на кухне слышно всё. Тех, кто Толика вчера побил, вы таки нашли?
– Исполнителей не нашёл, только заказчиков. Но искать их не пришлось. Прыгали перед носом. Так что конверт заберите. Вашу премию я не заработал.
Михалыч поскрёб ногтями ступню. Я, конечно, слышал, что грибок зудит, но разве его чешут той же рукой, которой подают гостям чай?
Толик мой лёгкий шок заметил, улыбнулся. Михалыч закончил скрести ногу аккурат к тому моменту, когда я пришёл в себя и шагнул в коридор.
Когда Михалыч за мной запер, глаза залепила подъездная темень. Чтобы не придавить ненароком белой кошке хвост, включил фонарик. Вместо кошки от меня шарахнулась крыса размером чуть меньше литровой банки.
В столь запущенном подъезде каждая лестничная площадка – рай для любителя бить по башке из темного угла. Даже не надо надевать маску. Налётчик уйдёт неузнанным. Как очкарик собирался возвращаться домой после той поздней прогулки в парке, если бы тарантины его не побили? Фонарика я у Толика в парке не видел.
Я начал перепрыгивать через три ступеньки, когда представил, как бы мне в подъезде очкарика треснули по головёшке, как бы я в отключке валялся в пыли, а по мне ползала та жирная крыса.
Две сотни шагов по остывшему асфальту, сто метров по парку, задержка дыхания возле вонючих кустов, кивок охранника – и я вернулся к Ромке. Надо ковать железо, пока волка ноги кормят.
*
*
Тарантина Ромка меня не ждал. Ромкины дружки меня не ждали ещё больше, чем Ромка и та мартышка, что сидела у Ромки на коленях, вместе взятые.
Малолетки в наноюбках, оседлавшие ромкиных дружков, перехватили взгляд-приказ ромкиной мартышки, с фырканьем слезли со спонсоров. Мартышка увела подружек к барной стойке. Дамы удалились, чтоб мужской разговор не слышать.
Ромкины дружки-тарантины для приличия поковырялись во мне презрительными взглядами, поднялись с чувством папиного достоинства, отвалили к подружкам. После нашего общения в парке желание со мной говорить осталось только у Ромки.
– Какой вы быстрый! Я вас ждал завтра-послезавтра. Неужели управились?
– С вас две штуки, или он пишет заяву.
– Тысяча – это предел.
– Как знаете, юноша. Я свою задачу выполнил. Платить или нет, и сколько – решать вам. Я иду спать.
– Подождите. Я посоветуюсь с друзьями.
Ромка вытащил брюхо из-под стола, подошёл к барной стойке, созвал товарищей по несчастью. После первых слов Ромки дружки-тарантины взглядами превратили меня в перфокарту. Я улыбнулся. Тарантины отвернулись.
Ромка уламывал дружков три вечности подряд. Я чуть не заснул.
Ромка принёс вердикт коллегиума с самой чёрной траурной миной, которую только видел свет.
– Мы согласны. Сколько возьмёте за доставку денег пострадавшему?
– Сотню.
– Так мало?
– Сто баксов.
– Так много?!
– Спокойной ночи!
– Постойте!
Ромка порылся в портмоне, выудил купюру, протянул мне.
– Держите свою сотню.
Я сунул хрустик в карман футболки. Ромка отчитал двадцать сотен отступных, протянул мне. Краем глаза я засёк жадный взгляд ромкиной мартышки, прикованный к пачке денег. Я сунул деньги в задний карман.
Ромка приподнял бровь.
– Потерять не боитесь? Вдруг выпадут?
– Разве что помогут ваши дружки.
– Я в такие игры не шулерю. Мои вас не тронут.
Я хмыкнул. Ромка замялся.
– Эээ… Что вы сделаете с вашей информацией?
– Оставлю на память.
– Так не честно. Мы же договаривались…
– У вас стиратель памяти есть? Я обещал молчать, а не забыть. Но если вы ещё раз очкарика стукнете, я сообщу о нашей сделке куда надо. Не нравится? Забирайте деньги, и разбежимся.
Спокойной ночи Ромка мне не пожелал.
Когда возвращался домой, в самом тёмном месте парка – подальше от чужих глаз – я переложил тарантиновы отступные в передний карман. В задний вставил наискосок лезвие опасной бритвы.
Всю дорогу домой я краем глаза видел позади себя тень. Мои движения тень не повторяла. Отбрасывал тень мой попутчик. Следил за мной от ромкиного кабака. В детстве мой спутник в прятки не играл, иначе бы крался по тёмным углам, а не вышагивал по пятнам лунного света на асфальте.
*
*
За полсотни метров до дома я взял курс на свой подъезд, чем дал попутчику понять, где живу. Чтобы спутник усёк: время пришло, можно и опоздать. У подъезда я замедлил шаг, сделал вид, что прихрамываю. Через несколько шагов остановился, снял мокасин: мол, вытряхиваю камешек.
Три секунды спустя мне в поясницу упёрлась острая железка. Я поднял руки. Когда попутчик раскрыл рот, меня окутало облако пивной отрыжки.
– Гони бабки!
– Откуда, командир?
– Закрой рот, и давай бабло!
– Руки опустить можно? Если нет, то поройся в задних карманах. Там валяется какая-то мелочь.
Попутчик сунул пальцы в мой карман, напоролся на бритву, ойкнул.
Когда человек режет о бритву кончики пальцев, то забывает всё на свете. Помнит только дикую боль в распоротых пучках.
Я развернулся, включил фонарик, осветил ночного нападалу. Налётчик от болевого шока не понимал, что творит. Бедняга отбросил нож, здоровой рукой стиснул распоротый палец в попытке задушить фонтанчик крови, что вырывалась из пучки.
Бойцу бы сунуть ноги в руки да уматывать, ан нет, стоял, стонал, кривился от боли. Соображалка отключилась.
Я надел мокасин, врезал попутчику пяткой чуть выше колена. Нападала приземлился на копчик, взвыл, выставил перед собой руки.
– Не бей!
– Ты чьё? Ромкино?
– Нет. У меня кровь идёт сильно.
– Отлично. Значит, скоро склеишь ласты. Сними шнурок, перетяни палец.
Я поднял нож, подал нападале.
– Режь шнурок. Пока ты его развяжешь…
Я подсветил фонариком, чтобы попутчик отрезал кусок шнурка, а не полкроссовка. Нападала обмотал шнурком палец. Кровь остановилась. Я присел на бордюр напротив собеседника.
– Откуда ты взялся?
– Увидел, как Ромка дал тебе деньги, ну и пошёл за тобой. Вдруг ты их уронишь? Ментам меня не сдавай, а? Я и так уже наказан. Видишь, чуть полпальца не отрезал!
– Чаще суй грабли в чужие карманы, так ещё и полбашки отобьют.
Нападала опустил голову.
– Ты меня отпустишь?
– Нет, отнесу домой и накормлю колбаской.
– Ромке не говори, а? Он меня убьёт.
– Правильно сделает.
Я поднялся с бордюра, отряхнул брюки.
– Лети, орёл.
– Ромке не скажешь?
– Нет.
– Спасибо, брат.
– Упаси бог от такой родни. Иди.
Нападала стартанул с пробуксовкой. Я двинул домой. Когда зашёл в подъезд, оглянулся. Пятки попутчика мелькали в конце квартала.
*
*
Дома я бросил запачканные кровью брюки в стиралку, включил быструю стирку.
Пока машина трудилась, заглянул на свой блог. Ссылка на видео, снятое в подъезде очкарика, вела в никуда. Значит, тарантины из общего доступа файл убрали. Поздно. Надо было не выкладывать. Файл скопировали тысячи юзеров. Попадись среди сотни хоть один ушлый умелец выковыривать из видео серийники камер, и тарантины от наплыва шантажистов забодаются отбиваться.
Наутро я занёс отступные тарантин очкарику Толику. Радости семейства не было предела.
Всю неделю я искал пропавших болонок, следил за неверными жёнами, угрожал мордобоем мужьям-алкашам – в общем, зарабатывал деньги.
В воскресенье после обеда позвонил Михалыч, напросился в гости. Всё, что я понял из сбивчивого рассказа прежде, чем Михалыч повесил трубку – очкарик исчез.
*
*
Михалыч не пришёл – приполз. Мало того, что все силы у мужика сожрал рак, так ещё жарища всю неделю стояла такая, что и у здоровых сердечко пошаливало.
В кресле Михалыч отдышался, прокашлялся.
– Мой Толик пропал. Вчера после обеда вышел из дому пройтись, и не вернулся до сих пор. Уже сутки.
– В милицию заявили?
– Конечно. Утром. Там сначала сказали, что должно пройти три дня, а уж потом можно подавать заявление. Я сказал, кто мой сын, кто Толику сломал ребро, и кого подозреваю в похищении. В общем, я там поорал, душу отвёл.
– Вы поорали?
Михалыч усмехнулся.
– Вы не смотрите, что я еле ползаю и говорю почти шёпотом. Когда надо, могу и поднатужиться. Но, если честно, меня после того, как я там покричал, минут пять откачивали. Чуть не задохнулся. Может, оно и к лучшему, ведь мне сразу приставили следователя. Я ему всё рассказал, он записал. Сказал, будут искать.