Степа вышел во двор, невольно взглянул на темные окна комнаты, где жили Кожухи, и вспомнил о Васькиной просьбе укрепить в окнах фанерки и заклеить их газетой для тепла. А он до сих пор этого не сделал. Не выполнил последнюю просьбу друга. Какое страшное слово «последняя»!
«Значит, Васька больше никогда ни о чем не попросит… Значит, больше ему ничего не надо. Это была последняя просьба».
И вдруг Степа понял, что в его жизни произошло событие, о котором он раньше никогда не задумывался. На своем коротком веку он видел много покойников. Зимой сорок второго года смерть косила людей направо и налево. Они валялись на улицах, их накладывали штабелями и возили на грузовиках. С фронта приходили известия о смерти разных людей, но все это почему-то не трогало его душу.
И только сейчас, когда из жизни ушел такой знакомый, такой близкий, такой нужный ему человек, Степа почувствовал и понял, что значит смерть.
Густой комок сдавил горло, закупорил дыхание, в груди что-то задрожало. Он побежал на второй двор, спрятался там за бетонный ящик помойки и разрыдался. Горько всхлипывая, он долго плакал, не стыдясь и не скрывая слез. И вместе с рыданиями из груди вырывались слова:
- У-у… гады проклятые!..
Далеко в порту застучали зенитки. По проспекту, шумно фырча и хлопая, прошли две машины.
«Керосину лишнего в бак налили», - машинально подумал Степа и почему-то вспомнил, как однажды они ехали в ЦПКиО на «колбасе» трамвая, и Васька держал его левой рукой за шиворот, чтобы не свалиться на повороте…
На другое утро Степа поднялся рано.
- Что! Опять поручение? - подозрительно спросила мать.
- Нет. Я поеду за Мишкой, а потом к Васе на завод… Ты же сама сказала, что сегодня похороны.
- Ну смотри у меня… Я терплю, терплю, да и лопнет у меня терпенье… Тогда не обрадуешься.
- Ладно уж… Чего ты с утра начинаешь!..
Поев на скорую руку, Степа оделся, вышел из дома и отправился к Сашке. Восточная сторона неба была оранжево-красная. Ясная, морозная погода держалась. «Опять будут стрелять, гады», - подумал Степа. И, словно в ответ на это, до слуха донеслись хлопки пушек, а вскоре и далекий треск разрывов.
Сашка готовился ехать на кладбище. Пойманные птицы разбудили в нем охотничий азарт, и, несмотря на смерть и похороны Васи, он решил поездку не отменять, тем более что вчера к вечеру опять прилетала стайка снегирей. Пускай Степан отправляется на завод хоронить друга. Это его долг и обязанность, но сам он с Васькой особенно не дружил и поэтому поедет ловить птиц.
- А может, гам его и похоронят… на Никольском? - спросил он Степу.
- Не-ет… Это кладбище закрытое. Там только знаменитых людей хоронят, по особому разрешению, - ответил тот. - Ну ладно, езжай ловить… А если меня кто-нибудь спроси г, то скажи, что я… Придумай чего-нибудь.
- А кто тебя спросит? - поинтересовался Сашка.
- Ну, мало ли?.. Есть у меня один знакомый. Может. заглянет.
- А что ему сказать? - спросил Сашка. - До ветру побежал?
- Нет. Это не годится. Ты лучше скажи, что я захворал… Или нет. Лучше скажи правду. Зачем без надобности врать? Я бы ему позвонил, да рано. Потом вот что еще, Саша… Если тот опять сунется… Помнишь, в очках, липовый сторож-то… Ты пошли его подальше. Понял? Не бойся. Он никакого права не имеет распоряжаться.
- А ты откуда знаешь: имеет он или не имеет?
- Точно знаю. Не сомневайся… Ну ладно. Ни пуха ни пера… Я постараюсь быстро обернуться. Закопаем Ваську - и сразу к тебе. Я вот еще что надумал… Надо бы там какой-нибудь памятник стырить и поставить на Васькину могилу. Их много на Никольском… Какой-нибудь красивый, мраморный…
- Они все с крестами. Комсомольцу - и вдруг с крестом! - возразил Сашка.
- Это ничего. Крест можно зубилом сбить. - А ты знаешь, какие они тяжелые?
- Не на себе же мы потащим. На грузовике.
- А где его взять?
- Это не твоя забота.
Договорившись обо всем, приятели расстались. Степа отправился на поиски Миши Алексеева, а Саша - ловить птиц.
26. Запах тушенки
Иван Васильевич докладывая начальнику о ходе операции.
- Теперь у меня не осталось никаких сомнений, товарищ генерал, - говорил он, перекладывая в папке листы исписанной бумаги. - Тарантул приехал с целью активизировать деятельность немецкой разведки. Он у них какой-то чин, и не маленький чин. Немцы чувствуют, что мы готовимся к наступлению, и вот задумали что-то серьезное. Уж если они посылают в Ленинград Тарантула, то надо ждать ядовитого укуса.
- Осенью тарантулы мало ядовиты… Они весной опасны, - шутливо заметил генерал.
- Шестиногие - да, а двуногие - те в любое время года неприятны.
- Согласен. Дальше?
- Шарковский резидент, и через него поступают задания, - продолжал Иван Васильевич. - Лынкис Адам - его правая рука и заместитель. Живет на Васильевском острове, в квартире дома, принадлежавшего когда-то его родителям. Это вторая явка. В ближайшие дни начнут прибывать люди. Если явка к Шарковскому откажет, они должны идти на Васильевский к Лынкису.
- А там вы задумали устроить засаду и всех переловить. Так?
- Вы угадали, товарищ генерал. Я действительно так и думал.
- Но для этого нужно убрать аптекаря.
- Да. Лынкис признался, что с Шарковским они делали в Ленинграде неплохие дела… Выгодно меняли лекарства, витамины, мыло на всевозможные ценности. Под этим предлогом мы и хотим взять Шарковского. Дадим ему время известить Тарантула, чтобы тот не беспокоился.
- Понимаю, - задумчиво произнес генерал. - Ну, а что с кладбищем?
- Это мне еще не совсем ясно. Предполагаю, что они устроились в каком-то склепе. Там идет прием распоряжений по радио, там склад боепитания, если можно так выразиться. Передатчика там нет. Мы следим и давно бы запеленговали.
- Ну, а секрет патефонной пластинки?
- Остается секретом, - пожав плечами, ответил Иван Васильевич. - Скорей всего это пароль… Но это надо выяснить. Думаю, что у Шарковского мы найдем и пластинки.
- Хорошо. У меня нет возражений. Единственно, что я хотел бы порекомендовать: сократите сроки… Ты любишь вырывать все с корешками, но для этого времени у нас сейчас мало. Поторопитесь. Мы скоро начнем наступление на нашем участке.
- Есть поторопиться!
- Затем вот еще что… Осторожней с ребятами. Я понимаю, что это надежные помощники, но по молодости слишком смелы, слишком горячи, слишком активны и могут сорваться. Вряд ли ты хочешь иметь на своей совести несчастный случай… Согласен?
- Согласен, товарищ генерал.
- Тогда все.
Вернувшись к себе в кабинет, Иван Васильевич вызвал Маслюкова.
- Садитесь, Сергей Кузьмич, и слушайте внимательно. Получил приказание сократить сроки операции. В связи с этим вам серьезное задание. Выясните у Вали Калмыковой, кто из работников аптеки наиболее болтливый, и вызовите их на допрос в отделение милиции. Пугать не нужно. Будете спрашивать о всяких спекулятивных махинациях, комбинациях с лекарствами. Свяжитесь с ОБХС. Они мастера на этот счет. Нам известно, что Шарковский менял на ценные вещи дефицитные лекарства. Спрашивайте, кто к нему ходил, что приносили. Нам важно, чтобы они сообщили Шарковскому, зачем их вызывали в милицию и что там очень интересуются его личностью. На другой день вызовите в милицию самого Шарковского и привезите сюда. Его старуха, наверно, будет носить ему передачи. Это надо предусмотреть. Договоритесь с милицией, чтобы он был там в списках. Понимаете?
- Да.
- Вопросы?
- Успеет ли Шарковский сообщить Мальцеву, что его вызвали в милицию?
- Думаю, что если вы завтра днем побеседуете с работниками аптеки, то ночью он постарается уже сообщить… Должен сообщить.
- Еще вопрос, товарищ подполковник. Знает ли Шарковский об аресте Лынкиса?
- По моим сведениям, нет.
- Мы берем лучший вариант.
- Возьмем худший - знает. Что из этого следует?
- Арест Лынкиса имеет для них большое значение. Он может сообщить об этом Мальцеву.
- Зачем?
- Явка же провалена,
- Допустим, что так. Дальше?
- Выходит, что обе явки провалены. Что будет делать Тарантул? Приостановит свою операцию?
- Об этом мы сразу узнаем.
- И что же? - продолжал спрашивать Маслюков.
- И все. Возьмем Тарантула и будем считать, что дело закончено.
- Но мы захватим не всех… Только головку.
- У нас нет времени, Сергей Кузьмич. Положение дел на фронте торопит.
- Тогда у меня больше нет вопросов.
- Продумайте мелочи. Рассчитываю на вашу осмотрительность.
Резко звякнул телефон. Иван Васильевич снял трубку и услышал торопливый, взволнованный голос.
- Алло! Попросите к телефону дядю Ваню. Срочно.
- Я У телефона. Это Миша?
- Фу! Я думал, что не застану вас. У меня срочное дело. Немедленно надо повидаться.
- А по телефону нельзя?
- Нет… Тут такая история неожиданная… Волнение мальчика передалось и Ивану Васильевичу. Если Миша говорит о срочности, о какой-то неожиданности, то, значит, действительно что-то случилось.
- Не торопись. Говори спокойно, Миша. Ты откуда звонишь?
- Да тут, в почтовом отделении, из автомата. На Старо-Невском.
- Хорошо. Если нужно, то давай встретимся. Я сейчас приеду. Какой номер почты?
- Номер я не знаю. Недалеко от Лавры.
- Найдем. Я сейчас выезжаю, а ты пройди в помещение почты и там жди. Купи бумагу и напиши отцу письмо. Машину мою ты знаешь?
- Знаю.
- Мы остановимся у входа. Я пройду на почту, спрошу письмо до востребования, а ты тем временем садись в машину. Так можно?
- А почему нельзя?
- Ну мало ли что!.. Я же не знаю, какое у тебя дело Может быть, за тобой следят.
- Нет. Тут ничего такого нет.
- Значит, так и сделаем. Минут через десять я приеду.
Иван Васильевич повесил трубку, взглянул на Маслюкова и, пожав плечами, пояснил:
- Звонил Алексеев. Что-то у него случилось.
- Я нужен, товарищ подполковник?