- Товарищ Каряева, мы вас пока ни в чем не обвиняем, - сказал Маслюков. - Напрасно беспокоитесь. Вызовем еще раз на площадь. А вы за это время лучше припомните… Я уверен, что и факты найдутся, если в памяти порыться как следует. Нам надо установить правду.
На обратном пути, как и предполагал Маслюков, между женщинами произошел разговор.
- Как это все неприятно!.. Знаете что, Аннушка, - тихо предложила Ольга Михайловна, - не надо нашим ничего говорить… Особенно о Романе Борисовиче. Будем держаться в стороне.
- Покрывать? - сердито буркнула санитарка.
- Почему покрывать? Пускай милиция сама выяснит.
- Да вы что, Ольга Михайловна! Вы слышали, что он сказал? «Мы, говорит, пока ни в чем вас не обвиняем»… Пока! Шарковский сухим из воды выйдет - вот помяните мое слово, - а нас грязью замажут. Он хитрый… хапуга! Чуяло мое сердце, что все это наружу выйдет. Рано или поздно все откроется.
- Безусловно. Сколько бы веревочка ни тянулась, кончик всегда найдется. Но все-таки нам надо молчать. Самое лучшее - молчать. Время военное…
- Ну не-ет! - угрожающе протянула Аннушка. - Я ему сейчас все выложу. Я душу отведу… Сколько раз он меня одергивал! «Не вмешивайтесь. Дело не ваше», - передразнила она Шарковского. - Вот тебе и не наше дело! Меня первую спросили про его шахер-махеры… Значит, мое это дело? А я что? Слепая, что ли? Не видала, какую он лавочку у нас под носом устроил… Картины ему три раза приносили. Говорят, многие тысячи золотом стоят… Я видела, все видела…
Придя в аптеку, Аннушка первым делом отправилась в дефектарную.
- Ну что… допрыгались, Роман Борисович? - спросила она дефектара, отпускающего лекарства фасовщице.
- Что такое? Как ты сказала?
- А так!.. Допрыгались, говорю! В милицию вызывали и про ваши комбинации спрашивали.
- Кто спрашивал?
- Обэхаэс…
К удивлению Аннушки, это сообщение не произвело особенного впечатления. Шарковский внимательно посмотрел на санитарку и пожал плечами.
- Каждая организация существует для какого-нибудь дела, - равнодушно сказал он. - Если там делать нечего, то пускай спрашивают. А вы, товарищ Каряева, следите лучше за кубом. В дефектарной вам делать нечего.
- Не указывайте! Я свои обязанности лучше вас знаю. Вот погодите… Следствие начнется, не так запоете, - проворчала она себе под нос, но так, чтобы это слышал Шарковский.
В конце рабочего дня Шарковский подошел к рецептару.
- Ольга Михайловна, в милиции действительно интересовались моей особой? - вполголоса спросил он.
- Да. Задавали вопросы, имеющие явное отношение к вам. Догадаться было не трудно.
- Странно… Неужели настучал кто-нибудь из ваших работников?
- Поищите лучше среди ваших знакомых, Роман Борисович.
- Мои знакомые доносами не занимаются. Я подозреваю новую кассиршу.
- Валю! Не говорите глупости. Прекрасная, самоотверженная девушка. Чем вы ей насолили?
- Иногда личные мотивы не имеют особого значения. Она подослана к нам с определенной целью,
- А если и так… вас это тревожит?
- Ничуть.
- Меня тоже.
Шарковский с минуту молчал, выжидая, пока Ольга Михайловна писала рецепт.
- Вы думаете, что они затевают дело? - спросил он,
- Думаю, что да.
- Эх-хе-хе!.. - шумно вздохнул Шарковский, - Опять надо архив поднимать. Хорошо, что я человек предусмотрительный и на каждый грамм у меня есть бумажное оправдание. Не там они ищут причины своих неудач… Кто виноват в том, что война застала нас врасплох? Столько было разговоров, а как до дела дошло… Везде дефицит.
- Роман Борисович, вы напрасно мне это говорите, - резко сказала Ольга Михайловна. - Оправдывайтесь там… Я отказалась давать показания… Я не имею фактов.
- Так их и нет, Ольга Михайловна.
- Тем лучше для вас.
Не желая больше разговаривать с Шарковским, Ольга Михайловна отправилась в ассистентскую за готовыми лекарствами,
28. Арест
Вечером к Шарковскому пришел участковый инспектор.
- Роман Борисович, разрешите войти? - с некоторым смущением сказал он, останавливаясь в дверях дефектарной.
Участковый бывал в этой комнате не раз, и не только по делам службы. В дефектарной имелись весьма привлекательные снадобья, вроде чистого спирта.
- Входите, входите, товарищ Кондратьев! Давно вас не видел. Как здоровье?
- Здоровье вполне приличное. Устаю последнее время. Работы много.
- Присаживайтесь, - предложил Шарковский.
- Да нет… Я к вам по делу. На одну минутку. Видите ли… Такая, понимаете ли, оказия… Не представляю, с какого боку и приступить, - мялся участковый.
- Я знаю, зачем вы пришли, - криво усмехнувшись, сказал Шарковский. - За мной? В гости приглашать…
- Вот-вот… - обрадовался Кондратьев, - приглашают вас завтра на площадь для разговора. Комната двести вторая. Вот повестка, распишитесь…
Участковый вручил розового цвета толстую бумажку V обнадеживающе похлопал Шарковского по плечу.
- Не расстраивайтесь и не огорчайтесь… Ничего особенного… Я уверен, что у вас все в ажуре.
- Да, конечно… Если кому-нибудь и отпускал незаконно немного спирта, то без всякой корыстной цели.
- Без корысти. Для внутреннего употребления, - засмеялся участковый. - Это точно… точно. Но вы про спирт ничего не говорите. Не надо давать им предлоги… Ни к чему. Зацепятся и начнут из мухи слона высасывать. Есть у нас такие… Не давайте им повода… Боже вас упаси! Пускай сами докажут. Я говорил с оперуполномоченным, - переходя на шепот, сообщил он, - спрашивал про ваше дело. Ерунда! Никакого дела еще и нет. Помните, что признаться никогда не поздно. Ну, да вы и сами не мальчик. Не мне вас учить…
Шарковский пристально посмотрел на участкового инспектора, и в этом взгляде Кондратьев увидел и злобу, и раздражение, и презрение, и что-то еще такое, отчего он сильно смутился.
Стремительное наступление Советской Армии сильно подорвало фашистский дух не только на фронте. Завербованные или заброшенные в тыл предатели всех мастей: шпионы, диверсанты, разведчики - крепко задумались о своей дальнейшей судьбе и о том, как им спасать свою шкуру. Вызов в милицию для Шарковского, без сомнения, был выходом почти счастливым. Если его отдадут под суд за такие пустяки, как незаконная продажа лекарств, то он получит от двух до семи лет и скроется в тюрьме до окончания войны. Потом дело пересмотрят, возможна амнистия, и он освободится.
Именно на это и рассчитывал Иван Васильевич. Шарковский был опытный и очень осторожный враг. Не случайно органы госбезопасности его «прохлопали», как выражался подполковник. Долгое время резидент абвера (военной фашистской разведки) Шарковский жил и действовал в самом центре Ленинграда, и никто, даже работники аптеки, общавшиеся с ним ежедневно, ничего не подозревали. Установлено, что к Лынкису на Васильевском острове Шарковский не ходил и встречались они в других местах. Получив повестку, Шарковский имел достаточно времени, чтобы сообщить Тарантулу о вызове его в милицию. Но как это было сделано, проследить не удалось.
На другой день в начале пятого Шарковский отправился на площадь. Шел он по Невскому пешком, неторопливо, иногда останавливался и разглядывал знакомые здания Александрийского театра, Гостиного двора, Думы, Казанского собора. На площади долго стоял против Зимнего дворца. Может быть, он чувствовал, что надолго расстается со свободой, и прощался с Ленинградом, а может быть, с этими местами были связаны какие-то воспоминания.
На второй этаж Управления милиции он поднялся спокойно, но, увидев пост, остановился на площадке. Сейчас он предъявит повестку, дежурный пропустит его наверх, а назад он может не вернуться. Назад выпускают только с пропуском.
В пять часов в кабинете Ивана Васильевича на Литейном раздался телефонный звонок.
- Товарищ подполковник, докладывает Маслюков. Шарковский пришел. Сидит в коридоре.
- Хорошо. Пускай посидит с полчасика, а потом приступайте к допросу. Меня беспокоит вопрос: сообщил ли он Мальцеву?
- Полагаю, что да, - уверенно сказал Маслюков.
- Мало ли, что вы полагаете. Я, например, полагаю другое. Если он надеялся вернуться домой, мог и не сообщить.
- Что же делать?
- Начинайте допрос. Если он будет все отрицать, - значит, рассчитывал на благополучный исход. Если сознается, тогда другое дело…
Томительно тянулось время. Шарковский сидел в длинном, тускло освещенном электрическими лампочками коридоре Управления на стареньком скрипучем стуле и ждал. Двери двести второй комнаты часто открывались. Входили и выходили сотрудники в форме, в штатской одежде, с бумагами, с папками дел, но никто из них не обращал никакого внимания па сидящих в коридоре. Неподалеку от Шарковского на узком стуле устроился совсем еще молодой человек, беспечно болтавший ногами. Немного дальше, на скамейке, сидела полная женщина, а рядом с ней крупный пожилой мужчина. Иногда из глубины коридора в сопровождении милиционера проходили на допрос задержанные раньше люди. Минут через сорок из комнаты вышел молодой следователь с розовой повесткой в руках.
- Вы Шарковский? - обратился он к дефектару.
- Я Шарковский, - поднимаясь со стула, сказал тот.
- Проходите…
Огромная комната, несмотря на то что там стояло пять столов, казалась свободной. Три окна выходили во двор, но света было вполне достаточно. Шарковский прошел за следователем и сел на приготовленный стул. Он обратил внимание на то, что все присутствующие в комнате сотрудники при его появлении подняли головы и с любопытством проводили до места.
- Ну так как, гражданин Шарковский? Будем признаваться? - спросил следователь, перекладывая толстую папку на край стола.
- Смотря по тому, в чем признаваться?
- Вот именно, - с усмешкой сказал следователь. - Начнем прямо с результатов… По скромным подсчетам, сколько стоили государству ценности, которые вы приобрели за время войны? А? Во сколько вы их оцениваете?
- Я не подсчитывал,