Второй двор был заполнен поленницами дров, покрытых сверху старым железом. У входа в жакт горела синяя лампочка, о которой женщина забыла сказать.
В газоубежище, куда спустился Иван Васильевич, было жарко, светло и даже уютно. Столы покрыты белыми простынями, стены побелены. Висели портреты, лозунги. Начальник объекта составляла какие-то ведомости. Это оказалась крупная, полная женщина с мужскими энергичными чертами лица, с грубым голосом.
– Вам чего, гражданин? – спросила она, не глядя на пришедшего.
– Вы управхоз? Мне нужно с вами поговорить.
– Говорите.
– Нас никто не слышит?
При этих словах женщина повернулась всем корпусом и оглядела Ивана Васильевича с ног до головы. Перед ней стоял пожилой мужчина в штатском пальто и военной фуражке без звезды, в сапогах. Опытный глаз управхоза сразу определил, что перед ней офицер, вернувшийся с фронта или выписавшийся из госпиталя. Пытливые глаза человека пристально смотрели на нее и, казалось, видели больше того, чем ей хотелось.
– Кто вы такой?
Посетитель передал свой документ и сел на табуретку у стола.
– Говорите смело, товарищ. Нас никто не слышит, – сказала она, возвращая документ.
Иван Васильевич не торопился. Он достал портсигар и угостил управхоза. Она взяла папиросу, нагнулась к «буржуйке»*, вытащила уголек, прикурила и, продолжая держать красный уголек все теми же пальцами, протянула его Ивану Васильевичу:
– Прикуривайте, товарищ.
– Вы же пальцы сожжете!
– Ничего не будет. У меня на руках подошва.
Минуту молчали. Иван Васильевич смотрел на нее и думал, что, наверное, эта женщина физически очень сильная, а судя по манере держаться, независимая и деловая. Задуманный план требовал сотрудничества управхоза, и нужно было определить, в какой мере можно доверять ей тайну.
– Как вас зовут? – спросил он.
– Мария Андреевна.
– Вы давно работаете управхозом?
– С финской войны.
– Семья ваша здесь?
– Муж на фронте убит, под Ленинградом, сын воюет, а две дочери в госпитале работают.
– Вы член партии?
– Беспартийная.
Иван Васильевич положил окурок в пепельницу и медленно спросил:
– Пока что меня интересует следующее: в вашем доме много жильцов?
– По сравнению с прежним – десять процентов. В голодную зиму перемерли, выехали, разбомбило.
– Новых вам не вселяли?
– Есть. Из Московского района переселены.
– Жилые квартиры только на этой стороне?
– Нет. Есть и на той. Дом разрушен слева, а правая сторона в целости. Там кое-где живут.
В это время вошла низенькая женщина в мужском романовском полушубке*, с красным обветренным лицом.
– Ну что?
– Марья Андреевна, она говорит, что лопаты не выписывают. Рано еще. Когда снег пойдет, говорит, тогда и выпишем.
– А ты что молчала? – грозно спросила управхоз. – Они знают, когда снег пойдет? Снег по ихнему плану, что ли, пойдет? Иди снова и без лопат не приходи. Скажи этой фитюльке, что, если я сама спикирую на нее, худо будет. Чертова бюрократка! А потом мы же виноваты будем… Тебе же сгребать придется. Понятно? Руками будешь скоблить мостовую. Я не позволю, чтоб на моем участке нынче снег лежал. Понятно? Обязана выписать!
– Она говорит, что лопат хватит, а только нарядов еще не выписывают…
– Должна выписать, если требование есть. Скажи ей, что, если сегодня не выпишет, завтра в «Ленинградской правде» ее продернут. Сама фельетон напишу, если на то пошло. Иди, не разговаривай!
Женщина потопталась на месте и ушла. Начальник объекта повернулась к Ивану Васильевичу и, как ни в чем не бывало, сказала совершенно другим тоном:
– Я слушаю вас, товарищ.
– В седьмой квартире у вас живет Завьялов?
– Нет. Сергей Дмитриевич там не живет. Квартира пустая.
– Почему?
– Взрывной волной сильно тряхнуло. Все стекла вылетели, штукатурка осыпалась.
– А другие квартиры в окружности?
– Вверху живут. Напротив живут. Внизу пустая.
– Почему же квартиру не ремонтируют?
– После войны, говорит, отремонтирую. А то опять снаряд залепит. Многие так делают. Одну, две комнаты сохраняют, топят, и ладно… Не знаю, что с водопроводом делать. Заморозят.
– А ремонт в квартире сложный?
– Да как вам сказать… Недели на две, если по-настоящему.
– Он платит за квартиру?
– А то как же. Человек аккуратный.
– Квартира закрыта?
– Закрыта. Ключи у меня. Мы там водопровод чинили.
– А кто живет напротив?
– Там временные. Две женщины переселены из Московского района.
– Значит, квартира занята?
– Одна комната свободна. Если вам квартира нужна, так у меня хороших сколько угодно.
– Нет. Дело не в этом. Пойдемте посмотрим квартиру Завьялова.
– Можно.
Управхоз достала из шкафа ключи, и они вышли во двор. На улице было уже сравнительно светло, и стало видно, какое разрушение нанесла бомба. Левая половина дома рухнула и завалила обломками весь двор. Стена, примыкавшая к соседнему дому, устояла. Местами на разной высоте к ней прилепились печки. Квадраты комнат были расцвечены обоями, краской и создавали впечатление театральной декорации – дома в разрезе. Правая половина дома уцелела. Вид окон, забитых светлой фанерой, с черневшими форточками, отлетевшая штукатурка действовали угнетающе. Казалось, что дом нежилой, холодный и может в любую минуту обвалиться.
– Много народу погибло? – спросил Иван Васильевич, оглядываясь.
– Не очень. Бомба упала днем, все на работе были. Теперь в Ленинграде бездельников мало…
Они поднялись на площадку третьего этажа и остановились перед дверью, которая была обита черной клеенкой.
5. СЕРГЕЙ ДМИТРИЕВИЧ
Лаборатория помещалась недалеко от конторы. Директор завода приоткрыл низенькие широкие ворота и жестом пригласил спутника войти. По середине длинного коридора были проложены рельсы узкоколейки, по сторонам – много дверей.
– Живет он здесь, – пояснил директор, останавливаясь против одной из дверей, и постучал.
– Войдите! – послышался молодой голос.
Большая комната, бывшая кладовая, имела сейчас вполне приличный и жилой вид. Удобная мебель, письменный стол, кровати, книжные шкафы, картины. В маленькой плите, наскоро сложенной из кирпича, уютно потрескивали дрова, а в кастрюльках что-то варилось. Стены побелены, и только железные решетки на окнах выдавали прежнее назначение комнаты. За письменным столом сидел юноша в матросской тельняшке и что-то чертил.
– Коля, а где Сергей Дмитриевич? – спросил директор.
Юноша встал и, сконфуженно улыбаясь, быстро надел морской китель*.
– Папа в лаборатории.
– С сестрой?
– Да. Они с утра чего-то стряпают.
– Это сын Сергея Дмитриевича, – познакомил директор своего спутника с юношей. – Моряк. В недалеком будущем капитан дальнего плавания.
– Очень рад. Люблю моряков. Сколько же вам лет? – спросил Иван Васильевич.
– Восемнадцатый.
– Вы учитесь?
– Да. В учебном комбинате Балтфлота.
– А вы, случайно, не знаете Мишу Алексеева?
– Знаю. Но мы по разным специальностям. Он на механическом, а я на судоводительском.
– Хороший парень, правда?
– Вообще да, – согласился Коля. – Серьезный. Но я мало его знаю.
В лаборатории стоял туман с удушливо-кислым запахом, от которого першило в горле. Химик возился около электропечи, а на полу сидела дочь и что-то растирала в фарфоровой чашке.
– Папа, имей в виду, если она опять рванет, ты спалишь себе глаза, – предупредила девочка.
– Ни в коем случае. Абсолютно уверен. На сто пять процентов уверен, – говорил ученый, просовывая щипцами в печь маленькую посуду.
Иван Васильевич внимательно следил за работой химика. Это был высокий сухой старик в больших роговых очках. Седые волосы на голове открывали широкий лоб, а узкая бородка удлиняла лицо, и оно было похоже на неправильный треугольник. Старик был в одной рубашке с засученными рукавами выше локтя. Заметив вошедших, он спустил очки на кончик носа и взглянул поверх них.
– A-а, Валерий Кузьмич! Извините, я вас не заметил.
– Здравствуйте, Сергей Дмитриевич. Я еще не видел сегодня вас. Знакомьтесь. Это товарищ из Ленсовета*, к вам по делу.
– Очень приятно. Очень, очень, – приветливо сказал ученый и крепко пожал руку Ивана Васильевича.
– Как успехи? – спросил директор.
– Нашел, Валерий Кузьмич. Нашел заменитель, но только сильно детонирующий. Что-то надо делать. Да. Надо делать, делать… Вот поставил еще пробу. Это уже триста тридцать пятая.
– Значит, можно считать…
– Нет, нет, подождите считать, – перебил его Завьялов. – Этот считать нельзя. Никак нельзя. Саперы на фронте народ аховый*… Сами могут подорваться. Не могу на свою совесть такую ответственность взять. Да, не могу.
– Ну что ж… Время терпит. Подождем.
– Да, да. Вы лучше подождите, а я потороплюсь.
– Папа, долго еще мешать? – спросила девочка.
– Мешай, Аля. Чем больше, тем лучше.
– Мы, кажется, не вовремя пришли? – спросил Иван Васильевич. – Вы заняты?
– Наоборот. Очень вовремя. Очень, очень. Пойдемте ко мне, а то здесь воздух такой… с непривычки трудновато дышать. Но должен вас предупредить, что весьма полезно… Сильно очищает легкие. Да, да. Очень сильно. Прошу вас. Я здесь и проживаю…
Они вышли в коридор.
– Сергей Дмитриевич, я вас оставлю. Вы поговорите с Иваном Васильевичем. Меня в конторе ждут.
– Пожалуйста, пожалуйста. Ничего не имею против. Проходите, Иван Васильевич. Очень рад видеть у себя гостя, – говорил ученый, входя в комнату. – Ну-ка, Колюша, устрой нам по стакану чайку.
– Мне некогда, папа. Скажи Але.
– А ты уходишь?
– Да.
– Ну, тогда я сам. Вот видите, Иван Васильевич, дети взрослые, спорить бесполезно. Когда росли, думал, на старости помощники будут, – говорил добродушно химик. – А выходит все наоборот. Да, да. Наоборот. Этот в моряки, а дочь в консерваторию метит. Что с ними делать! В химии, говорят, романтики нет. Сухая наука.