бутылки самогона разрешил Ивану срубить десяток тонкомерных засохших сосенок.
Чтобы не связываться с БТИ и отделом архитектуры, Александр решил сломать часть сарая и на этом месте поставить баню, не выходя за пределы нарисованного в плане квадратика. И уже осенью еще до первых снегов из печной трубы повалил дым, а Матрена завесила весь двор стираным бельем. Александр и предположить не мог, что в их доме столько тряпок.
***
Народ в «курмыше» жил рачительный и трудолюбивый. Выходной день давал людям возможность отдохнуть от работы на производстве, но не освобождал от забот по дому. Даже в праздничные дни с самого утра то из одного, то из другого двора слышались стук молотка и пение пил.
Вытащив из печки пирог с грибами и каравай хлеба, Матрена побрызгала их водой, укрыла чистой тряпицей и пошла звать мужа на завтрак. Шум, раздававшийся из сарая, иногда перемежался двойным, а то и тройным матом.
– Хватит матюканить. Есть айда, пирог поспел. Ты там видишь что-то? У тебя же темно как в погребе.
Через открытую дверь виднелась лишь тень Александра, копошащаяся в углу сарая.
– Ты зайди. Со света, конечно, темно покажется. Зайди, приглядись. Может, что посоветуешь.
Матрена зашла в сарай. Когда глаза привыкли к сумраку, она увидела, что кучка досок и жердей оставшаяся после строительства бани куда-то исчезла.
– Ой! Хорошо то как! Я и не думала, что здесь еще столько места. Мне казалось, что здесь светлее.
– Окошко помоешь, светлее будет. Я ж дыры, что возле банной стены оставались досками зашил. Ну, что? Как тебе станок для твоего Тарасика?
– А что это для моего? – Возмутилась Матрена. – Ты что, мясо есть не будешь? Может для тебя отдельно готовить? Без мяса.
– Да ладно, не кипятись. Что ты к словам-то придираешься? Просто не хорошо это. Человеческим именем поросенка назвать. Как я его потом резать-то буду?
– Как будто его имя тебя остановит. – Чтобы сменить тему Матрена спросила: – А это что за сено? Откуда?
– Да, это я с утра пораньше, пока народ спит, вдоль железки прошелся. Подкосил маленько прошлогодней травы. Пойдет на подстилку. Поросенка кастрировать надо. Его потом на голый пол не пустишь, опять простынет. Вот, подстилка будет.
***
По устоявшейся в последнее время привычке, утро опять началось с разговоров о поросенке.
– Сань! Они долго болеют после кастрирования?
– А что? – Запивая пирог горячим чаем, Александр исподлобья посмотрел на жену.
– Что? Что? – Уперев одну руку в бок, Матрена передразнила мужа. – Вторая неделя уж пошла, а он все с подстилки не встает. Ест плохо. Ты б зашел хоть раз в сарайку, поинтересовался бы.
Закончив завтракать, Александр отряхнул крошки с бороды, встал из-за стола и уже около двери сказал:
– Ну, пошли, посмотрим твово Тарасика.
В свете пасмурного утра кожа поросенка казалась бледно синюшной с черными точками у корней волос. Он лежал, положив голову на вытянутые передние ноги, и смотрел на хозяев блестящими черными глазами.
– Видишь? Даже не встал. А вот смотри. – Матрена толкнула ногой корыто. – Воду выпил, а картошка вся осталась.
– Ладно. Я после работы к Мишке зайду, он всю жизнь поросят держит.
– Твой Мишка без стакана ничего не скажет.
– Врачу за вызов деньги платить надо. А выпить этот коновал тоже не дурак. Только ему водку подавай, а Мишка и на самогон облизнется.
С работы Александр пришел в сопровождении Мишки. Услышав стук калитки, Матрена вышла из дома, а увидев, что мужики пошли в сарай, она поспешила за ними.
– Что-то он у вас зачаврел совсем. Ишь, щетина-то выросла. Кажись, горбатиться начинает. – Мишка с деловым видом разглядывал поросенка. Чувство собственной значимости расправило его плечи и добавило пару вершков роста. – Матрена, возьми для него кильки соленой. Она дешевая, а у свиней на кильку аппетит зверский. И надо-то чуть-чуть, прям вот, горсточку. Или рассола рыбного стаканчик в пойло.
– И что? Он сразу есть начнет? А то он только булькает, да жижу высасывает.
– Сосунок, значить? – Мишка потер нос. – А вы ему зубы дикие вырезали?
– Какие такие дикие зубы?
– Ну, их сразу видно. Они черные. В десны упираются, ему больно. Вот и не жрет поэтому.
– Что-то я первый раз слышу такое. – Матрена вопросительно посмотрела на мужа.
– Сейчас, мы это дело поправим! – Оживился Мишка, доставая из кармана «бокорезы». – Давай-ка хозяйка тряпку какую-нибудь. Он сейчас орать будет, обосрется от натуги. В тряпку завернем, чтобы не испачкаться, да и держать сподручнее. Ты, Лександра, давай держи, а я ему их сейчас мигом выкушу.
Закончив процедуру, Мишка посмотрел на Матрену и с видом знатока начал рекомендательную речь.
– Спокойный он у вас какой-то. И не орал почти. Можно сказать, и не брыкался. Так ведь? – Мишка кинул вопросительный взгляд на Александра. – Ты, хозяйка, ему сейчас пару дней пойло тепленькое делай, как парное молочко. Потом килечки и крапивки. Молодая крапивка, она страсть как пользительна. Через недельку другую выправится, на ход встанет. А коли чо, зовите, не стесняйтесь. Я завсегда рад.
Немного помявшись, Мишка спросил:
– Может это? Хозяйка. Обмыть бы дело-то. А? Что бы, значит, хорошо все было.
– Да, да. Пошлите. Я там, на столе накрыла уже. – Матрена повернулась к выходу из сарая.
– А может это? Хозяйка. На крыльцо вынесешь? На крыльце, оно сподручнее. И подымить можно, и матюкнуться в разговоре. А?
Посмотрев на мужа и увидев, что он кивнул головой, Матрена ответила:
– Хорошо. Сейчас вынесу.
***
Утро радовало обещанием жаркого дня. Наконец-то лето решило вступить в свои законные права.
Придя с ночной смены, Александр сидел за столом и ждал, когда Матрена подаст завтрак. Все уже было на столе: каша, пироги, чай. Осталось поставить графин с настойкой. Утром, после ночной смены в преддверии длинного выходного Александр неизменно выпивал сто грамм домашней настойки. Он не признавал водку из магазина. Сам перегонял брагу, осаживал марганцовкой сивушные масла, фильтровал и настаивал полученный самогон на орехах, ягодах и травах.
Достав из буфета графин, Матрена внимательно присмотрелась к мужу.
– Ты что-то сегодня загадочный какой-то. Сияешь как праздничный самовар.
– Мне премию дали. Целых триста рублей, почти ползарплаты.
Матрена поставила графин и села за стол напротив Александра, безвольно опустив руки на колени. Муж и жена молча смотрели друг на друга.
– Пошли сейчас в магазин? – Нарушил молчание Александр. – Купим тебе отрез на обновку. Что-нибудь светлое, радостное. А то эта твоя кофточка в сиреневый цветочек уже все глаза измозолила.
– А пошли! – Оживилась Матрена.
С улицы послышались переливы гармони.
– Кто это у нас с самого утра гуляет? – посмотрев в окно, спросил Александр.
– Они еще вечером начали. – Проворчала Матрена. – У Катьки Смурной вчера муж вернулся. По амнистии отпустили. Вот и гуляют.
Закончив завтракать, Александр спросил:
– Ну что, пойдем в магазин-то? Давай собирайся, а я пока на крылечке посижу, покурю.
Стоя посреди двора, Александр подставил лицо солнечным лучам, наслаждаясь ласковым дуновением теплого летнего ветерка. Где-то на заборе сидела сорока и пыталась своим трещанием заглушить летящие вдоль улицы частушки.
Берия, Берия,
Никому не верю я.
Сам товарищ Маленков
Надавал ему пинков.
«Хорошо-то как. – Подумал Александр. – Кажись, Матренушка забывать стала про свои ожоги. В люди выйти согласилась. Тепло делается. Поросенок, вроде, в рост пошел. Глядишь, получится, не зря его Матрена взяла. Сейчас на премию обновок ладушке моей купим. Так, может, и начнем по-человечески жить-то?»
За спиной скрипнула калитка. Обернувшись, Александр увидел, что во двор входят гости. Первым шел мужчина в белом хлопчатобумажном костюме и светло-серых парусиновых туфлях. Воротник его рубашки, выправленный поверх пиджака, сверкал неприличной белизной. Посмотрев на соломенную шляпу, Александр вспомнил слова Матрены: «Через такую шляпу хорошо простоквашу откидывать. Творог быстро получится». Вера Дмитриевна – председатель уличного комитета – выглядела сегодня непривычно по-праздничному. Кремовые туфли на массивном каблуке, темно-синий пиджак поверх платья. На лацкане пиджака красовалась большая брошь с рубиновыми глазками. Наряд этот, в память о муже, Вера надевала только по особым случаям. Посылку из Германии и похоронку на мужа она получила в один день. Прижимая к груди двумя руками красную папку, Вера Дмитриевна смотрела на кучу дров около бани. Она переводила взгляд с чурбаков на поленья, с них на топор, торчащий в плахе и опять на чурбаки. Третьим зашел мужичок невысокого роста и скромно встал в сторонке. Серая косоворотка, подпоясанная ремнем, черные брюки, заправленные в яловые сапоги, серая суконная кепка.
– Здравствуйте, Александр Иванович! Можно зайти-то?
– Зашли уж. Чего уж там. Что-то вы рано в этом году.
Пытаясь вспомнить имя инспектора Александр подумал: «Третий год этот фраер ходит, а как его звать не могу запомнить. Что б им всем пусто было!»
– Партия и правительство придают важное значение планированию и учету выполнения поставленных задач. Наше финансовое управление, включившись во всенародное социалистическое соревнование, своей самоотверженной работой способствует дальнейшему развитию народного хозяйства нашей любимой Родины.
Сдвинув шляпу на затылок, инспектор с хозяйским видом прошел вглубь двора. Он остановился перед низеньким, чуть выше колена забором из штакетника, отделяющим двор от огорода. Вытащил из кармана пачку «Казбек» и достал одну папиросу. Инспектор не торопился прикуривать, он постукивал гильзой папиросы по крышке пачки и с отеческим укором смотрел на Александра.
– Что ж вы, Александр Иванович? Партия и правительство, заботясь о дальнейшем улучшении жизни советского человека, выделили вам в зоне отчуждения железной дороги участок под огород, освободив его и от налога и от обязательных поставок сельхозпродукции государству, а ваш приусадебный участок пустует. Грядка табака и два куста вишни.