– Я долго об этом думал, – ответил Тарен. – Всю зиму я старался решить, что должен делать, и никак не мог найти ответа. Но одно мне ясно, и я свой выбор сделал. Я не стану искать Зеркало.
– Что ты говоришь? – вскричал Ффлеуддур. – Я не ослышался? Прекратишь поиски? Именно теперь? После всего, что ты претерпел? Тарен, мальчик мой, ты поправил здоровье, но не мозги!
Тарен мотнул головой:
– Я не стану искать. Мой поиск принес горе всем вам. А меня он привел не к чести, а к позору. Да, мне стыдно за того Тарена, который стоит перед вами. Я хотел быть благородного рода, так страстно желал этого, что поверил, будто это правда. Высокое происхождение – вот что казалось мне главным в жизни. Я восхищался Аэдданом, научился уважать Краддока, и все же считал их всего лишь простолюдинами. Не зная человека, я заранее судил о нем по его роду. Теперь я понимаю, что это люди настоящие. Благородные? Да, они куда благороднее меня.
Тарен оглядел своих спутников. Они молчали, опустив головы.
– Я не горжусь собой, – тихо продолжал Тарен, – и никогда, может быть, не смогу гордиться. А если смогу, это будет гордость не тем, кем я был или кто я есть, но тем, кем я могу стать. Не по рождению, а сам по себе.
– Тогда, – сказал бард, – лучше всего будет собрать вещички и возвращаться в Каер Даллбен.
Тарен отвел взгляд:
– Я не смогу смотреть в глаза Даллбену и Коллу. Когда-нибудь. Но только не теперь. Я должен пойти своей дорогой, зарабатывая себе на хлеб. Малиновка сама должна добывать себе червяков. – Он неожиданно замолчал и добавил, глядя на барда: – Ордду. Это ее слова. Они коснулись только моих ушей. Теперь они проникли мне в сердце.
– Черви – неаппетитная еда, мягко выражаясь, – поморщился Ффлеуддур. – Но это правда, у каждого должно быть свое дело, свое умение. Взять меня, например. Я хоть и король, но лучшего барда ты не найдешь…
Струна на арфе лопнула, остальные напряглись, дрожали и, казалось, вот-вот порвутся.
– Ладно, ладно, забудем, – торопливо сказал Ффлеуддур. – Если ты не хочешь возвращаться домой, советую отправиться в Свободные коммоты. Там любой мастер охотно примет ученика.
Тарен подумал несколько мгновений, потом кивнул:
– Так я и сделаю. Теперь я не стану презирать ничье гостеприимство, будь то самый низкий по званию человек.
Бард расстроенно заморгал:
– Я… я… боюсь, что не смогу пойти с тобой, старина. Меня ждет мое королевство. Конечно, мне больше по душе бродить по свету свободным бардом, чем сиднем сидеть на троне. Но я уже отсутствую слишком долго.
– Значит, наши пути опять разойдутся, – печально сказал Тарен. – Придет ли время, когда мы наконец забудем слова прощания?
– Но Гурги не говорит слов прощания доброму хозяину! – воскликнул Гурги. – Нет, нет, скромный Гурги всегда и топом, и скоком будет поспешать за ним!
Тарен понурился:
– Твоя верность неоценима, друг мой. Хотел бы я быть ее достоин.
– Нет, нет! – запротестовал Гурги. – Никаких спасибок и улыбок не надо! Гурги дает то, что хочет отдать его сердце! Он останется и ничего больше не просит. Когда-то ты утешил одинокого, не имевшего друзей Гурги. Теперь позволь мне утешить доброго хозяина!
Тарен почувствовал горячую ладонь Гурги на своем плече.
– Даллбен говорил правду, – промолвил Тарен. – Верность – что может быть дороже? Твоя преданность дороже для меня всей мудрости Придайна.
На следующее утро Тарен и Ффлеуддур снова простились. Несмотря на уверения барда, что Ффлам никогда не заблудится, Тарен настоял, чтобы Карр его проводила. А потом, когда бард будет уже на верном пути, пусть возвращается в Каер Даллбен. Или, если захочет, может полетать на свободе, где ей вздумается.
– Я отпускаю тебя, – сказал Тарен, – потому что сам не знаю, сколько еще продлятся мои скитания и куда они меня приведут.
– А куда мы поедем? – спросил Гурги. – Верный Гурги без опаски и печалки последует за тобой, о да! Но куда направится добрый хозяин?
Тарен стоял, не отвечая. Он смотрел на молчаливую хижину, на холмик над могилой Краддока, и долина, в которой он провел долгие месяцы трудной жизни, вдруг показалась ему пустой и мертвой.
– Было время, – сказал Тарен, словно бы обращаясь к самому себе, – когда я считал, что собственными руками строю здесь свою тюрьму. Теперь я гадаю, будет ли когда-нибудь мой труд таким же благословенным?
Он повернулся к ожидавшему его Гурги.
– Куда направимся? – Тарен опустился на колени, набрал полную пригоршню сухой травы и подбросил ее в воздух.
Весенний ветерок понес легкие травинки на восток, в сторону Свободных коммотов.
– Туда, – сказал Тарен. – Туда, куда дует ветер.
Ни Тарен, ни тем более Гурги не хотели бросать овец на произвол судьбы. Поэтому они ушли из долины в сопровождении небольшой блеющей отары. Тарен собирался оставить овец на ближайшем же крестьянском дворе, но прошло уже несколько дней пути, а он не видел никакого жилья. Путники поначалу двинулись на юго-восток, но вскоре Тарен отпустил поводья Мелинласа, и, хотя конь все время забирал больше к востоку, чем к югу, он мало беспокоился, пока они не оказались у берегов широкой быстрой реки.
Здесь простиралось прекрасное зеленое пастбище. Впереди Тарен заметил пустой загон для овец. Воротца были распахнуты настежь, будто обитателей загона ждали с минуты на минуту. Хижина с низкой крышей и длинные навесы были ухоженными и чистыми. Ясно, что хозяева здесь не ленятся. Пара длинношерстных коз щипала траву во дворе. Тарена удивило обилие корзин. Большие, маленькие, средние, они лежали повсюду, разбросанные как будто в беспорядке. На нескольких деревьях, росших по берегу реки, были устроены легкие деревянные платформы. А на самой реке Тарен увидел запруду из аккуратно переплетенных ветвей. На деревянных кольях держались сети и удочки.
Изумленный этим крестьянским хозяйством, Тарен подъехал ближе и спешился. Тотчас из-под навеса показался высокий человек и легким шагом направился к путникам. Тарен успел заметить и жену крестьянина, которая украдкой выглядывала из окна хижины. И сразу невесть откуда вывалило полдюжины детей мал мала меньше. Они запрыгали и забегали среди овец, радостно смеясь и выкрикивая:
– Они здесь! Они здесь!
При виде Гурги дети тут же забыли про овец и окружили его, хлопая в ладоши, так что растерянный Гурги засмеялся и захлопал в ладоши вместе с ними.
Человек, стоявший перед Тареном, был сухой и тощий, как палка, прямые волосы падали ему на лоб, яркие голубые глаза смотрели зорко, как птичьи. Узкие плечи и длинные голенастые ноги дополняли сходство с птицей, с журавлем или аистом. Куртка была слишком длинна, рукава коротки, да и вся одежда казалась сшитой из лоскутов разной формы, размера и цвета.
– Я Ллонио, сын Ллонвена, – дружески улыбнулся человек. – Приветствую тебя, кто бы ты ни был, странник.
Тарен вежливо поклонился.
– Меня… меня зовут Тарен.
– И все? Что-то коротковато для имени. – Ллонио добродушно рассмеялся. – Должен ли я звать тебя Тарен, сын Никого? Тарен из Ниоткуда? Раз ты живешь и дышишь, то, очевидно, сын матери и отца. И безусловно, ты приехал сюда откуда-нибудь.
– Зови меня просто странником, – ответил Тарен.
– Тарен Странник? Пусть будет так, если тебе это нравится. – Ллонио оглядел его с любопытством, но больше ничего не спросил.
Услышав, что Тарен ищет место, где бы оставить овец, Ллонио оживился.
– Пусть остаются, – воскликнул он. – А ты прими мою благодарность. Нет пастбища, где трава была бы свежее и слаще, и нет овчарни безопаснее, чем моя. Мы позаботились об этом и с первой оттепели работали не покладая рук.
– Но, боюсь, они потеснят твое собственное стадо, – сказал Тарен, хотя ему нравилось и пастбище Ллонио, и прочно выстроенный загон, и он рад был бы оставить овец в его хозяйстве.
– Мое стадо? – со смехом переспросил Ллонио. – У меня его и не было никогда. Хотя мы надеялись и ждали и дети почти ни о чем другом не говорили. Счастливым ветром занесло тебя к нам. Гоэвин, моей жене, нужна шерсть, чтобы ткать одежду для наших детей. Теперь у нас ее будет вдоволь.
– Погоди, погоди, – перебил его Тарен, окончательно сбитый с толку, – выходит, ты расчистил пастбище и построил загоны, не имея ни одной овцы? Я не понимаю. Это же была почти наверняка бесполезная работа…
– Ты так думаешь? – хитро подмигнул ему Ллонио. – Если бы я этого не сделал, разве ты предложил бы мне в подарок сразу целую отару овец? И где бы я их держал?
– Но ведь ты не мог знать заранее! – воскликнул в недоумении Тарен.
– Ах, ах, – рассмеялся Ллонио, – это почему же я не знал? Я был просто уверен, что когда-нибудь и у меня появится знатная отара овец. Вот так-то! А теперь уважь нас, остановись у меня в доме на некоторое время. Наша пища не сравнится с нашей благодарностью, но мы угостим вас от души всем, что имеем.
Прежде чем Тарен успел ответить, Ллонио склонился к девочке, круглыми глазами смотревшей на Гурги.
– Сбегай, Гвенллиант, погляди, пожелала ли сегодня коричневая курица снести яйцо? – Он обернулся к Тарену. – Коричневая у нас с норовом. Но когда ей хочется, она может снести отличное яйцо.
Затем он отправил остальных детей с самыми разными поручениями, а Тарен и Гурги не уставали изумляться, глядя на эту веселую суету и толкотню в самом странном доме, какой им попадался на пути.
Ллонио пригласил их в хижину, где гостей тепло встретила Гоэвин и тут же предложила им сесть поближе к очагу. Вскоре вернулась Гвенллиант, неся яйцо на вытянутых руках.
– Вот и оно! – Ллонио забрал у девочки яйцо и высоко поднял, разглядывая его, будто ничего подобного в жизни не видел. – И какое! Лучшее из всех, что когда-либо сносила нам коричневая курица! Смотрите, до чего крупное! Ровное, как стеклышко, и ни одной трещинки. Мы отлично им попируем, друзья!
Поначалу Тарен не заметил ничего особенного в яйце, которым так восхищался Ллонио, но, заразившись его восторгом, к собственному удивлению, тоже уставился на яйцо, словно на диковинную редкость. В руках Ллонио оно как будто светилось и было такое гладкое и круглое, что даже Гурги не отрывал от него глаз. Тарен почти расстроился, когда Гоэвин разбила яйцо в большую глиняную миску. Впрочем, если Ллонио собирается накормить им всю свою многочисленную семью да еще двоих гостей, размышлял Тарен, скудный же будет обед!