– Что ж, Странник, – согласилась ткачиха, – никто не заставлял тебя, приставив меч к горлу. Выбор узора был твой собственный.
– Да, конечно, – согласился Тарен, – но теперь, приглядевшись, я хотел бы выбрать другой.
– Ага, ага, – проговорила Двивах с обычным своим сухим смешком, – тогда ты должен выбрать одно из двух. Или заканчивай плащ, которым ты будешь недоволен, или распусти сделанную ткань и начни заново. Потому что станок ткет лишь тот узор, какой ему задан.
Долго Тарен глядел на творение своих рук, потом глубоко вздохнул и тихо сказал:
– Хорошо. Я начну новый.
Следующие несколько дней он уныло вытаскивал из станка нити и заправлял новые. Зато после того, как Тарен проделал все это и начал ткать заново, он увидел, что материя растет намного быстрее. Руки его постепенно овладевали мастерством, и сердце радовалось работе. Когда плащ был соткан, Тарен с гордостью поднял и расправил его на руках.
– Этот гораздо лучше прежнего! – воскликнул он. – Но едва ли теперь я смогу надеть плащ и не вспомнить о тысячах нитей, из которых его соткали!
Гурги издал победный вопль, а Двивах одобрительно покивала головой.
– Хорошо соткано, – сказала она. Взгляд ее смягчился, она смотрела на Тарена с любовью и как будто тихо улыбалась про себя. – В твоих пальцах появилось мастерство, Странник, – промолвила она с непривычной мягкостью. – Ты можешь стать одним из лучших ткачей в Придайне. Если я била тебя по пальцам чаще, тем тебе хотелось, то лишь потому, что верила – тебя можно научить. Живи, если хочешь, в моем доме, работай на моем станке, и я передам тебе все, что знаю сама.
Тарен долго не отвечал, и ткачиха, улыбнувшись, заговорила снова:
– Я знаю, что у тебя на сердце, Странник. Путь юноши беспокоен, да и путь девушки тоже… Я стара, но все же кое-что помню. По твоему лицу вижу, что ты не хочешь оставаться в Коммот Гвенит.
Тарен согласно кивнул:
– Я хотел стать кузнецом, надеялся стать ткачом. Но ты верно угадала: это не мой путь.
– Тогда распрощаемся, – ответила ткачиха. – Но помни, – добавила она с обычным ехидством, – жизнь – это ткацкий станок, и сотканный тобой узор нелегко распустить.
И снова Тарен и Гурги двинулись на север. Вскоре Коммот Гвенит остался далеко позади. Хотя на плечах Тарена был новый плащ, а в ножнах на боку висел новый клинок, его радость вскоре сменилась неясным беспокойством. Прощальные слова ткачихи Двивах вертелись у него в голове, и ему вспомнился другой ткацкий станок, в хижине на Болотах Морвы.
– Ордду, Ордду, – твердил он. – Неужто на ее станке были не просто нити? Малиновка и впрямь сама добывала себе червей. Но выбрал ли я собственный узор, или я не более чем нить на ее станке? Если так, боюсь, от нее мало прока. В любом случае, – грустно улыбнулся он, – она длинная и здорово запутана.
Впрочем, мрачные мысли улетучились, когда они выехали на вершину холма и впереди открылся самый красивый коммот, какой Тарену доводилось видеть. Высокие ели и стройные лиственницы окружали широкий простор хорошо ухоженных зеленеющих полей. Аккуратные тростниковые крыши белых хижин сияли в лучах солнца. Даже воздух казался особым – холодным и напоенным терпким запахом хвои. Сердце у Тарена забилось сильнее, и странное возбуждение охватило его.
Гурги подъехал ближе.
– Добрый хозяин, может, остановимся здесь?
– Да, пожалуй, – задумчиво проговорил Тарен, блуждая взглядом по зеленеющим полям. – Да, мы отдохнем здесь.
Он направил Мелинласа вниз по склону. Гурги на своем пони нетерпеливо трусил следом. Они пересекли мелкий ручей, и Тарен увидел крепкого старика, копавшего землю у самой кромки воды. Рядом с ним стояли два деревянных ведра на коромысле, и он аккуратно ссыпал туда полные лопаты светло-коричневой земли. Его седые волосы и борода были коротко подстрижены, руки, несмотря на возраст, казались такими же могучими, как у Хевидда Кузнеца.
– Приветствую тебя, мастер Землекоп! – поздоровался Тарен. – Что это за селение?
Старик обернулся, утер изборожденный морщинами лоб и поглядел на Тарена спокойными и внимательными голубыми глазами.
– Вода, в которой стоит твоя лошадь и мутит ее копытами, это Папоротниковый ручей. А селение зовется Коммот Мерин.
Глава девятнадцатаяГончарный круг
– Я сказал тебе, где ты находишься, – добродушно продолжал человек, когда Тарен спешился на берегу ручья. – Теперь скажи мне, кто ты? Что привело тебя в наши места, которых ты и названия не знаешь? Может, ты сбился с пути? Искал другое селение и набрел на Коммот Мерин случайно?
– Меня зовут Тарен Странник. Что же касается моего пути, – горько усмехнулся Тарен, – то не могу сказать, что сбился с него, ибо не знаю, куда он ведет.
– Тогда Коммот Мерин – остановка в пути не хуже любой другой, – сказал человек. – Пойдем со мной, если не побрезгуешь моим гостеприимством.
Он кинул последнюю лопату глины в деревянное ведро, Тарен поспешно предложил свою помощь и подставил плечо под коромысло. Однако ведра оказались намного тяжелее, чем рассчитывал Тарен. Лоб его вскоре покрылся испариной, он шатался под непосильным грузом, который с каждым шагом, казалось, становился вдвое тяжелее. И хижина, на которую указал человек, словно бы удалялась от них.
– Если ты собираешься чинить потрескавшуюся печную трубу, – пыхтел Тарен, – то далековато же отправился за глиной!
– Ты не так приладил коромысло на плечах. Хитрость небольшая, но уметь надо, – широко улыбнулся старик, глядя на мучения Тарена.
Он легко перекинул через плечо коромысло, которое с радостью уступил ему Тарен, и так резво зашагал вперед, что вскоре обогнал своих спутников, несмотря на тяжелую ношу. Придя в длинный сарай, он вывалил глину в огромную деревянную кадку, затем кивком пригласил путников войти в дом.
Внутри Тарен увидел ряды полок, на которых стояла глиняная посуда всевозможной формы и размеров – сосуды из обожженной глины, изящные кувшины, пузатые горшки, миски и тарелки. Среди них попадались вещи, сделанные с таким мастерством, что у Тарена перехватило дыхание. Только однажды, в сокровищнице лорда Гаста, он видел работу, подобную этой. Изумленный, он повернулся к старику, который тем временем ставил на дубовый стол миски и чашки.
– Понимаю теперь, какую глупость я сморозил, спрашивая, не собираешься ли ты чинить печную трубу, – сказал Тарен, смиренно кланяясь. – Если это твоя работа, то я видел ее раньше и знаю тебя. Ты Аннло Горшечник.
Гончар небрежно кивнул:
– Да, это моя работа. Если ты видел ее раньше, то на самом деле знаешь меня. Потому что я давно занимаюсь этим ремеслом, Странник, и не знаю толком, где кончается глина и начинается Аннло… Впрочем, мы уже одно и то же.
Тарен пригляделся к сосудам, собранным в доме. Он разглядывал только что законченную чашу для вина, сделанную с еще большим мастерством, чем та, в сокровищнице лорда Гаста. Рассматривал длинный, заляпанный глиной стол, на котором выстроились кувшинчики с краской, пигментами и глазурью. Теперь Тарен с удивлением обнаружил: то, что поначалу он принял за обычную посуду, было так же красиво, как и дорогая чаша для вина. Все-все здесь вышло из-под руки мастера. Он повернулся к Аннло.
– Мне сказали, что одна вещь, сделанная тобой, ценнее всего, что хранится в сокровищнице любого лорда, и я поверил. Но здесь, – Тарен с изумлением покачал головой, – здесь и есть сама сокровищница.
– Да, да! – вскричал Гурги. – О, великий гончар богат! Он умеет черпать из бочки не глину, а золотые кружочки!
– Богатство и золото? – улыбнулся Аннло. – Нет, есть пища на столе, и мне этого довольно. Почти все эти горшки, чашки и тарелки я посылаю в маленькие коммоты, где нет своего гончара. Я даю людям то, что им нужно, они присылают мне то, в чем нуждаюсь я. А сокровища мне не надобны. Моя радость в моем ремесле, а не в золоте. Разве все богатства Придайна помогут моим пальцам слепить горшок лучше, чем они уже умеют?
– Некоторые уверяют, что твоя работа творится с помощью волшебства, – промолвил Тарен, с любопытством глядя на гончарный круг.
При этих словах Аннло запрокинул голову и расхохотался.
– Хотелось бы мне, чтобы было так, потому что помогло бы сберечь немало сил и труда. Нет, нет, Странник, мой гончарный круг, увы, такой же, как любой другой. Да, верно, Гофаннон Хромой, самый искусный из мастеров Придайна, изобрел некие волшебные приспособления. Он дал их тем, кого считал достойными, но все эти орудия оказались в руках Арауна, владыки Земли Смерти.
Гончар помрачнел.
– Гофаннон не только создал инструменты, – продолжал Аннло. – Он открыл и высочайшие секреты мастерства для всех ремесел. Их тоже украл Араун и спрятал в Аннуине, где они никому не приносят пользы. Всю свою жизнь я потратил на то, чтобы вновь отыскать эти секреты, понять, в чем они состояли. Многое я узнал на опыте, постепенно, как малый ребенок учится ходить. Но шаги мои нетверды. До самых глубоких знаний мне, боюсь, не добраться.
Аннло помолчал и продолжил:
– Будь у меня эти знания, я бы не мечтал о волшебных орудиях. Кроме них, – он показал облепленные глиной руки, – мне ничего не нужно.
– Ты знаешь, что ищешь, – вздохнул Тарен. – Я же, увы, ищу не знаю что и где искать.
Он поведал Аннло о Хевидде Кузнеце и Двивах Ткачихе, о выкованном клинке и сотканном плаще.
– Я был горд своей работой, – продолжал Тарен, – и все же ни наковальня, ни ткацкий станок не привязали меня к себе.
– А что ты скажешь о гончарном круге? – спросил Аннло.
Тарен сознался, что ничего не знает о гончарном ремесле, и попросил показать, как лепят глину. Старик с готовностью согласился.
Аннло опоясался грубым передником, сел перед кругом, раскрутил его и бросил на круг комок глины. Смиренно склонившись над работой, гончар коснулся глины нежно, будто взял в ладони птенца. Прямо на глазах под руками мастера вырастал высокий узкий сосуд. Тарен уследить не мог за мгновенными превращениями глины на беспрестанно вертящемся круге. Понятны стали слова Аннло о том, что он и глина одно и то же. И в самом деле, руки мастера словно слились с глиной и давали ей жизнь. Гончар был молчалив и сосредоточен. Его морщинистое лицо просветлело и разгладилось, будто ушли, растаяли его годы. Радость переливалась из сердца гончара в душу Тарена, и тот понял, что видит перед собой величайшего мастера, какого ему доводилось видеть.