оявления новых шедевров в киноиндустриях соцлагеря, освобожденных от партийной цензуры. В конкурсе участвуют чешский фильм «Ухо» Карела Кахини и польский «Допрос» Рышарда Бугайского – оба были запрещены до падения коммунистических режимов. Играющая в «Допросе» Кристина Янда награждена за лучшую женскую роль. Всего же в каннских программах 1990 года представлены десять фильмов из Восточной Европы и восемь – из республик доживающего свой век СССР. Это рекорд!
Поздно вечером, почти ночью, я стоял у каннской лестницы и был свидетелем пятнадцатиминутной овации, которую прямо на улице публика устроила Глебу Панфилову и Инне Чуриковой после премьеры эпического фильма «Мать» по роману Максима Горького. А ведь сеанс длился 200 минут и кончился за полночь, но зрители не хотели расходиться. «Мать» явно тяготела к «неоакадемизму», а «неоварваров» представлял Павел Лунгин. Ему, дебютанту, впервые вырвавшемуся за границу, достался приз за режиссуру. А Панфилова наградили «за художественный вклад».
Такое решение приняло жюри, среди членов которого был Алексей Герман. К нему приставили переводчика – молодого француза Жоэля Шапрона, великолепно знавшего русский. Вскоре он занял заметное место в структуре Каннского фестиваля как отборщик-консультант по Восточной Европе и мотор франко-российского сотрудничества в сфере кинематографа. Шапрон как никто много сделал для продвижения французского кино в России и наоборот. Причем не только когда это сотрудничество переживало расцвет, но и в новые трудные времена.
В 1990-м за пределами конкурса, в «Двухнедельнике режиссеров», показали фильм «Лебединое озеро. Зона» Юрия Ильенко по сценарию Сергея Параджанова – на основе его драматического опыта столкновения с тоталитарной системой. Этой картине присудило свой приз жюри ФИПРЕССИ. За год до распада СССР российская и украинская кинематографии еще считались частью единой советской. В то время никто не мог представить, как разойдутся пути России и Украины через два-три десятилетия.
В этом же 1990-м в Канны приехал еще один советский режиссер – тогда никому не известный Виталий Каневский с фильмом «Замри – умри – воскресни!». Отсидевший в свое время тюремный срок, Каневский выглядел в кепочке немного приблатненным, к тому же не владел иностранными языками. Он оказался в Каннах до начала фестиваля и поселился в порту, подрался, а потом подружился с матросами. В конце концов попал на советский корабль, отправленный в Канны из Одессы одной частной кинофирмой (такие в период перестройки рождались как грибы), там Каневского нашли представители фестиваля, и он стал героем дня. Понравился и его фильм, и он сам – своей колоритностью. В Каннах даже закрыли глаза на то, что фильм не первый, а второй в биографии режиссера, и наградили его «Золотой камерой» за лучший дебют. Журнал Cahiers du Cinе́ma включил Каневского в почетный список двадцати режиссеров XXI века. После этого он навсегда остался во Франции, но, увы, надежд века не оправдал. Зато игравшая в нем главную роль Динара Друкарова стала успешной французской актрисой, потом дебютировала и в режиссуре.
Другая русская авантюра: продюсер-пиарщик по имени Измаил Таги-заде вывез в Канны киноделегацию из России в составе шестисот человек, исключительно для рекламы своего фильма об Иване Грозном. Либо шальные деньги решают всё, либо произошло чудо: каннская мэрия разрешила в дни фестиваля провести русское конное шествие по Круазетт (после него набережная была сильно загажена) с актером в костюме Грозного и в сопровождении многих известных режиссеров, телеведущих и прочих знаменитостей местного российского масштаба. То было жалкое и довольно тягостное зрелище – прообраз сегодняшних пророссийских манифестаций в европейских городах.
Это было время, в котором смешались советская бедность и новорусское купеческое богатство. Будущие телемагнаты (скажу прямо, Константин Эрнст) могли тогда, приехав в Канны, жить в съемной комнате на восемь человек с двухэтажными кроватями. Но уже в 1995 году премьеру фильма Ивана Дыховичного «Музыка для декабря» в течение всего фестиваля праздновали на специально снятой яхте с невероятным «расейским» разгулом.
Масштаб амбиций и празднований сильно превышал уровень творческих достижений. Несколько режиссерских имен – из старых Михалков, из новых Сокуров и позднее Звягинцев – так или иначе еще вписываются в художественную стратегию Каннского фестиваля рубежа веков. В 1992-м в конкурс отбирают фильм молодого режиссера Александра Хвана «Дюба-дюба». Но чем дальше, тем более очевидно: интерес к российскому кино во всем мире заметно падает. Россия не породила нового художественного взрыва, как было во времена Эйзенштейна и Тарковского. Остается уповать на новую революцию или перестройку.
Между тем бум американского независимого кино продолжается. В 1991 году загорается звезда братьев Джоэла и Итана Коэнов, которые получают сразу три приза за фильм «Бартон Финк» – комедийный триллер о судьбе писателя. Для этого президенту жюри Роману Поланскому пришлось потеснить с призового пьедестала и культового поляка Кшиштофа Кесьлёвского, и амбициозного датчанина Ларса фон Триера. Его «европейский триллер» с многозначительным названием «Европа» должен был сыграть роль тяжелой артиллерии старого континента, но фон Триллер, как окрестили режиссера шутники-журналисты, вынужден был довольствоваться двумя второстепенными призами. На сцене он едва сдерживал бешенство, а потом в баре проклинал жюри, которое предпочло фильм несравненно худший. Услышав это, братья Коэны сказали почти синхронно: «Возможно, он прав, мы никакой „Европы“ не видели, ну и что из этого? Мы победили, он нет, какая разница?» Но Триер преодолеет обиду и через девять лет станет триумфатором фестиваля.
В том же самом 1991-м шлейфом «русского сезона» стал показ фильма «Анна Карамазофф» с Жанной Моро, которая полгода провела на съемках в Москве у Рустама Хамдамова – режиссера, легендарного еще со времен ВГИКа. Он стоял у истоков замысла «Рабы любви», впоследствии реализованного Никитой Михалковым, он открыл актрису Елену Соловей и одним из первых в мировом кино прочувствовал ретроэстетику Серебряного века. Французский продюсер-ветеран Серж Зильберман поверил в Хамдамова, и еще не законченный фильм (финальный монтаж делался в последний момент в Париже) включили в конкурс Каннского фестиваля.
Ожидания были высокие, зал переполнен, негде яблоку упасть. Моро играла русскую эмигрантку, спустя вечность вернувшуюся в Россию, с красивой прической и макияжем, маскирующими возраст актрисы. Фантасмагория образов роскошно визуализирована оператором Юрием Клименко, однако их почти невозможно понять и осмыслить – настолько безумно и экзотично они поданы и смонтированы на экране. Что это – результат спешки или режиссерской беспомощности? Хамдамов – выдающийся художник, это очевидно, но почему фильм вызывает такое раздражение? Через двадцать минут после начала сеанса публика начинает покидать зал, через час зал становится полупустым, до конца досиживают только самые терпеливые и любопытные.
Такого провала Канны еще не знали. Но это было только начало. В руках у Сержа Зильбермана оказывается негатив картины, по глупости отданный «Мосфильмом». Расстроенный неудачей, продюсер прячет пленку в сейф, где она лежит вплоть до его смерти. Фильм остается легендой, которую невозможно сверить с реальностью – по крайней мере до тех пор, пока негатив не выкупят у наследников Зильбермана. Может, каннская публика была неправа и пропустила бессмертный шедевр?
Просмотр «Анны Карамазофф» запомнился еще вот почему. Моя коллега, корреспондент «Известий» Нинель Исмаилова, настроенная на встречу с большим искусством, была так поглощена происходящим на экране, что не обратила внимания на соседа, который через тридцать минут после начала сеанса встал и вышел из зала. Он был далеко не одинок. Однако именно он вытащил из сумки соседки, небрежно брошенной на пол, бумажник с наличными и документами. Тогда еще такие случаи были в диковинку, и фестиваль даже вернул пострадавшей деньги.
Спустя несколько лет трудно было найти каннского гостя, кто хоть раз не стал бы жертвой воров. Некоторые мошенники даже ухитряются носить на груди фестивальную аккредитацию: Нинель Исмаилова утверждала, что узнала воришку в одном из журналистов и пыталась его задержать, но тот ловко ускользнул.
По идее, лидером фестивальных краж должна была бы стать Венеция и вообще Италия – страна, где воры так искусны, что, согласно анекдоту, снимают колготки, оставляя на ногах туфли: ведь воровство не только способ наживы, но и бескорыстный спорт. Однако факт: больше и наглее всего воруют в Каннах, вот поистине воровской городок. Пользуясь большим съездом кинематографистов и киноманов, здесь организуют параллельный фестиваль воров. Он проходит очень успешно, ибо условия идеальные: гости и особенно журналисты так измучены работой, просмотрами и ночной жизнью, что теряют остатки бдительности. И даже в пресс-центре нельзя ни на минуту положить свою сумку без риска, что ее под твоим носом не уведут.
Когда тебе рассказывают, как то одного, то другого из твоих знакомых ограбили, ты веришь, конечно, но только не в то, что это может произойти с тобой. Но в одну прекрасную дождливую ночь я спал как убитый, придя в отель часа в три, а в шесть утра меня разбудил портье с сообщением, что в мой номер проник вор. Видимо, он был невелик ростом, через то же окошко вылез и вытащил сумку, распотрошил ее под дождем, забрал деньги и кредитные карточки, остальное бросил. К счастью, – о, гуманист! – оставил и фестивальную аккредитацию. А вдруг бы он оказался киноманом…
В ту же дождливую ночь, когда добрые люди спят сном праведника, в соседних отелях обчистили еще несколько коллег. У кого-то забрали видеокамеру, у кого-то – компьютер. Ну ладно, это происходило не в самых центровых местах. А вот как злоумышленники ухитрились вынести все сейфы из гостиницы Splendid, расположенной прямо напротив фестивального дворца и всю ночь освещенной по всему фасаду, так и осталось одной из загадок Каннского фестиваля.