Вот как-то ночью на частном самолете сюда прилетел Жерар Депардье; рестораны уже были закрыты, и «неистовый донор французского кино» (характеристика критика Зары Абдуллаевой) поужинал – или, скорее, позавтракал – остатками еды прямо из кухонных котлов в гостиничной столовой. Утром вышел на площадь к толпе поклонников со словами: «Приветствую зрителей и жителей города Лочи!» Ну а вечером поскользнулся в ванной и разбил лицо.
Другой пожилой enfant terrible, Хельмут Бергер, заселившись в сочинский отель «Жемчужина», предлагал всем подряд марихуану, но главным его преступлением оказалось совсем не это. Жюри, в которое входил актер, решило не присуждать приз по международному конкурсу, и это было воспринято Марком Рудинштейном как плевок в лицо фестиваля. Пылкий хозяин «Кинотавра» устроил разнос возглавлявшей жюри австралийской продюсерше, ворвавшись в ее номер, где она в тот момент принимала душ, бросил увесистым мобильным телефоном в директора фестиваля Валентину Михалёву, та едва увернулась. А потом не придумал ничего лучшего, как посадить минивэн с членами жюри в кювет, имитировав маленькую аварию. Так он надеялся избежать объявления итогов фестиваля, чтобы о «позорном решении» не узнала пресса.
Параллельно Рудинштейн делал другой фестиваль; он проходил в Москве и назывался «Лики любви». В качестве почетного гостя приехал Жан-Луи Трентиньян. Я вел пресс-конференцию актера, и мы даже успели обсудить его несостоявшееся сотрудничество с Тарковским: ведь именно Трентиньяна предполагалось сначала позвать на роль Доменико в «Ностальгии». После пресс-конференции поехали обедать в ресторан Дома кино. Как назло, на входе стояла новая вахтерша, она не знала меня в лицо и стала требовать пропуск. Шепчу ей: побойтесь бога, со мной француз, знаменитый артист, играл в «Мужчине и женщине». Но охранница преградила путь грудью: «Этот? Так я и поверила, ничуть не похож». Действительно не похож, все-таки тридцать лет прошло.
Когда мы все же прорвались в ресторан, оказалось, для нас готов стол в углу, у эстрадной сцены, давно уже бездействующей. За столом – Олег Янковский и другой почетный гость фестиваля, итальянский режиссер Витторио Тавиани, которому должны были вручить приз за вклад в кинематограф. Весь остальной зал – пустой, длинные столы накрыты для банкета, очевидно, позднего вечернего. А у нас ранний ужин, стрелки показывают пять часов. Сидим тихой компанией, говорим про кино. Тавиани грустит: он обещал приехать с братом Паоло, а Рудинштейн посулил заплатить им денежный эквивалент приза в размере 20 000 долларов. Но Паоло заболел – и, хотя все их фильмы сняты совместно, гонорар сразу упал вдвое.
И вдруг пустой зал мгновенно наполняется толпой народу, и какого! Карикатурные мужички в пиджаках, едва скрывающих брюхо, дамы с халами. А на эстраду выходит одесского типа девушка, ведущая корпоративной вечеринки, и говорит: вот сейчас мы все вздрогнем, примем на грудь и поздравим нашего дорогого шефа Иван Иваныча с юбилеем! Что тут началось! Ведущая сообщила, что для Иван Иваныча есть подарок – маленькая, но очень важная для мужчины штучка. Этой штучкой оказался ключ от иномарки, уже ждавшей нового хозяина внизу, у входа в ресторан.
И тут – в зал ворвались цыгане! Они плясали самозабвенно, на полную катушку гремела музыка, звучали пронзительные песни. Трентиньян вместе с Тавиани замерли в немом экстазе: неужели это все ради них? И что за странные люди их окружили? Но это была еще не кульминация. Она наступила, когда в зал продефилировала группа длинноногих стриптизерш. Девицы завладели сценой и начали раздеваться, тряся своими юбками и, кажется, даже страусиными перьями прямо над головой Трентиньяна. Француз сохранял привычную невозмутимость, но его выдавал несколько помутневший взгляд. Напомню, было пять часов, тусклый декабрьский вечер. Такого, как этот постсоветский корпоратив в разгар «лихих девяностых», французский драматический артист с безупречным чувством смешного никогда не видел ни до, ни после – можно за это поручиться.
Россия, конечно, шла «впереди планеты всей», но и другие не слишком отставали. Эпоха постмодерна как никакая другая была богата на экстравагантные, часто анекдотические сюжеты. В Каннах толпа посетителей бара Petit Carlton с пивными бокалами в руках заполонила мостовую. Ехавший в автомобиле мэр города высунулся из окна и выразил недовольство, за что ему плеснули пивом прямо в лицо. В Риге на прием в честь открытия фестиваля «Арсенал» вывели нескольких роскошных ирландских волкодавов; столы были заставлены каким-то печеньем и бутылками с ромом Bacardi. Гости были несколько изумлены таким ассортиментом, но постепенно освоились и начали попивать жгучий ром и прихватывать со стола печенье вместо закуски – пока до самых проницательных не дошло, что это собачьи галеты, которыми предлагалось покормить четвероногих красавцев, заодно пообщавшись с производителями этой породы – спонсорами акции. У организаторов приема был очень скромный бюджет, и они решили не ставить убогое угощение, а материализовать «концепт» и устроить «стильный вечер».
«Арсенал» возник в 1986 году, когда Латвия еще была частью СССР. То был импровизированный смотр молодого, доселе полузапрещенного кино: его представляли Александр Сокуров, Иван Дыховичный, Константин Лопушанский, их грузинские, латышские, узбекские и казахские сверстники. Здесь же рижане впервые увидели фильмы Годара, Бунюэля и американских авангардистов. На фестивале была традиция: приз в 10 000 долларов просто-напросто разыгрывался. На сцену выносили глыбу льда (шутили, ту самую, что свалилась на голову Чарли Чаплина в «Золотой лихорадке»), разрубали ее и вынимали чаплиновскую тросточку, в которой спрятан денежный чек. Затем директор фестиваля Аугуст Сукутс срезал с пиджака пуговицу и опускал в один из бокалов с непрозрачным ликером. Участники лотереи выпивали содержимое бокалов, а пуговица оставалась только у одного – самого счастливого. Однажды именно я оказался таким счастливцем. Правда, был подставной фигурой и участвовал в розыгрыше приза не для себя, а для режиссера Сергея Дворцевого, который не смог добраться до Риги.
На тот же «Арсенал» однажды приехал из Франции Отар Иоселиани; из-за просроченного паспорта ему пришлось провести пару часов на пограничном контроле в аэропорту. На встречу с публикой он явился «в кипящем состоянии», но действия латышских властей критиковать не стал, объяснив их «происками России». В зале сидели поклонницы режиссера – пожилые интеллигентные дамы, преимущественно русскоязычные. Еще со времен своей юности они страстно полюбили фильм «Жил певчий дрозд», о чем тут же сообщили режиссеру. Но Иоселиани приехал с новой картиной, совсем не собирался говорить о старой и все больше раздражался от вопросов и комментариев зала. Когда же зашла речь про Сочи, где проходит фестиваль «Кинотавр», заявил следующее: «Вообще-то Сочи – это деревня моих предков, которую забрали коммунисты. И сделали из нее курорт для пролетариата. Была такая частушка: „Получил путевку в Сочи в жопу е…аный рабочий“». Интеллигентные поклонницы Иоселиани буквально упали под стулья от слов кумира.
Последнее десятилетие ХХ века – одно из самых счастливых. Нет, счастье не было безоблачным и беззаботным. Восточная Европа и бывший СССР трудно входили в мир капитализма, а Россия воспроизвела его в наиболее уродливой олигархической форме. Бедность и нищета стали уделом многих бывших советских людей – и простых, и не очень. Невозможно забыть картину, которую я не раз наблюдал в ресторане Дома кино: Татьяна Самойлова, звезда прославленного фильма «Летят журавли», одиноко сидит за столом и ест комплексный обед. Таких потерявшихся в вихре времени талантов и высоких профессионалов было немало, и тарелка дешевого супа – тот максимум, который они могли себе позволить.
В мире полыхали конфликты – в Ираке и Карабахе, в Абхазии и странах экс-Югославии, страшный геноцид потряс Руанду. Одна за другой вспыхивали чеченские войны, тлел арабо-израильский пожар. Назревал миграционный кризис, поднимал голову исламизм, множились теракты и бытовое насилие. И тем не менее больше не было глобальной холодной войны и противостояния систем, не было железного занавеса, Европа стремилась объединиться «от Лиссабона до Владивостока», а идеологии – так казалось – безвозвратно ушли в прошлое. В 1992 году появился опус Фрэнсиса Фукуямы «Конец истории и последний человек»: он манифестировал торжество либеральной демократии над тоталитарными режимами.
Что в России копились токсины ресентимента и реваншизма, было тогда видно немногим. Одним из редких художников, сумевших прочувствовать это нутряное состояние нации, стал Алексей Балабанов: в острой провокативной форме он отразил его в дилогии «Брат» и «Брат 2». Будь жив Тарковский, он бы нашел форму, способную вместить новое историческое содержание: ведь создатель «Рублёва» и «Зеркала» хоть и был лириком, но жил и ощущал себя в пространстве истории. Вместо него задачу постижения нового времени возложил на себя Александр Сокуров в своей «трилогии тиранов» – фильмах «Молох», «Телец», «Солнце», которую начал делать на рубеже веков. Но вообще-то серьезность считалась тогда не в тренде, и героем эпохи недаром стал Тарантино.
Конец века был временем легкого цинизма и тотального стёба – возникшее недавно словцо означало ироническое переосмысление, пародирование и высмеивание всего и вся. В этом еще не было агрессии и злобы. То была пора постмодернистской невинности, в нее вплелось много нелепого, вульгарного. И наивного тоже. Тем не менее этой эпохе был присущ определенный артистизм. В XXI веке постмодерн не исчез, но изменил свою природу, стал токсичным. Или превратился в самопародию. Это я сполна ощутил, оказавшись – после многолетней паузы – на кинофестивале в Ташкенте. То был наглядый пример автократического постмодерна.
Когда-то Ташкенский фестиваль был заслуженно знаменит и привлекал крупных кинематографистов Азии, Африки, Латинской Америки, эмиссаров европейских фестивалей, которые открывали здесь для себя мало освоенные регионы. После распада СССР фестиваль захирел и практически перестал существовать. Спустя годы Гульнара, дочь узбекского «национального лидера» Ислама Каримова, решила вернуть фестиваль к жизни под новыми знаменами; его назвали кинофорумом «Золотой гепард». Местные кинематографисты, такие как режиссер-ветеран Камара Камалова, очень надеялись, что возрожденный фестиваль даст творческий импульс их работе, выведет из изоляции, поможет восстановить контакты с зарубежными коллегами, не в последнюю очередь с российскими. Но все это мало интересовало организаторов, у них были другие представления о прекрасном.