Известны и такие его слова: «Есть две основные категории кинорежиссеров. Одна состоит из тех, кто стремится подражать миру, в котором живет, другая – из тех, кто стремится создать свой собственный мир. Ко второй категории относятся поэты кино: Брессон, Довженко, Мидзогути, Бергман, Бунюэль, Куросава – самые значительные имена кинематографа. Работы этих режиссеров трудно прокатывать: они отражают их внутренние устремления, а это всегда идет вразрез с общественным вкусом. Это не значит, что режиссеры не хотят быть понятыми своей аудиторией. Скорее, они сами пытаются уловить и понять внутренние переживания зрителей».
Нет, все-таки это совсем не похоже на пренебрежение реакцией публики.
В отличие от Тарковского, я, как и многие россияне, пережил во времена перестройки бурный роман с Соединенными Штатами Америки. Впервые попал туда еще в конце 1980-х. Меня обещал встретить в аэропорту Кеннеди знакомый режиссер русского происхождения, но подвел – не встретил. Его телефон не отвечал; пока я ему звонил из автомата и искал необходимую для этого «квоту» – монету в двадцать пять центов, – попал в лапы к прохиндею-таксисту, который охотился на таких растерявшихся новичков, как я.
Он усадил меня в шикарный лимузин, провез полкилометра и сообщил, что дорога до Манхэттена будут стоить 107 долларов (на самом деле в то время за такую услугу полагалось заплатить тридцать пять – сорок). А у меня было всего сто, о чем я и сообщил (скрыв факт наличия еще пяти купюр по одному доллару). Водитель что-то нажал на пульте, пересчитал и радостно сказал, что можно не волноваться: он довезет за девяносто семь. Немного полегчало: все же у меня оставалось целых восемь долларов, ура. По дороге мы поговорили о Горбачёве и перестройке, а тем временем на горизонте нарисовался величественный Манхэттен. Разводила высадил меня на параллельной улице, за квартал от места назначения, соврав, что туда подъехать нельзя из-за одностороннего движения. Я шел с чемоданом, подавленный величием небоскребов, до офиса компании, которая занималась прокатом российского кино (нет, не тем бандитским, где перекраивали Птушко, а вполне законным).
К счастью, в шесть вечера офис был еще открыт. Взглянув на выданную мне водителем квитанцию с грифом «Общество лимузинов Нью-Йорка», коллеги объяснили мне, что это мошенник и надо заявить в полицию. Но я не стал этого делать, очень скоро убедившись, что попал в город чудес. Здесь все практически ежедневно переворачивалось с ног на голову, а потом наоборот. В конторе дружественной компании меня ссудили крупной (по моим тогдашним понятиям) суммой в двести долларов, и я почувствовал себя богачом. Вскоре стал жертвой воров, но потом опять разбогател: меня позвали на радио «Свобода»* и выплатили гонорар за интервью. И так далее. Нью-Йорк – город тысячи возможностей, судьбоносных встреч и непредсказуемых случайностей. Здесь можно в момент все потерять и так же внезапно приобрести.
В общем, я влюбился в Нью-Йорк. К тому же нашел там интереснейших собеседников: работавших на «Свободе»* Петра Вайля, Александра Гениса* и Сергея Довлатова. С Вайлем и Генисом* мы кутили в китайском ресторане, подливая виски из-под стола в пивные бокалы. С Вайлем дружили вплоть до его смерти. А с Довлатовым ближе познакомились в другой мой приезд. Сергей повез нас с женами (обе – Елены) на Брайтон-Бич – и оказался лучшим гидом для экскурсии, какую только можно представить. Довлатов отлично подготовился: водка, бутерброды, кофе в термосе. По дороге я заметил, что он нервничал: для него каждый раз становилось проблемой заговорить по-английски, даже с полицейским. Мы доехали до места назначения, погуляли, выпили (сам он не пил) и закусили. Ему было интересно общаться с человеком из другой галактики, но и к этой, американской, он тоже не принадлежал. Его явно интриговали все, кто приехал «оттуда», особенно новое поколение, которого он совсем не знал. Он старался понять, что за люди прячутся за абстрактным термином «перестройка», чего можно от них ждать. Вот хоть от человека, еще недавно работавшего в газете «Правда». Незадолго до меня в Нью-Йорке побывал журналист Андрей Мальгин*. Довлатов удивлялся: «Такого предприимчивого парня давно не встречал, тем более русского, ведь он, кажется, даже не еврей».
Поездка оказалась чудесной: мы получили полное представление о легендарном Брайтоне с меткими довлатовскими комментариями, при этом избежали сидения в ресторанах, ограничившись пикником в парке и обходом русских магазинов, законсервировавших советский стиль прилавков при полном их изобилии. Зная, что писатели, как правило, эгоцентрики, я был поражен тем, как ласково и нежно Довлатов принимал нас, расспрашивал про московскую жизнь, про общих знакомых.
Вернувшись в Россию, мы стали свидетелями стремительно растущей славы Довлатова и складывающегося вокруг него культа. Меньше чем через год пришла весть о его смерти; ее трудно было уложить в голове, памятуя крупного, совсем не старого человека с печальными и одновременно насмешливыми глазами. Прошло еще месяца три – и мы получили подарок от Довлатова! Его привезла Юнна Мориц, с которой мы тогда дружили. Она побывала в Нью-Йорке, как-то в их разговоре с Довлатовым всплыло мое имя, и он вспомнил, как я рассказывал о своем шестнадцатилетнем сыне, увлекавшемся походами и лесной жизнью. И вот Довлатов передал для него роскошный складной нож со множеством прибамбасов. Это было удивительно и трогательно – такое внимание к совсем даже не самым близким людям. Подарок дошел до Москвы, когда дарителя уже не было в живых. А ножик забрали у сына менты при облаве в метро.
Юнна Мориц вовсе не случайно заглянула в сюжет этой книги: наряду с Беллой Ахмадулиной она была в юности моим поэтическим кумиром. С обеими мне удалось встретиться и пообщаться, показать им свои стихи и получить напутствие – еще в ту пору, когда я жил во Львове и только наведывался в Москву на вгиковские сессии, деля пристрастия между кинематографом и поэзией. Белла отнеслась к моим творениям довольно холодно, а вот Юнна неожиданно высоко их оценила. «Вы очень талантливый человек, но печататься станете не скоро», – таков был ее вердикт. Он оправдался в своей второй части: только спустя много лет мне удалось выпустить небольшую поэтическую книжку, а регулярно писать стихи я вообще перестал, кино победило.
С Юнной мы еще долго общались, несмотря на противодействие ее мужа. Когда-то, как начинающий поэт, он пришел к ней домой за советом и остался надолго, так что мое «конкурентное» присутствие в их жизни находил излишним. Тем не менее однажды отпустил нас в Таллин: вдвоем с Юнной мы провернули там сложнейшую операцию по покупке дефицитных полок для книжных шкафов. На одном из своих сборников, подаренных мне, она так и написала: «На память о том, как мы ездили в Таллин за досками».
В той поездке было много сблизивших нас приключений, но постепенно дружба сошла на нет – еще задолго до того, как Юнна стала русофилкой и пифией войны; до того, как ее закономерным образом стал покидать поэтический дар. Взамен пришло механическое письмо с нагнетаемым пафосом, а отблеск былого вдохновения проскальзывал все реже – как, между прочим, в стихотворении о Тарковском. Но об этом мне сейчас рассуждать не хочется. Я хочу запомнить Юнну такой, какой она была тридцать, даже больше лет назад. А ее гипнотизирующие рефрены той поры всегда звучат во мне. «Все хорошо. Так будь самим собой! / Все хорошо. И нас не убывает. / Судьба – она останется судьбой. / Все хорошо. И лучше не бывает».
С тех давних пор я побывал в Америке множество раз и по разным поводам. И в Филадельфии, и в Вашингтоне, и в Нью-Орлеане, где даже получил грамоту почетного гражданина города. Нью-Орлеан потряс джазовым весельем и свободными нравами, хотя все вокруг предупреждали о страшном криминалитете (об этом я вспомнил после ужасной трагедии, постигшей Нью-Орлеан через многие годы, когда разрушенный ураганом «Катрина» город захлестнула волна преступности). Добрался и до самой-самой американской глубинки, до «кукурузного пояса». В Кливленде выступал с Элемом Климовым и другими «перестройщиками» на советско-американском культурном симпозиуме. В Айова-сити вместе с Александром Сокуровым представлял его фильмы. Потом вместе с ним поехал в Чикаго. Первым, кого там встретили, оказался Станислав Ростоцкий, представитель старой киношной гвардии. Он заседал в жюри Чикагского фестиваля – лишнее свидетельство того, как лживо и спекулятивно распространенное мнение, будто советских «генералов от кинематографа» активисты Пятого съезда отлучили от профессии, сломали им жизнь и творческую судьбу, лишили зарубежных поездок – чуть ли не загнали в гроб.
И я, и Сокуров были для Ростоцкого «классовыми врагами». Однако, увидев нас, мэтр бросился нам чуть ли не на шею и тут же пригласил к себе в номер, напоил водкой и накормил какими-то закусками, был трогательно нежен. Он уже вторую неделю мучился от просмотров и обсуждений в составе международного жюри; ему было крайне тоскливо от незнания языка, переводчик попался неважный, и общаться по душам было решительно не с кем. А тут – приехали соотечественники, пусть из вражеского лагеря, но всё же!
Через несколько лет нас с Еленой пригласили в Питтсбург на симпозиум по постсоветскому кино. Руководили им наши друзья – профессора-культурологи Нэнси Конди и Владимир Падунов. 1 мая 2000 года вокруг массивного здания Питтсбургского университета они устроили первомайскую демонстрацию с участием каких-то местных троцкистов с плакатами, но все это было не всерьез, эдакий постмодернистский перформанс в духе тех легкомысленных лет. Мы тоже приняли в нем участие, остальное время заседали, читали доклады и ходили в гостеприимный дом Володи и Нэнси.
Из обширных американских территорий меньше всего удалось изучить Западное побережье. Хотя именно там зародилась голливудская киноиндустрия, там расположены крупнейшие студии и вручаются «Оскары». Но ко всему этому я равнодушен, Голливуд – не моя стихия. Позднее я бывал там – и по работе, и просто туристом, вместе с женой. С помощью живущей в Лос-Анджелесе коллеги Лены Бассе осмотрели все культовые голливудские места, но никогда не присутствовали на оскаровских церемониях, да и не стремились. Уже сравнительно недавно оказавшись в «социалистической республике Калифорнии» (так называют ее трамписты), встретились с бывшими львовскими родственниками жены и моими университетскими однокашниками, проехали почти весь штат с севера на юг. В окрестностях Сан-Франциско посетили винодельческое хозяйство Фрэнсиса Копполы, еще раз уб