едились, как созвучны кино и вино. Все это было здорово, познавательно, увлекательно, но… совсем далеко от старушки Европы. А мы в это время уже приросли к ней и чувствовали себя ее неотъемлемой частью.
Судьба забрасывала меня и в другие заповедные уголки американского континента – на север, в Канаду, и на юг, в Аргентину. Поводы были всё те же: международные фестивали – в Монреале, в Торонто, в Буэнос-Айресе. Ну а попав в столь дальние края, ты вольно или невольно, помимо кино, приобщаешься к местным чудесам. Таким как водопад Игуасу. Или кладбище Реколета с его барочными склепами, похожее на миллионерский квартал. Аргентинцы шутят: не важно, как ты жил, важно, когда умрешь, лежать на Реколете. И еще в Буэнос-Айресе поразили книжные магазины: на вид они скорее напоминали театры со сценой, пышными ложами и партером; только тут не смотрели спектакли, а пролистывали книги, взятые с прилавков, иногда совмещая интеллектуальную забаву с чаепитием.
Здесь можно было запросто пообщаться с Джимом Джармушем, гуру независимого кино. Временами казалось, что я слышу голос Андрея Тарковского. У меня сохранилась запись этого разговора.
Джармуш говорил:
– Быть независимым – значит идти не тем путем, который диктует инвестор. Но в последнее время понятие Independents стало в Голливуде коммерческим штампом. И я сам не уверен, что же оно на самом деле в себе несет. Во всяком случае, я не ответственен за это движение, хотя и поддерживаю связь с некоторыми его представителями.
– Меккой независимого кино считается фестивальSundance. Вы можете сравнить его со здешним, в Буэнос-Айресе?
– Здесь люди открыты к любым формам кино. А вот от Sundance впечатление осталось не очень. Бизнесмены из Голливуда играют в покер независимого кино. Они считают картину провальной только потому, что вложили в нее слишком много денег. Не надо сотен миллонов долларов, чтобы достигнуть чистоты самовыражения. Достаточно сослаться на опыт Карла Дрейера и Робера Брессона. Они умели сводить сущность кинематографической формы к душе.
– Вы противник Голливуда?
– Красота кино как формы очень разнообразна. Она может выражаться в больших коммерческих фильмах, в арт-фильмах, в порнофильмах – в чем угодно. Я не против Голливуда. Просто сам предпочитаю быть вне этой ситуации. Продюсер, который прежде всего думает о бизнесе, со мной или сошел бы с ума, или угодил в тюрьму. Голливуд не приходит ко мне спрашивать, как делать деньги. Вот и я не хожу к нему консультироваться, как делать кино. Есть столько способов снимать фильмы, сколько людей их снимает.
– У вас позиция маргинала, существующего на обочине?
– Для меня всегда были важны в культуре те, кто вне мейнстрима. То есть изгнанники в физическом или философском смысле. Именно они оставили самые сильные художественные высказывания. Я сам себя чувствую изгнанником в мире, где можно так ужасно обращаться с деревьями, камнями, животными. Этот мейнстримовский способ мышления мне чужд. Не люблю границы, страны, флаги, то есть системы контроля над людьми.
Все так, но никуда не денешься от того, что всплески творческой энергии неожиданно происходят в странах, занимавших ранее скромное место на карте кино, бывших «за границами» его признанной территории. То в Южной Корее, то в Румынии, и вот теперь – в Аргентине. Даже при экономическом кризисе здесь ухитряются снимать раскованное современное кино. Аргентинцы обогнали многих в искусстве лирических, почти бессюжетных драм с налетом комизма и абсурдизма. Есть и полновесные комедии, и страстные политические высказывания, что затрагивают тему диктатуры 1970–1980-х годов, приведшей аргентинское общество в состояние шока, от которого оно не отошло до сих пор.
А вот другой полюс американского континента. Несколько лет подряд я ездил на World Film Festival – Фестиваль фильмов мира – в Монреаль. Само название подчеркивает амбиции организаторов представить как можно более широкий спектр культур – от Индии и Китая до Латинской Америки. Особые отношения сложились у Монреаля с Россией – с тех пор как на заре перестройки именно на этом фестивале фильм «Маленькая Вера» получил специальный приз, а Сергей Бодров-старший с фильмом «СЭР» завоевал Гран-при. Ключевую роль во всем этом сыграл колоритный директор фестиваля Серж Лозик. Выходец из Югославии, он создал фестиваль нового типа для своего времени.
Характерной чертой Монреаля – города с франкофонскими традициями и анархистским духом Квебека – стала культурная оппозиция Голливуду. Невооруженному глазу было заметно, как нарастают здесь антиамериканизм и национализм. Если поначалу гость из России был горд уже тем, что как-то говорит по-английски и к нему не нужно приставлять переводчика, то спустя десять лет вас могли облить презрением за то, что не владеете французским. А некоторые радикалы-антиглобалисты, идеологи независимости Квебека, дошли до того, что запрещают своим детям учить английский, язык «исторических врагов».
Фестиваль, призванный продвигать имидж Монреаля на мировой арене, возник при поддержке профессионального киносообщества Квебека и государственных структур. И это поначалу отлично получалось. Сюда приезжали звезды первой величины: Ингрид Бергман, Ален Делон, Серджо Леоне, Жан-Люк Годар, Катрин Денёв, Жерар Депардье. И по числу фильмов, и по числу зрителей Монреальский фестиваль долго был номер один на американском континенте, благо монреальская публика чрезвычайно любознательна и в огромных количествах поглощает экзотическое кино: латиноамериканское, дальневосточное, иранское. И столь же охотно – французское, независимое американское и местное, произведенное в Квебеке. «Гран-при Америки» – так помпезно назывался главный приз фестиваля: Америка подразумевалась как континент, а вовсе не одна страна, известно какая.
В конце 1980-х – начале 1990-х российские журналисты очень любили ездить в Монреаль – и Валерий Кичин, и Пётр Шепотинник, и Борис Берман, и Юрий Гладильщиков. Их привлекала непринужденная атмосфера, очаровывал сам город, дешевый и комфортабельный, а по стилю представляющий экзотическую смесь Франции и Америки. Фестиваль славился идеальной организацией: хоть кинозалы и были всегда полны, нужное количество мест для аккредитованных журналистов тем не менее оставалось. Все кинотеатры к тому же находились рядом с гостиницей Le Meridien, где жили большинство участников фестиваля, а главный кинозал даже был связан с ней подземным переходом. Сама гостиница вмонтирована в огромный торгово-культурный комплекс, где есть всё – от почты до парикмахерской, от бассейна до магазина распродаж. Так что теоретически этот микрогород гостям можно было вообще не покидать – как в Москве в прежние времена гостиницу «Россия», где проходил ММКФ.
Но, достигнув пика популярности, Монреальский фестиваль вместе со своим отцом-основателем стал стареть, а характер самого создателя – портиться. Серж Лозик – успешный бизнесмен и богатый человек; в этом убедились те из гостей, кого он возил к себе на лошадиную ферму на границе с американским штатом Вермонт, – зрелище впечатляющее. Фестиваль, частично им приватизированный, – одно из его личных богатств. Но концентрация власти привела к разрыву с реальностью. Сначала гнев Лозика обрушивался на нерадивых сотрудников (одного, накосячившего на церемонии открытия, президент за сценой буквально таскал за бороду), потом – на конкурентов, потом – на весь мир, не желавший вслед за Лозиком признать, что его фестиваль – лучший, а Каннский, не говоря про Венецианский, – так, барахло.
Переместив сроки своего мероприятия с конца августа на начало сентября, чтобы они почти совпали с Венецией, Лозик добился того, что Монреальский фестиваль наказали – вывели за рамки класса «А». Вместо того чтобы признать ошибки, он продолжал упорствовать. И в Монреале возник новый фестиваль, который переманил спонсоров прежнего и стал его открытым конкурентом. Старый же киносмотр погряз в огромных долгах и прекратил свое существование. Упрямый Лозик, хотя ему было уже за девяносто, судился с конкурентами, заложил принадлежавший ему кинотеатр и несколько лет пытался оживить мертвеца. Но время побед необратимо ушло.
Между тем набрал силу и стал одним из первых в мире молодой фестиваль в соседней части Канады – в Торонто. И это очень поучительная история. Не только в том смысле, что есть пассионарии (Лозик из таких), которые пожирают свое же детище: «Я тебя породил, я тебя и убью». Помимо субъективных факторов, работала общая тенденция. Подобно тому как большой бизнес стал утекать из увлеченного национальной идентичностью Квебека, так и кинобизнес выбрал более перспективную англоязычную территорию.
По словам одного из основателей Пирса Хэндлинга, Торонтский фест придумали для собственного удовольствия «юные авантюристы, любившие без приглашения ходить на приемы». Но авантюристы оказались весьма деловыми людьми и проницательно вычислили выгоду геокультурной позиции своего города. Это еще не Штаты, но уже не Европа и не франкоязычный Квебек. Чтобы положить Монреальский фестиваль на лопатки, в Торонто зазывали гостей со всего мира, в том числе русских, которые уже пересекли океан и сначала отметились в Монреале (русская карта, к слову, оказалась тогда для всех фестивалей совсем не лишней). Мало того, сроки Торонто намеренно привязали к Монреалю: кончался один фестиваль в начале сентября – через три дня начинался другой. Это был умнейший расчет. Серж Лозик неистовствовал: ведь его гости едут «в стан врага» по тем же самым авиабилетам, которые купил он. Впрочем, не купил, а взял у спонсора – авиакомпании Air Canada: она же решила поддерживать оба фестиваля, все больше склоняясь к Торонто. Лозик даже пытался запретить своим гостям заезжать к конкурентам, но ничего не добился: фестиваль в Торонто был несравненно более hot – горячим и пульсирующим.
Динамизм ощущался в ритме фестивальной жизни, в яркой индивидуальности обслуживающего персонала. Каждый персонаж здесь запоминался – от чернокожей красавицы с пышной копной волос до субтильного парня с проколотыми ушами, носом и нижней губой. Они рады каждому гостю и каждого (а их сотни) после первой же встречи узнают в лицо и называют по имени. Но эта почти домашняя атмосфера – только первое, поверхностное впечатление. В основе формулы фестиваля лежит бизнес. Интенсивность деловых контактов тут настолько высока, что в Торонто, как бабочки на огонь, слетаются все продавцы и покупатели экранного контента. Их привлекает возможность смотреть фильмы не с «бандой европейских кинокритиков», как в Венеции, а с реальной торонтской публикой, проверяя по ее реакции коммерческий потенциал продукта. Для европейцев фестиваль открывает ворота на американский рынок, голливудские же стратеги опробуют здесь фильмы на свежей англоязычной аудитории.