Зрители могли не только отсмотреть фильмы, но и принять участие в интернет-обсуждениях. Тем не менее есть вещи, которые никакими виртуальными технологиями заменить нельзя, – живое общение и кинопросмотры в зрительном зале.
В 2021 году фестиваль, несмотря на ковидные ограничения, вернулся к реальному формату. Гран-при «Зеркала», отметившего свое пятнадцатилетие, достался картине «Бебиа, по моему единственному желанию», снятой в Грузии Жужей Добрашкус. Награду за лучшую режиссуру получила Норика Сефа из Косово (фильм «В поисках Венеры»), за профессиональные достижения – индиец П. С. Винотрадж («Камушки»). Публика присудила свой приз фильму Вадима Перельмана «Уроки фарси», снятому по сценарию нашего берлинского друга Ильи Цофина. Казалось бы, все по-прежнему – но что-то в самой жизни и в ее восприятии необратимо сломалось.
На этом история моих отношений с «Зеркалом», длившаяся десять лет, заканчивается. Фестиваль был международным, престижным в мире кино, мы им гордились, и в этом заключался его главный смысл. Три с лишним десятилетия прошло после смерти Тарковского, а его имя звучит все громче, открывает сердца кинематографистов. К нам приезжали или готовы были приехать в ближайшем будущем не только прямые последователи Тарковского, как Карлос Рейгадас и Нури Бильге Джейлан, но и, казалось бы, далекие от его мира авторы, которые тоже высоко чтили Тарковского. Вот только несколько примеров, я их взял на сайте film.ru[37].
Новозеландец Тайка Вайтити – кумир молодежи, мастер комедий и кассовых кинокомиксов, как оказалось, бредит Тарковским: «„Сталкер“ навсегда засел где-то во мне. В визуальном ряде этой картины есть что-то, что проникает тебе в голову и трогает тебя эмоционально… И у него не всегда важно, что́ говорят герои, – поэтичность их языка кажется самодостаточной. Вообще, с Тарковским – как с классической живописью: нам всем периодически необходимо возвращаться к старым мастерам и изучать их методы».
«„Зеркало“ – вероятно, мой самый мощный эмоциональный опыт в кино, – говорит Ларс фон Триер. – Я смотрел этот фильм раз двадцать и дошел до того, что не могу больше его пересматривать. Сильнейшее эмоциональное воздействие, которое я испытал от „Зеркала“, сравнимо с неким откровением, то был почти что религиозный опыт. Я себе сразу же признался: „Вот на что я хочу употребить свою жизнь. Я хочу умереть за такой тип изображения, во имя такого опыта!“ Это даже не было связано с фильмом в целом, а только с одним странным эпизодом: доктор что-то обсуждает с женщиной, они сидят на заборе, потом падают, и он говорит: „Как приятно упасть с интересной женщиной“. Такая, по идее, обыденная сцена кажется фантастичной и будто пришедшей из иного мира. А про что этот фильм, что там за сюжет, я не знаю, я даже не уверен, что все понял. Но крохотные моменты откровения, как в этой сцене, меня потрясли».
Британец Дэнни Бойл, режиссер фильма «На игле», говорит, что Тарковский для западных режиссеров – бог кинематографа. «Когда ты изучаешь кино, работаешь в нем, то у тебя должны быть „опорные“ люди и опорные фильмы, на которых ты все время оглядываешься, твой фундамент. Например, Орсон Уэллс и его „Гражданин Кейн“. И в этот список фильмов, которые ты просто обязан знать, входят все работы Тарковского. Для себя я выделил бы „Солярис“. Когда я снимал „Пекло“, я вдохновлялся именно им».
Вдохновляется Тарковским и талантливый Маттео Гарроне, один из немногих, кто поддерживает померкшую славу итальянского кино: «„Андрей Рублёв“ – один из самых важных фильмов в моей жизни. Когда я чувствую, что оказался в кризисе, то включаю его и немедленно заряжаюсь энергией».
А однажды в дебрях интернета я получил свидетельство художественного влияния Тарковского как бы от противного. Автор популярного киноманского блога сопоставил с ним творчество Виктора Эрисе – одного из самых важных и оригинальных режиссеров испанского кино. Сравнение основывается на фильмах Эрисе «Дух улья» и «Юг», которым, по мнению автора текста, свойственны претенциозность, занудство и бессмыслица, нездоровая зацикленность на тематике, связанной с гражданской войной в Испании. Видно, сильна эта болезнь – «тарковщина», только непонятно, кто от кого заразился: «Дух улья» вышел раньше «Зеркала», где Тарковский «зачем-то» ввел мотивы потерявшихся во времени и пространстве испанцев – детей той же гражданской войны.
А слово «война» между тем не осталось в «нездоровой зацикленности». В 2022 году все фестивальное движение в России оказалось подорвано в своей гуманитарной основе. Военное столкновение России и Украины привело – как следствие – к коммуникативному коллапсу и международной войне на культурном фронте. Многие институции, кинокомпании и продюсеры объявили бойкот российской культуре, даже классической. Под раздачу попали и Пушкин, и Достоевский, и Чайковский, да и Тарковский тоже. Уже можно прочесть трактаты о том, как «Ностальгия» вселяет опасную уверенность в избранной российской «духовности», которая на самом деле бесплодна и даже разрушительна, а герой Янковского – избалованный эгоист, который вместо того, чтобы сжечь себя в знак покаяния, бессмысленно проходит через бассейн с гаснущей свечой.
Оставим эти спекуляции на совести охотников подбрасывать поленья в костер. Однако кризисная ситуация делает невозможным – как идеологически, так и технически – проведение полноценных международных культурных событий в России. По этой причине, ну и по ряду личных, я написал в апреле 2022 года открытое письмо, в котором отказывался от роли программного директора фестиваля «Зеркало» и слагал свои полномочия.
«При этом, – говорилось в письме, – я не подвергаю негативной оценке намерения руководства Ивановской области, Министерства культуры и части команды фестиваля продолжать проект „Зеркало“. Я против тотального бойкота российской культуры и считаю, что 90-летний юбилей Андрея Тарковского даже в нынешних обстоятельствах должен быть отмечен. Мне нравится, например, идея проведения в кинотеатре „Иллюзион“ программы „В зоне Сталкера“, где покажут фильмы, созданные в диалоге с одноименной картиной: „Мишень“ Александра Зельдовича, „Дни затмения“ Александра Сокурова, „Я тоже хочу“ Алексея Балабанова и другие. Однако в той форме серьезного международного киносмотра, в какой возник и развивался фестиваль „Зеркало“, он сейчас существовать не может. Приходится заморозить эту идею до лучших времен».
С фестивальным сюжетом «Зеркала» и Ивановской областью оказался связан другой, которого я до сих пор не касался, но который тоже кое-что объясняет в тонкостях российской культурной политики.
Хоть это было давным-давно, но четко вижу перед собой картину: Андрей Арсеньевич идет по Кремлевскому дворцу съездов с Ольгой Сурковой (дело происходит в кулуарах Четвертого съезда кинематографистов; до исторического Пятого еще далеко). В ту пору, в самом начале 1980-х, они вдвоем уже вовсю работали над «Книгой сопоставлений», ставшей более известной как «Запечатленное время» (с единоличным авторством Тарковского). Согласно издательскому договору, это должен был быть совместный труд режиссера и киноведа в форме диалога или развернутого интервью. Ольга, выпускница ВГИКа, присутствовала на съемках «Андрея Рублёва», «Соляриса», «Зеркала» и «Сталкера», постоянно общалась с Тарковским. Играла роль и помощь, которую оказывал режиссеру ее отец, Евгений Данилович Сурков – не только талантливый искусствовед, но и крупный чиновник от кинематографа, возглавлявший и коллегию Госкино, и журнал «Искусство кино», где печатались многие материалы, связанные с Тарковским.
Вскоре после отъезда режиссера в Италию покинула Россию и Ольга Суркова – переселилась в Нидерланды, где живет до сих пор. Она автор нескольких книг, так или иначе связанных с Тарковским и вызвавших не только большой резонанс, но и острые споры. Особенно скандальной оказалась одна из них – «Тарковский и я. Дневник пионерки», где описаны и восторженная увлеченность Сурковой любимым режиссером, и болезненный разрыв, и выход книги «Запечатленное время» в Германии, нарушивший авторские права Ольги, и судебный процесс, который она выиграла уже после смерти Тарковского. Его образ в книге крайне противоречив и подан нелицеприятно, что резко нарушало благоговейные каноны тарковсковедения. А Лариса Павловна, сыгравшая ключевую роль в конфликте мужа с Сурковой, выведена совсем уж без прикрас.
Реакция на книгу была столь же противоречивой. Крупные киноведы Майя Туровская и Нея Зоркая, хорошо знавшие Тарковского, поддержали ее. Но хватало и скептиков, и злопыхателей, уличавших Суркову в алчности, непорядочности, в «комплексе слуги», предавшего своего «хозяина». Да кто она такая, чтобы судить гения? Подобные лицемерные суждения приходилось слышать даже из уст некоторых друзей и категорически оспаривать их. Потому что, во-первых, Суркова имела право на свой субъективный взгляд; во-вторых, сквозь обиды и порушенные иллюзии все равно чувствуется ее любовь к Тарковскому; в-третьих, книга как бесценный источник информации стала одной из самых цитируемых теми же самыми тарковсковедами, которые в кулуарах предпочитают говорить о ней с кривой усмешкой. Осудили поступок Сурковой – мол, «вынесла сор из избы» – и родственники Тарковского: сестра и двое сыновей от разных жен. Если у кого-то из них и были свои претензии к Ларисе Павловне, то критики самого мэтра они простить не могли.
Книга Сурковой многое объяснила мне и в характере ее главного героя, и в его понимании жизни и творчества. Я немало общался с художниками первого ряда и давно перестал их идеализировать. Тарковского же лично не знал, его образ был для меня несколько надмирным. Теперь он заземлился, но свою высокую духовную притягательность совсем не потерял – скорее наоборот. Этот образ стал даже более теплым и человечным: ведь без изъянов обходятся только боги.
Суркова, напротив, знала любимого режиссера слишком коротко. И признавалась: «Но для меня, человека, близко знавшего его самого и его окружение, образ „гениального“ Андрея Тарковского порой так бронзовеет, что теряет подлинный живой драматизм своего жизненного и художественного опыта, которым по-настоящему интересен каждый художник. И иной раз мне кажется, что вижу со стороны кого-то другого, уже отчеканенного в памятник…»