Конечно, возможны отдельные моменты рассуждений, кода точки зрения собеседников будут совпадать, когда рассуждения критика будут продолжать тему, заданную режиссером, или иллюстрировать ее — здесь, видимо, речь должна пойти, прежде всего, о тех конкретных наблюдениях на съемочной площадке, которые были сделаны критиком.
Мы предполагаем разделить книгу на семь глав, каждая из которых должна составить два печатных листа: 1) проблема творческая, как проблема этическая, и проблема ответственности художника; 2) изобразительное решение фильма; 3) звуковое решение фильма; 4) киноактер, рассмотренный в сопоставлении с театральным актером; 5) о полифонии фильма; 6) специфика киноискусства; 7) беседа режиссера, зрителя и критика — по письмам зрителей.
Разговор о названных проблемах должен вестись на фоне широких ассоциаций из опыта развития других искусств. С одной стороны. С другой — разговор должен подкрепляться анализом конкретного опыта работы режиссера Тарковского — от замысла фильма, эпизода, кадра до их конечной реализации. Здесь опять-таки возможна и оценка режиссером собственного движения к результату фильма, и заметки стороннего наблюдателя этого движения.
Нам хотелось бы широко иллюстрировать книгу не просто кадрами из фильмов Тарковского, но привлечь и некоторый другой изобразительный материал, который помогал бы понять ряд предпринятых нами ассоциативных отступлений, как бы не имеющих «прямого» отношения к делу, однако, помогающих понять и специфику киноискусства, и нравственную природу художника вообще.
Договор был заключен, и с этого момента мы с Андреем получили друг на друга окончательные монопольные права. То есть право моего пребывания на съемках в любой момент еще более упрочилось. А затем, уже на Западе, то есть десятилетие спустя я продолжала сопутствовать Андрею везде и всюду вплоть до окончания книги, исполненного драматизма. Ну-ну…
Пока же свершилось самое главное — у меня впереди книга!!! КНИГА в соавторстве с ТАРКОВСКИМ!!! Счастье благословенное! Теперь я могу ему быть по-настоящему помощником — реальным — сейчас и навсегда!
Вот такая дурь была в голове — думается сегодня.
Тогда же Тарковский передал мне папку с разрозненными материалами, оставшимися у него от работы с Козловым. Для книжки материалов было, конечно, смехотворно мало, и я подготовилась к долгим беседам, их фиксации и тщательной последующей обработки…
Но складывалось все несколько иначе… Во-первых, очень скоро выяснилось, что никаких диалогов полноправных собеседников не будет, тем более исповедующих порою разные точки зрения… Я помню, что особенно отчетливо поняла это, когда защищала с пеной у рта «В огне брода нет» и Чурикову в главной роли, фильм неожиданно для меня разочаровал Тарковского после второго просмотра. Этот наш разговор зафиксирован на пленке, а результаты его потом вошли в книжку, в главу об актере, в общей форме, без упоминания изначального предмета разговора…
В защиту фильма, который мне очень нравился, я пыталась высказать некоторые свои соображения. Андрей негодовал, изничтожая даже слабую мою попытку высказать противоречащие ему мысли. Спорщиком он был плохим, но своей точке зрения не изменял никогда, следуя ей порою даже излишне последовательно. Попытка свободомыслия пресекалась обычной фразой: «Если ты, действительно, так думаешь… Если тебе это может нравиться, то я вообще не понимаю, как мы можем писать с тобой книгу?!» Можно, правда, попробовать тешиться надеждой, что подобная реакция таила в себе некоторый элемент его ревности ко мне, как к своему только лишь верному оруженосцу…
Вспоминается также время, когда Тарковский познакомился с Панфиловым, и на некоторое время они сдружились, когда «В огне брода нет» так или иначе и безо всякого преувеличения ворвался в искусство кинематографа ослепляющее неожиданным взрывом. Так что, едва приступив к работе в журнале «Советский экран», я рванула на интервью к Панфилову, с трудом отыскав его в маленьком домике под Свердловском, где он только еще писал с Габриловичем сценарий «Начала».
Это было началом отношений, продлившихся до сих пор. Но тогда…
Тогда Панфилов, оставив первую семью, жил у Чуриковой в однокомнатной квартире возле Ленинского проспекта. И было время, когда мы втроем, с Ларисой и Андреем, приходили туда с удовольствием. Пили, гуляли и разговаривали обо всем на свете от души. Панфилов не расставался с мечтой о картине про Жанну д’Арк, понятно, с Чуриковой, имея в связи с этим замыслом много проблем. Надо сказать, что в тот период отношения двух пар были самыми нежными, и Панфилов всерьез говорил о том, что будет снимать Ларису в роли Матери Жанны, видя в них с Инной сходство… И вообще именно он видел в Ларисе определенные актерские возможности…
Помню еще, как Лариса, очень склонная всегда жаловаться на свое здоровье, затащив меня в совмещенный санузел той скромной чуриковской квартиры, поднимая кофточку, требует, чтобы я нащупала катышек опухоли в ее груди, уверяя, что это рак. А я ничего, понятно, не нащупав, уверяю ее, что в худшем случае это мастопатия. Но она заговорчески заклинает, пытаясь меня убедить: «Нет, я тебе точно говорю, что это рак»… «Да, брось ты, Лара», — уверенно заявляю я, не подозревая, конечно, что столько лет спустя ей поставят слишком поздно именно этот диагноз…
Возвращаясь к отношениям Ларисы с Андреем: он всегда оставался тем волком, которого, сколько не корми, все в лес смотрит. А, может быть, он вообще не был создан для какой бы то ни было семьи, в чем каялся в «Зеркале», но нуждался в берлоге, где можно было бы зализывать полученные раны?..
Во всяком случае Лариса без устали следила за каждым его шагом, изнемогая от постоянного напряжения, но никогда не сдаваясь. «Следственная агентура» в образе «подруг» работала на нее со страстью. Думаю, что мне единственной удавалось оставаться рядом с ними почти двадцать лет, не будучи вовлеченной в группу слежки. Все новости я узнавала из уст самой Ларисы, много раз заслужив упреки за свое нежелание «приглядеть» за Андреем на стороне…
Один знакомый рассказывал мне о том, как Лариса жаловалась ему после смерти Андрея: «Он никогда не понимал меня. Никогда! Вот Феллини хотел снимать мой танец на столе. А Андрей не видел во мне актерских возможностей и погубил меня!»
Вот вам и «Чайка»…
На эту тему я спорила с ней, уверяя с пионерским пылом, что порядочные люди такими делами не занимаются, не разжигают лишние семейные ссоры. Но тут Лариса была неумолима, предпочитая превентивные средства и подготовив мне за это «несотрудничество» специальную кару, настигшую меня много лет спустя уже за рубежами нашей любимой родины…
Только один раз ей удалось втянуть меня в следственное путешествие рядом с ней по «наводке» одной из «доброжелательниц»… Это было ужасно, но, попав случайно в Орлово-Давыдовский в неурочный «урочный» час, отступать было совершенно некуда. Лариса была вне себя, ее было тогда просто жалко. Ей сообщили о каком-то любовном свидании Андрея, которое должно было состояться в соответствии с нашей всеобщей жилищной неустроенностью, в тогдашней квартире Высоцкого, как мне помнится, в блочной башне. Чтобы взять Андрея с поличным Лариса затаилась надолго вместе со мной в кустах у подъезда. Стыдоба была немыслимая, но Бог миловал, и никакого Андрея с дамой мы не дождались. Лариса заподозрила, что Андрей уже в квартире, решила подняться и позвонить в дверь… Бог миловал еще раз и, посидев там немного, мы восвояси отправились домой под мои заунывные нравоучения, которые Лариса терпела, полыхая метафизическим гневом…
Все годы с разной степенью успеха вся неуемная энергия Ларисы, вся изворотливость ее недюжинного практического ума была направлена на овладение одним объектом — Андреем Тарковским… До работы ли ей было?! Подобно администрации Сталина она бесконечно плела вокруг Андрея какие-то заговоры, которые сама же последовательно разоблачала. Прямо-таки «верный пес» Мал юта Скуратов в юбке… Причем, как у всякой истерички, каковой она несомненно являлась, степень ее убежденности в своей правоте была столь велика, что дурману ее наветов не сразу и далеко не всегда можно было противостоять…
Она рассказывала, сколько настрадалась с Андреем его мать, Мария Ивановна, не знавшая, как его уберечь от разного рода пагубных страстей и подготовившая с этой целью его отъезд с геологической экспедицией в места весьма отдаленные… В этом контексте стоит сказать, что вообще родственников Андрея она, конечно, не очень-то жаловала, как и они ее. Только позднее и постепенно, в связи со съемками «Зеркала», привилегированную позицию безусловно все-таки заняла изумительная Мария Ивановна, которая держалась чрезвычайно достойно, скромно, ни во что не вмешивалась и как будто бы задружилась с Анной Семеновной. О ее первом появлении в доме я расскажу ниже…
Что касается сестры Марины и ее мужа Саши Гордона (бывшего сокурсника Андрея и Ирмы Рауш), то отношения с ними носили, на моей памяти, достаточно протокольный характер. На Орлово-Давыдовском вначале по каким-то торжественным случаям стал появляться Гордон, как всякий мужчина, видимо, державший более нейтральную позицию в отношении Ларисы Павловны. Но потом он как-то довольно быстро исчез, и только позже, главным образом, на тех же торжествах возникала молчаливая, замкнутая Марина. По крайней мере так она гляделась в новой семье Андрея. Не знаю, что там было на самом деле, но внешне их отношения казались очень дистанцированными и формальными, никакого особенного тепла или внимания со стороны Андрея я не замечала. Полагаю, что Марина вместе с мамой, едва ли могли одобрять новый выбор Андрея, видимо, от всей души сочувствуя оставленным им Ирме и Арсению.
Излишне говорить, что Лариса с лихвой платила всем им той же монетой, уверяя, что это семейство всегда делало Андрея только несчастным, не думая о нем и не желая помогать… Надо сознаться, что особенно доставалось отцу, Арсению