Перед характерами он пасует, не пытаясь даже в них разбираться. А всякая самостоятельность женщины объявляются им от лукавого и наказуемой. Помнится, как я однажды заползла к нему в кабинет на Орлово-Давыдовском поделиться своей идеей пойти на Высшие режиссерские курсы. Он был искренне удивлен и высказал свое недоумение в следующей форме: «Ты с ума сошла! Как женщина может быть режиссером? Где ты видела женщину режиссера?» А когда я робко начала список именем Ларисы Шепитько, то он тут же меня перебил: «Да разве она женщина? Она стоит десяти мужиков! Впрочем, она и не режиссер»…
Смешно, но тогда, не получив от него благословения, я согласилась, что в режиссуру мне соваться не следует, даже сама идея вдруг показалась какой-то глупой. Тем более, что Андрей очень даже подсластил мне эту пилюлю, заявив: «А кто же тогда вообще будет заниматься критикой?» Боже мой! Сработал тот же стереотип почитания: не хвалит меня особенно, но вот все-таки как ценит исподтишка — подарок из первых рук. Мне показалось, что даже его любовь к Наталии Бондарчук окончательно прошла в тот момент, когда она решила пойти в режиссуру. Он негодовал. Как смела? И откуда такая претензия? Сколько презрительного сарказма было высказано по этому поводу! А тут еще брак с Бурляевым… Тоже еще режиссер…
По достаточно умозрительной идее, однозначно формулируемой Тарковским и в жизни, и в творчестве, именно Ларису представлял Андрей той самой идеальной женщиной, не замечая, как мало подходит ей эта роль. Будучи режиссером, не замечал, однако, с каким нажимом и как неубедительно она ее исполняет. Так, что хотелось иногда заорать прямо-таки по Станиславскому: НЕ ВЕРЮ! А он так долго не понимал того, что чем более прочно обозначалось ее положение рядом с ним, тем отчетливее очерчивался круг ее подлинных неудержимо-бесноватых притязаний.
Поначалу казалось, что ее главная задача состоит в том, чтобы стать женой великого художника (то, что он велик, она не сомневалась), готовой душу прозакладывать как угодно и кому угодно только ради его главной цели. Поначалу в этом виделось столько благородного — как говорится «не за себя, а за Отечество»…
Но потом становилось все более очевидно, что в ее намерении было как будто потаенное, но со временем все отчетливее обозначающееся страстное желание, как она говорила, «войти в историю» даже не рядом, а впереди него самого. После очередного скандала и тех унижений, которым, надо сознаться, он ее подвергал очень жестоко, она, глядя на меня невинными, полными слез глазами, возлагала на меня эту самую «историческую задачу», в конце концов поведать человечеству, каким извергом был Андрей и каким ангелом-хранителем была его жена. Гораздо позднее, в Риме, она точно сформулировала мое задание, ссылаясь на Гуэро, которого она процитировала мне следующим образом: «Представляешь, даже Тонино сказал после того, как здесь поближе столкнулся с Андреем: Ларочка, только теперь я понимаю, из какого чистого источника черпает Андрей свою духовную энергию»…
Более того, подобного признания ее заслуг перед святым искусством тоже было для нее недостаточно. Утвердившись в статусе официальной супруги после рождения Тяпы, она вознамерилась руками Андрея зажечь собственную звезду над своей головой. Не просто верная супруга, неутомимая помощница Гения, но… кинозвезда! И не менее. С какой страстью, начиная с «Зеркала», боролась она за собственное место на звездном небосколоне…
Она не сомневалась в своих выдающихся дарованиях, которые Андрей просто не желает замечать. Мать в «Зеркале» должна была сыграть именно она. А кому же еще можно было доверить такую интимную задачу?
В памяти всплывает еще один смешной и типичный случай. Очень типичный для Ларисы. Обычные посиделки с моими родителями на Ломоносовском в обсуждении грядущего «Зеркала» и возможной исполнительницы главной роли. В частности, Андрей размышляет о Биби Андерссон и Марине Влади. А уже на следующий день я прихожу к Тарковским, и мы между прочим вспоминаем вчерашний вечер. И тут с уст Ларисы слетает легкая, как эльф, фраза: «Андрюша, а вы помните, как Евгений Данилович сказал вам вчера: „Андрей, а зачем собственно вам с такими сложностями искать актрису, когда рядом с вами сидит Лариса?“ Правда, Олька?»…
Ясно, что ничего подобного я не слышала и слышать не могла от моего отца — так что попыталась робко не подтвердить это весьма сомнительное для меня воспоминание… На что Лариса немедленно парировала: «Ну, конечно, ты не помнишь, потому что в тот момент ты как раз выходила гулять с Элем»… Дальше мне следовало бы напомнить ей, что с нашей собакой мы выходили гулять вместе. Но поскольку это все-таки не свидетельский допрос, и дважды ловить человека на лжи неловко, я немею, а Андрей раздумчиво и сосредоточенно тянет: «Да?.. Действительно?.. Ну, может быть, он и прав».
Рядом с Ларисой каким-то естественным образом прорастала такая органичная фальшь, что трудно было не затеряться в ее ветвях. Сколько раз Андрей, правда, не слишком активно подтверждал, что он лично помешал Феллини снимать Ларису, которую «Фредерико случайно увидел в коридоре „Мосфильма“ и тут же пригласил сниматься к себе в картину». Ларису «мечтал» также снимать Параджанов, но… «Андрей мне не разрешил, правда? И вот так всегда. Вы не даете мне работать, а ведь я могла бы». И вот вам снова доказанная и не раз подтвержденная самим Андреем вина перед Ларисой.
Во время подготовки съемок «Зеркала» и поисков актрисы Лариса чаше всего носила простой пучок, как на фотографиях Марии Ивановны, настаивая и наглядно демонстрируя свое сходство с ней. Но Андрей, по-моему, более удачно занял ее в другой роли сытой, хитрой и хищной, ненавистной ему обывательницы, облаченной в скользящий шелковый халат «фирмы мама», которой его Мать понесет с голодухи продавать свои сережки. Такое ощущение, что это был подсознательный акт его мести… И Лариса вторила этой идее — «посмотри, какую роль он мне доверяет, и даже волосы убрал под косынку»…
А Терехову Лариса возненавидела, кажется, сразу как «соперницу на звездном небосклоне». Еще до непосредственных столкновений с ней, когда она уже успела снова приревновать ее к Андрею или Андрея к ней, на этот раз, как будто бы без подлинного повода. Впрочем, что значит «без повода», когда она потеснила ее на законно принадлежащем ей месте Матери Андрея? Тем более, что Андрей был в восторге от Тереховой, глядя на нее восторженно и не уставая восхищаться ее работой.
Ведь, заметьте, что единственный раз, условно говоря, героиней его фильма была женщина, потому что единственным героем по существу бывал только он сам. С такой «героиней» Лариса изначально не могла смириться, не могла пережить ее даже и чисто актерских достоинств. Такая «художественная» реальность была не для нее, сжигая ее раздражением и ревностью, усиленными, как обычно, неустанными и далекими от искусства конкретными подозрениями. То есть тяжелая реальность состояла в том, что не помощь своему любимому мужу несла с собою на съемочную площадку Лариса, начиная с «Зеркала», а атмосферу многократно взвинченного напряжения порой до кромешного ада, в котором терялись все.
Некоторые сотрудники не выдерживали этого бреда, постепенно сдавались и отступали, а некоторые, как я сама, привыкали и воспринимали это как должное, как необходимую сопутствующую Андрею данность, продолжая поклоняться Ему, и готовые терпеть ради него и его дела все что угодно, спасая его не на словах, а на деле. Как, например, это делала, прежде всего, Маша Чугунова.
Помню, как на съемках в деревне Тучкою, совсем обезумевшая Лариса носилась в темень за тридевять земель в какую-то «баньку по черному», где парились Рита, Гоша Рер-берг и Андрей, и умудрялась, по ее рассказам, заглянуть в запотевшее окошечко… Покоя она ему не давала, но он почему-то это терпел, правда, не очень смиренно… Все по-русски — и до мордобоев дело доходило…
А как пришлось носиться самому Андрею между Тереховой и Ларисой уже в павильоне «Мосфильма», когда снималась их двойная сцена с петухом. Практически они вовсе не могли к тому моменту находиться рядом, и съемку не удавалось начать. Не знаю, что там делала Терехова, когда обе они бросались с декорации в разных направлениях, а Лариса истерически причитала: «Нет-нет, ты посмотри, Оля, что он делает? Ведь он совершенно со мной не работает. Он ничего не хочет мне объяснять, как будто меня здесь нет. А посмотри, сколько он с ней работает! Это все специально. Он хочет, чтобы я провалила роль. Он боится, что я стану актрисой и не пускает меня. Какой негодяй!»
Одна из магнитофонных записей, сделанная на Ломоносовском, хранит память о том, что Ларисины амбиции не ограничивались только кино. Она собиралась, например, и в театре играть Гертруду в «Гамлете» Тарковского. Но и здесь снова пришлось отступить перед Тереховой. Это ее намерение во всю обсуждалось в семействе Тарковских: Но поскольку в итоге Ларисе не нашлось и не могло найтись места в театре, то она более совершенно не сочувствовала новым далеко идущим мечтам Тарковского, связанным со сценой. «Тем более, — как говорила Лариса, гневаясь, — там почти ничего не платят».
Должна сказать, что Андрей сам тоже неоднократно повторял мне: «Лариса? Лариса вообще настоящая Гертруда!» Так что понимайте это, как хотите.
Единственную женскую роль в «Сталкере» Лариса примеривала тоже исключительно на себя. Еще бы! Кому, как не ей, следовало очеловечить на экране подлинную, всегда бескорыстную, ни на что не претендующую и жертвенную женскую суть жены Сталкера, умевшую любить без надежды на вознаграждение. Она пробовалась на злу роль совершенно безуспешно. В своей неудаче она обвинила оператора Георгия Рерберга, убеждая меня, что он специально и злонамеренно загубил ее пробу невыгодным для нее освещением. Лариса неистовствовала, а потом пригрозила: «Ничего! Я ему это запомнила! Он не будет работать с Андреем!» Достаточно к этому добавить, что второй вариант «Сталкера» снимал Княжинский, а с Рербергом Тарковский рассорился навек… А о том, как раз